Кое-как, в полной темноте, я скорее скатился, чем спустился с лестни-
цы.
Врываюсь в капеллу, бросаюсь к гробу...
Боже... что же это!.. Покойница лежит на месте, руки скрещены, и гла-
за плотно закрыты. Даже розаны, которые я вечером положил на подушку,
тут же, только скатились набок.
Снова протираю глаза, снова стараюсь очнуться от сна...
Обхожу гроб. На полу лежит монах; руки и ноги раскинуты, голова зап-
рокинулась.
Мелькает мысль: где же простыня? и... исчезает.
Не доверяю своим глазам... в висках стучит...
Нет, это стучат во входные двери со двора. Машинально подхожу, снимаю
крючок. Свежий ночной воздух сразу освежает мне голову.
- Что случилось? - спрашиваю я.
Входит ночной сторож в сопровождении двух рабочих.
- Ах, это вы, доктор! - говорит сторож и облегченно вздыхает. - А
я-то напугался. Иду это по двору, а за окнами капеллы точно кто движет-
ся; ну, думаю, не воры ли? Боже избави, долго ли до греха. На графине
бриллиантов этих самых много-много: люди говорят, на сто тысяч крон!
Подхожу. Шелестит, ходит да как заохает, застонет... Ну, я бежал, позвал
парней, одному-то жутко, - закончил сторож.
- Вы пришли кстати, с монахом дурно, надо его вынести на воздух, -
приказываю я.
- Ишь, как накурил ладаном, прямо голова идет кругом, - сказал один
из парней, поднимая чтеца. - Ну и тяжел же старик! - прибавил он.
В это время из рукава монаха выпала пустая винная бутылка и покати-
лась по полу. Парни засмеялись.
- Отче-то упился, да и начадил без меры. Недаром же он и стонал, ре-
бятушки, страсть страшно! - ораторствовал сторож.
Вынеси монаха во двор и положив на скамью, мы стали приводить его в
чувство.
Это удалось не сразу. Угар и опьянение тяжело подействовали на полно-
го человека.
Наконец он открыл глаза: они дико бегали по сторонам.
Я приказал дать ему стакан крепкого вина. Он жадно выпил, крякнул и
прошептал:
- Неспокойная, неспокойная.
Начало рассветать: послышался звон церковного колокола к ранней служ-
бе.
Я пошел к себе, желая все обдумать, но едва сунулся на кровать, как
моментально заснул.
День прошел обычно.
Монах совершенно оправился и просил только двойную порцию вина "за
беспокойство".
Я видел, как экономка Пепа подавала ему жбан с вином, и шутя сказал
ей:
- Смотрите, Пепа, возьмете грех на душу, обопьется ваш монах.
- Что вы, доктор, да разве они по стольку выпивают в монастыре! А не-
бось только жира нагуливают, - ответила Пепа.
Ночью я часто просыпался, но решил не вставать.
Рано поутру слышу нетерпеливый стук в мою дверь.
"Несчастье!" - сразу пришло в голову.
В один момент я готов. Отворяю.
Передо мной Пепа; на ней, что говорится, лица нет.
- Доктор, доктор, монах... монах умер... - Заикаясь, произносит нако-
нец она и тяжело опускается на стул.
Спешу.
На той же лавке, что и вчера, лежит монах.
Он мертв. Глаза его широко открыты, и все лицо выражает смертельный
ужас.
Кругом вся дворня.
- Кто и где его нашел? - спрашиваю я.
Выдвигается комнатный лакей.
- Господин граф приказали вставить новые свечи ко гробу графини, я и
вошел в капеллу, а он и лежит у самых дверей.
- Верно выйти хотел, смерть почуял, - раздаются голоса.
- Да не иначе, как почуял, через всю капеллу притащился к дверям.
- В руке у него было два цветка, мертвые розы. Вчера ребята из дерев-
ни целую корзину их принесли, весь катафалк засыпали.
- Верно, беднягу покачивало; он и оперся и зацепил их.
- Хорошо еще, что покойницу графинюшку не столкнул, - рассказывают
мне один перед другим слуги.
Я слушал, и в голове у меня гудело и в первый раз в душе проснулся
какой-то неопределенный ужас.
Смерть была налицо, и делать мне, собственно говоря, было нечего.
Но все-таки я велел перенести труп в комнату и раздеть.
Первое, что я осмотрел, была шея, и на ней я без труда нашел ма-
ленькие кровяные пятнышки - ранки.
Тут у меня впервые зародилась мысль, что ранки эти имеют связь со
смертью. До сих пор не придавал им значения, я их почти не осматривал.
Теперь дело другое. Ранки были небольшие, но глубокие, до самой жилы.
Кто же и чем наносил их?
Пока я решил молчать.
Монаха похоронили.
Графиню спустили в склеп. Для большей торжественности ее спустили не
по маленькой внутренней лестнице, а пронесли через двор и сад.
И в день похорон члены ее оставались мягкими и мне казалось, что щеки
и губы у ней порозовели.
Не было ли это влияние разноцветных окон капеллы или яркого солнца?
На выносе тела было много народа.
После погребения, как полагается, большое угощение как в замке, так и
в людских.
Когда прислуга подняла "за упокой графини", начали шуметь и выражать
неудовольствие на старого американца. Он ни разу не пришел поклониться
покойнице. И утром, на выносе тела, его так же никто не видел. Напротив,
многие заметили, что дверь и окно сторожки были плотно заперты.
Под влиянием вина посыпались упреки, а затем и угрозы по адресу аме-
риканца.
Смельчаки тут же решили избить его. Толпа под предводительством кри-
кунов направилась в сад к сторожке.
Американец, по обыкновению, сидел на крылечке.
С ругательствами, потрясая кулаками, толпа окружила его.
Он вскочил, глаза злобно загорелись, и, прежде чем наступающие опом-
нились, он заскочил в сторожку и захлопнул дверь.
- А так-то ты, американская морда, - кричал молодой конюх Герман. Он
вскочил на крылечко и могучим ударом ноги вышиб дверь.
Ворвались в сторожку, но она была пуста. Даже искать было негде, так
как в единственной комнате только и было, что кровать, стол и два стула.
- Наваждение, - сказал Герман, пугливо оглядываясь.
Всем стало жутко. Все так и шарахнулись от сторожки.
Выбитую дверь поставили на место и молча один за другим выбрались из
сада.
В людской шум возобновился.
Обсуждали вопрос, куда мог деться старик. Предположениям и догадкам
не было конца.
Многие заметили, что комната в сторожке имела нежилой вид. Стол и
стулья покрыты толстым слоем пыли, кровать не оправлена. Где же жил аме-
риканец, и как, и куда он исчез?
И опять слово "наваждение" раздалось в толпе. Чем больше говорили,
промачивая в то же время горло вином и пивом, тем запутаннее становился
вопрос.
И скоро слово "оборотень" пошло гулять из уст в уста.
Прошла неделя.
Отец твой почти безвыходно находился в склепе, часто даже в часы обе-
да не выходил оттуда.
Смертность как в замке, так и в окрестностях прекратилась.
Дверь сторожки стояла по-прежнему прислоненной, - видимо, жилец ее
назад не явился.
Из города поступило какое-то заявление, и отец твой должен был, хо-
чешь не хочешь, уехать туда дня на три, на четыре.
На другой день его отъезда снова разразилась беда.
После опросов дело выяснилось в таком виде: после людского завтрака
кучер прилег на солнышко отдохнуть и приказал конюху Герману напоить и
почистить лошадей.
К обеду конюх не пришел в людскую, на это не обратили внимания. К
концу обеда одна из служанок сказала, что, проходя мимо конюшен, слышала
топот и ржание лошадей.
- Чего он там балует, черт, - проворчал кучер и пошел в конюшню.
Вскоре оттуда раздался его крик: "Помогите, помогите". Слуги броси-
лись.
Во втором стойле, с краю, стоял кучер с бичом в руках, а в ногах его,
ничком, лежал Герман.
Кучер рассказал, что, придя в конюшню, он увидел, что Герман разва-
лился на куче соломы и спит.
- Ну я его и вдарил, а он упал мне в ноги да, кажись, мертвый!
Германа вынесли.
С приходом людей лошади успокоились: только та, в стойле которой наш-
ли покойника, дрожала всеми членами, точно от сильного испуга.
Позвали меня. Я тотчас отворотил ворот рубашки и осмотрел шею. Крас-
ные свежие ранки были налицо!
Что Герман был мертв, я был уверен; но ради прислуги проделал все
способы отваживания. Затем приказал раздеть и внимательно осмотрел труп.
Ничего. Здоровые формы Геркулеса! Так как никто не заявлял претензии
- я сделал вскрытие трупа.
Прежние мои наблюдения подтвердились: крови у здоровенного Геркулеса
было очень мало.
Не успел я покончить возню с мертвецом, как из деревни пришла весть,
что и там опять неблагополучно.
Умерла девочка, пасшая стадо гусей. Мать принесла ей обедать и нашла
ее лежащей под кустом уже без признаков жизни.
Тут в определении смерти не сомневались, так как мать ясно видела на
груди ребенка зеленую змею. При криках матери гадина быстро исчезла в
кустах.
Все-таки я пошел взглянуть на покойницу под благовидным предлогом -
помочь семье деньгами.
Покойница, уже убранная, лежала на столе. Выслав мать, я быстро отки-
нул шейную косынку и приподнял голову.
Зловещие ранки были на шее!
Ужас холодной дрожью прошел по моей спине... Не схожу ли я с ума?!
Или это и впрямь "наваждение"!
Всю ночь я проходил из угла в угол. Сон и аппетит меня оставили. При
звуке шагов или голосов я ждал известия о новой беде...
И она не замедлила.
Умер мальчишка-поваренок. Его послали в сад за яблоками, да назад не
дождались...
Опять я проделал с трупом все, что полагалось, проделал, как манекен,
видя только одни ранки на шее.
Наконец вернулся твой отец. Ему рассказали о случившемся; он, к моему
удивлению, отнесся ко всему совершенно холодно и безразлично.
Тогда я осторожно ему рассказал мои наблюдения о роковых ранках на
шее покойников. Он только ответил:
- А, так же, как у покойницы жены, и ушел на свое дежурство в склеп.
Я опять остался один перед ужасной загадкой.
Вероятно, я недолго бы выдержал, но, на мое счастье, вернулся Петро:
хотя ранее и предполагалось, что он останется с тобою в Нюрнберге.
За недолгое время отсутствия он сильно постарел с виду, а еще больше
переменился нравственно: из веселого и добродушного он стал угрюм и не-
людим.
В людской ему сообщили все наши злоключения и радостно прибавили, что
американец исчез и что он был совсем и не американец, а оборотень.
Один говорил, что видел собственными глазами, как старик исчез перед
дверью склепа, а двери и не открывались.
Другой тоже собственными глазами видел, как американец, как летучая
мышь, полз по отвесной скале, а третий уверял, что на его глазах на мес-
те американца сидела черная кошка.
Были такие, что видели дракона. Только тут возник спор.
По мнению одних, у дракона хвост, по мнению других - большие уши; кто
говорил, что это змея, кто, что это птица. И после многих споров и кри-
ков решили:
- Дракон, так дракон и есть!..
Петро обозвал всех дураками, ушел в свою комнату.
XVIII
На другое утро Петро долго разговаривал с твоим отцом, о чем - никто
не знает. Только после разговора он вышел из кабинета, кликнул двух ра-
бочих и именем графа приказал разбирать сторожку американца.
Люди повиновались неохотно.
Сняли крышу и начали разбирать стены. При ярком дневном свете еще яс-
нее выступило, что сторожка была необитаема.
Скоро от сторожки остались небольшая печь и труба.
Доски и бревна, достаточно еще крепкие, Петро распорядился пилить на
дрова и укладывать на телеги.
Печь и трубу он приказал каменщику ломать, не жалея кирпича. Когда
повалили трубы, мы с твоим отцом стояли в дверях склепа.
Из трубы вылетела большая черная летучая мышь и метнулась к нам. Я
замахнулся палкой, тогда она, круто повернув, исчезла за стеной замка.
- Ишь, паскуда, гнездо завела, - проворчал каменщик.
Теперь мне стало ясно, откуда взялась черная летучая мышь на груди
твоей матери в день ее смерти. Всем известно, что летучие мыши любят са-
диться на белое; вот ее и привлекло белое платье покойницы.
А что мышь была черная, а не серая, как обыкновенно, и что бросилась
