несомненно, беспощаднее всех наемников, слетевшихся в Санктуарий, как мухи
на разлагающийся труп) пустил лошадь рысью к тому месту на твердом участке
берега, где, сидя в колеснице, ждал его евнух.
- Что ты здесь делаешь, Сисси? Где твой господин Кадакитис? - Темпус
остановил лошадь как раз позади пары чернокожих рабов на козлах. Евнух был
почти такого же цвета, что и они: он был риггли. Его кастрировали в юном
возрасте, и ответил он нежным альтом:
- Господин Маршал, самый неустрашимый из церберов, я привез тебе
извинения Его Высочества и слово от него, если ты готов выслушать меня.
Евнух, которому было не более семнадцати лет, пристально посмотрел на
Темпуса. Кадакитис получил эту забавную игрушку от Джабала, работорговца,
несмотря на то, что в верхней части паха евнуха было выжжено личное клеймо
рабовладельца, и несмотря на большую опасность, исходящую от возможности
быть опознанным портным. Темпус заметил его сразу же, как только услышал
этот веселый голос во дворце. Он был уверен, что слышал его раньше. Для
Темпуса совершенно не имело значения, был ли он глуп, высокомерен или
просто выполнял обязанности, выходящие за рамки тех, которые должен
выполнять согреватель постели; но это был человек Джабала и как раз такой,
какой давно был необходим Темпусу. Джабал и Темпус вот уже много лет вели
между собой войну более жестокую, чем та, которую можно назвать
необъявленной. Она началась с тех самых пор, когда Темпус впервые пришел в
Санктуарий и увидел наглых людей Джабала, которые по большей части все
были убийцами и терроризировали людей, проживавших в западной части
города. Темпус заставил этих убийц играть по своим правилам, установил
контроль над западным районом Санктуария и этим победно завершил кампанию.
После этого он еще не раз гонял их. Но потом люди Джабала изменили тактику
и стали действовать невероятно коварно по отношению к Темпусу. Борьба
обострилась именно теперь, когда на севере началось восстание, порождающее
всевозможные слухи. Он сказал евнуху, следящему за каждым его движением
ласковыми, как у лани глазами, и полуоткрывшему губы в ожидании разрешения
говорить, что тот может сойти с колесницы, лечь перед ним ничком и только
после этого передать послание.
Евнух все сделал так, как ему было велено, мелко дрожа, как собака,
приходящая в восторг от малейшего внимания, и сообщил, уткнувшись лбом в
песок:
- Мой господин. Принц приказал передать тебе, что кое-кто задержал
его и он будет позже, но ему хотелось бы связаться с тобой. Если ты
спросишь меня, что произошло, то у меня не будет другого выбора, как
сообщить тебе, что три самых могущественных колдуна, те, чьи имена нельзя
произносить вслух, спустились на летний дворец Принца в виде клубов
черного дыма и отвратительных запахов, после чего вода в фонтанах стала
красной, статуи заплакали и закричали, а лягушки стали прыгать на моего
господина, находящегося в ванне, и все это произошло потому, что колдуны
боятся, что ты можешь попытаться освободить самую могущественную из
волшебниц - Сайму - до того, как она предстанет перед справедливым судом,
и хотя мой хозяин уверял их, что ты ничего не говорил ему об этой женщине,
они все еще не успокоились, сотрясая стены, отбрасывая тени и совершая
всяческие колдовские обряды, показывающие, как сильно они обеспокоены.
Евнух умолк, ожидая приказа подняться. Некоторое время длилось
молчание, прерванное тем, что Темпус соскользнул с лошади. "Давай-ка
посмотрим на твое клеймо, малыш", и, извиваясь бедрами, евнух поспешно
выполнил приказ.
Темпусу потребовалось больше времени, чем он предполагал, чтобы
вырвать признание у риггли-илсига, который был рожден последним и замыкал
собою весь свой род. Он не издал ни единого крика - удовольствия,
предательства или агонии и принял свою судьбу так, как это свойственно для
настоящих риггли - молча корчась в муках.
Когда Темпус отпустил его, по ногам евнуха текла кровь, а прямая
кишка напоминала мокрый пергамент, изодранный ногтями. Евнух облегченно
заплакал, обещая немедленно проводить его к Кадакитису. Он целовал руку
Темпусу, прижимая ее к своей безбородой щеке. Ему так и не суждено было
узнать, что за послание он принес и что до заката солнца его уже не будет
в живых.
2
Встав на колени, чтобы вымыть руки в пене прибоя, Темпус неожиданно
обнаружил, что поет давно забытую погребальную песню на древнем наречии,
которое было известно всем наемникам. Голос звучал замогильно, а
воспоминания путались, как дикие заросли, полные острых шипов. Он
прекратил пение сразу же, как только понял, что поет. Евнух умрет. Он
вспомнил, что слышал его голос в мастерской презренного Керда, хилого и
грязного вивисектора, когда находился там в качестве подопытного
животного. Он также вспомнил и другое: жар раскаленного железа и запах
горелого мяса, а также голоса двух церберов из охраны, Зэлбара и Рэзкьюли,
проникавшие в его сознание в те минуты, когда он на короткое время
приходил в себя. Он воскресил в памяти свое длительное и болезненное
выздоровление, во время которого был лишен общения с людьми, которые
всегда испытывали благоговейный страх перед человеком, способным отрастить
заново потерянную конечность. Поправившись, он принялся обдумывать, каким
образом он может отомстить за нанесенную обиду. Однако полной уверенности
в том, что настало время действовать, у него не было. Теперь же, после
того, как он услышал рассказ евнуха, у него больше не осталось сомнений. А
когда у Темпуса не было сомнений, это значило, что Судьба давала ему шанс.
Но что же придумать? Инстинкт подсказывал ему, что за всем этим стоит
Черный Джабал, а не только эти два цербера; Рэзкьюли был ничтожеством, а
Зэлбар, как дикая лошадь, вряд ли нуждался в выучке. В то, что эти двое
без посторонней помощи подмешали наркотик в табак Темпуса, чтобы потом
выжечь на нем клеймо, отрезать язык и продать этому грязному Керду,
обрекая Темпуса на бесконечные страдания под ножом, Темпус поверить не
мог. Евнух сказал ему, а в таких ситуациях никто не лжет, что Джабал
приходил к Зэлбару с просьбой о том, чтобы тот помог разделаться с
Темпусом. Неужели тогда работорговец ничего не знал о тех замыслах,
которые вынашивали церберы против своего товарища? Этого не может быть!
Джабал совершил множество преступлений, и Темпус мог бы взять его,
например, за шпионаж - за это полагалось только одно наказание. Но в этом
случае личные обиды останутся неотмщенными: жажда мести пройдет со смертью
Джабала.
Но если не Джабал, то какой же дьявол тогда вызвал Темпуса? Это
выглядит очень подозрительно и, вероятно, совершено по воле бога. С тех
пор, как он отвернулся от бога, дела пошли еще хуже. Правда, Вашанка не
отвернул Своего Лица от Темпуса, когда тот лежал беспомощным, но и пальцем
не пошевелил, чтобы помочь ему (хотя любая его отсеченная конечность все
еще имела свойство отрастать заново, а любая полученная им рана заживала
сравнительно быстро, по крайней мере, так считали окружающие). Нет,
Вашанка, его покровитель, не спешил поддержать его. Быстрота выздоровления
Темпуса всегда пропорционально зависела от того, насколько бог был доволен
своим слугой. В свою очередь, ужасное наказание Вашанки приводило человека
в бешенство. Проклятия и страшные удары низвергались богом на человека, но
точно такие же проклятья, обращенные к богу, рождались в голове человека,
у которого не было даже языка, чтобы закричать. Вырваться из этого
бесконечного заточения ему помог случайный знакомый воришка Ганс, молодой
проныра, которого Темпус едва знал. Теперь он был обязан этому юноше
больше, чем хотел бы, а этот бездомный вор, в свою очередь, знал о Темпусе
больше, чем желал бы знать. Вот почему вор отводил свои тоскливые и лживые
глаза, когда Темпус случайно сталкивался с ним в Лабиринте.
Но даже после этого разрыв Темпуса с богом не был окончательным. С
надеждой он участвовал в устроенном в честь Вашанки празднике Убиения
Десяти и Божественного Совокупления, чем хотел умилостивить бога, но
напрасно. Вскоре после этого, узнав, что его сестра, Сайма, схвачена по
обвинению в убийстве колдунов, с которыми она путалась, он выбросил в море
с этого самого берега амулет Вашанки, который носил с давних пор - у него
больше не было выбора. Слишком много ему пришлось вынести от людей и
слишком много от бога. Зэлбар, будь он умнее, очень обрадовался бы, пойми
он глубоко спрятанную реакцию Темпуса на принесенную им новость о том, что
страшная колдунья-убийца находится теперь в заточении, а ее алмазные
заколки спрятаны под замок в Зале Правосудия до окончательного решения ее
судьбы.
Темпус зарычал на Зэлбара, думая о ней, с ее черными волосами,
томящуюся в недоступных подземельях Санктуария, где любой сифилитик мог
взять ее, когда заблагорассудится, тогда как сам он не имел возможности
даже коснуться ее, протянуть ей руку помощи. Любые усилия, предпринятые
им, могли бы привести к непредсказуемым последствиям. Он бесконечно
заблуждался, думая, что Вашанке не нравилось их соперничество в
волшебстве, поэтому его разрыв с богом вызван ее присутствием в
Санктуарии. Если бы он спустился в темницу и освободил ее, бог перестал бы
гневаться, но у него не было желания восстанавливать отношения с Вашанкой,
который отвернул лицо от своего слуги. Если бы Темпус взялся за ее
освобождение, вокруг его горла сразу же бы сомкнулась петля, накинутая
Гильдией чародеев; ссориться же с ними он не хотел. Темпус просил ее,
чтобы она не убивала их здесь, где он обязан хранить порядок и соблюдать
букву закона.
К тому времени, когда Кадакитис прибыл в той же самой колеснице,
упряжь которой все еще была перепачкана липкой кровью риггли, Темпус
пребывал в мрачном состоянии духа, еще более черном, чем запекшиеся
сгустки крови и рваные клочья облаков, несущиеся с севера.
Благородное лицо Кадакитиса было покрыто пятнами гнева, от чего его
кожа казалась темнее, чем светлые волосы:
- Но зачем? Ради всех богов, скажи, что сделал тебе этот несчастный?
Теперь ты должен мне евнуха и объяснение своего поведения. - Он впился
лакированными ногтями в бронзовый обод колеса.
- У меня есть прекрасная замена, мой господин, - мягко улыбнулся
Темпус. - Дело в том, что... все евнухи двуличны. А этот был осведомителем
Джабала. До тех пор, пока ты не прекратишь приглашать этого работорговца
на политические заседания и позволять ему находиться за теми ширмами из
слоновой кости, где прячутся твои фавориты и подслушивать, когда ему
вздумается, я буду действовать в рамках полномочий, которые дает мне
маршальский титул. До тех пор, пока мое имя будут связывать с
безопасностью твоего дворца, он будет в безопасности.
- Негодяй! Как тебе могло прийти в голову, что я буду извиняться
перед тобой? До каких пор ты будешь использовать мое доброе отношение к
тебе? Ты говоришь, что все евнухи двуличны, и тут же предлагаешь мне
другого!
- Я отношусь к тебе с большим уважением. Почтение же я оставляю людям
более достойным, чем я. Когда ты осознаешь, что чувство собственного
достоинства присуще и другим, тебе не нужно будет задавать такие вопросы.
Но сейчас, пока этого не произошло, либо верь мне, либо дай отставку. - Он
подождал некоторое время, не заговорит ли Принц, а затем продолжил: - Что
касается евнуха, которого я предлагаю в качестве замены, то мне хотелось
бы, чтобы ты позаботился о его воспитании. Тебе нравится, как работает
