Брячислав, Ярослав, Мстислав и прочие, - все специфически княжеские. Все
некняжеские имена - все Добрыни и Путяты. И выходит, что "словутый" - это
уже не просто прославленный, а скорее - царственный. А какая разница -
славный или царственный? Дело в том, что Митусу вообще за поэта не
считают. Утверждают, что даже слово "Митуса" - это не имя, а отглагольное
существительное от глагола "митусить" - то есть петь, приплясывать - и
вовсе не имя, а прозвище шута. Так что слово "царственный" не очень-то
годится для шута. Что же касается слова "Митуса", то он перерыл все
источники и нигде не обнаружил второй раз этого слова, этого
"отглагольного существительного", хотя глагол "митусить" встречается
довольно часто. Ну, а кроме того, он обнаружил, что у вернувшихся из
Канады лемков, карпатских славян, имя Митуса есть и сейчас. Это
уменьшительное - Митуся, Митька, Дмитрий. И в довершение всего он нашел
родословную дворян Митусовых, изданную в четырнадцатом году, а они ведут
свой род от словутого певца Митусы.
- Сенсация, озорство, - сказал директор. - Несерьезно. Вносит в науку
нездоровый ажиотаж. Разбрасывается. Как у каждого дилетанта, одни
сенсационные идеи. А ведь хватка у него есть. Мог бы быть ученым.
- Он мог бы быть кем угодно. Он человек, - сказал я. - И, как
человек, он обиделся за великого поэта, которого специалисты объявили
шутом. И, как человек, он доказывает, что человек может стать кем угодно.
Он человек, Сергей Александрович, а мы с вами специалисты.
Зря я это сказал. Для Сергея Александровича слово "специалист" -
великое слово. Прутковских шуточек на этот счет он не принимает.
- И кроме того, ведь все это побочные результаты его основной работы,
- сказал я. - Он ищет местоположение злого духа или как его там величать.
- Слушайте! О чем мы с вами говорим! Подумайте... Я как во сне,
честное слово. Ведь сейчас двадцатый век! Я членские взносы плачу в
профсоюз! По телевизору старомодный танец липси разучиваю! Ведь над нами
смеются... Вы представляете себе сообщение: в Институте археологии при
Академии наук ведутся работы по отысканию дьявола!.. Опомнитесь!
- Ну, как хотите, - сказал я. - Если так посмотреть, это
действительно выглядит нелепо.
"Слава богу, еще не вспомнил эту историю с женщиной", - подумал я. И
понял - не мог он об этом напомнить. Потому что целые сутки наш директор -
ученый, специалист, пожилой человек - был мальчиком.
8. ЕДЕМ ИЗ-ЗА НЕГО
И вот мы едем в экспедицию без него. Я еду со спутанными чувствами.
Все странно в этой странной поездке. И то, что я еду без него и на этот
раз мы, видимо, расстаемся навсегда, и то, что мы едем проверять данные
человека, которого мы уволили, и то, что мы едем в Тургай.
Я никогда не думал, что Тургай опять может появиться в моей жизни и
опять будет играть такую большую роль. Как будто мне двадцать лет, и живы
мои родители и близкие, и я новичок в науке, и как будто с той поры не
прошло полвека.
Это было летом 1912 года. В Тургайской степи в то время работало
несколько отрядов Отдела земельных улучшений. Эти отряды имели задачей
выяснение гидрологических условий в целях обводнения будущих
переселенческих участков. Один из этих отрядов, работавших под начальством
горного инженера Мокеева, подобрал на реке Кара-Тургай несколько очень
крупных зубов, большой позвонок и такую же копытную фалангу. И в то же
лето участник другого отряда студент Горного института Горбунов несколько
западнее Кара-Тургая, на реке Джиланчик, нашел богатые костями слои, в
которых набрал довольно значительное количество остатков древних оленей и
тигров. Все эти остатки были доставлены в геологический музей Академии
наук, который в ближайшее же лето 1913 года командировал того же Горбунова
для дальнейших розысков и раскопок в обоих местах. Студент Горного
института Горбунов - это я. Моей тайной мечтой было найти кости мамонта.
Эта поездка сыграла поворотную роль в моей жизни и принесла мне абсолютно
неожиданный успех.
Тургайская область занимала часть киргизских степей, населенных
кочевыми киргизами. Это была волнистая равнина с разбросанными по ней
солеными и пресными озерами, заросшими камышом. Я снарядил караван, нанял
киргизов, чтобы вести раскопки, и отправился в путь. И вот по дороге они
сообщили мне, что в другом месте, на берегу Соленого озера, есть скопления
костей гораздо более крупных, чем на Джиланчике. Они это место называли
Битвой гигантов.
Не надо большого воображения, чтобы представить себе, что я
почувствовал, когда услышал о битве великанов. Это была та смесь
испепеляющего азарта и почти суеверного отчаяния при мысли, что рассказ
может не подтвердиться, которая открывает человеку глаза на свои истинные
желания, на самого себя, на свое призвание, которую мы зовем прозрением.
Забыты были и Горный институт, и распоряжение начальства, и само
начальство.
Я немедленно повернул экспедицию в сторону Соленого озера. А ведь я
считался спокойным человеком, выше всего ставил невозмутимость и занимался
гимнастикой по системе Миллера и лаун-теннисом. Это было, конечно, большим
проступком, но я не мог устоять перед желанием подобрать кости мамонтов.
Я подобрал их. Я вернулся. Меня постигло жестокое разочарование.
Меня посылали для сбора неизвестной фауны, а я вместо нее привез
давно и хорошо всем известного мамонта. Пришли ящики. И хотя мамонт не
представлял особого интереса, все же раскрыли один из самых длинных
ящиков, сняли крышку, и с первых же шагов обнаружились такие признаки
кости, которые позволили с уверенностью сказать, что это не мамонт. Что же
это? Это было какое-то совершенно новое, неизвестное гигантское животное.
Разочарование сменилось острым интересом, который удесятерил внимание и
осторожность препараторов.
Высящийся ныне в Историческом музее колоссальный скелет индрикатерия
- 5 метров высоты - навсегда останется для меня памятником первого успеха.
И вот теперь мы едем в экспедицию без этого клоуна, несмотря на то,
что едем из-за него.
9. БЕЗ ТАБЛЕТОК
Его выгнали прежде всего потому, что от него все устали.
Началось с того, что я спросил:
- А почему вы, собственно, заинтересовались Митусой и Леонардо?
Это было неосторожно.
- Митусой я заинтересовался потому, что я не знаю иностранных языков,
- сказал он.
- При чем тут иностранные языки?
- Начало нашего тысячелетия ознаменовано необычайными поэмами, -
сказал он. - В Германии "Песнь о Нибелунгах", в Испании "Романсеро о Сиде
Кампеадоре", в Англии - "Баллады о Робин Гуде", во Франции - "Песнь о
Роланде", в России - "Слово о полку Игореве". Славянский мне было изучить
легче, чем другие языки.
- Ну и что?
- Такое впечатление, что все силы творчества в начале тысячелетия
ушли в поэзию. Причем безымянную.
- Допустим. Ну и что из этого?
- А то, что эпоха Возрождения, середина тысячелетия, должна была
оказаться сильной в творчестве с рационалистическим оттенком. Так оно и
было. Литература философствовала, драма стала публицистичной,
изобразительные искусства смыкались с наукой.
- Ну, это известно. А что дальше?
- А то, что если взять человечество как общество, а не сумму людей,
как организм, - то первые два этажа уж очень похожи на первые два этапа
теории отражения, то есть на живое восприятие и на абстрактное мышление, и
следующий конец тысячелетия должен ознаменоваться практикой в области
творчества. А что это значит?
- Вот именно, что это значит? - сказал я. - Загибщик вы. Творчество и
есть практика. Какая еще может быть "практика в области творчества"? И в
начале тысячелетия творили, и в середине, и сейчас творят.
- А что сейчас творят? - спросил он. - Где уникальные произведения
культуры, где великие творения, где синтез? Все анализ, исследования,
открытия, теории, долбежка частиц, разброд, развал, поиски истины.
Разбирают вселенную, как часики, потом собирают обратно - остаются лишние
детали. Разве это творчество?
- Истину всегда искали - и нравственную и научную.
- Факт. Но для чего? Почему так много исследований и открытий и так
мало изобретений?
- Это сейчас-то мало? Да их полно. Только и слышишь...
- Вот именно слышишь! А их должно быть столько, чтобы о них не было
слышно. Вы же не слышите о том, что еще выпустили пару туфель или
автомобиль. О них не сообщают, их делают. Нет, наше время не любит
изобретений. Оно любит исследования. Кому трудней всего? Изобретателю. А
исследователю? Все институты научно-исследовательские. Разве не так? А
почему? Исследование - это значит исследование того, что природа изобрела.
А изобретение - это человеческое создание, продукт творчества, синтез.
- Без исследований не будет изобретений.
- Правильно. А без изобретений вообще ничего не будет. Жизни не
будет. Человек от обезьяны отличается не исследованием дубины, а
изобретением дубины. А сейчас изобретателя, по сути дела, боятся. Потому
что он дезорганизует производство. А уже давно пора производить не просто
предметы, а изобретения. Производство должно производить изобретения.
Тогда никакой дезорганизации не будет. Будут планировать изобретения - и
все.
- А где их напасешься? Изобретение - это не туфли, не автомобиль, -
сказал я.
- Вот именно. А почему? Потому что никто не знает, что такое
творчество, с чем его едят и как его вызывать, - сказал он и добавил
как-то нехотя: - А вот Леонардо знал.
- А откуда вам это известно?
- По результатам. Один список его изобретений занимает десятки
страниц. Не прочтешь. Устанешь, - сказал он устало.
- Леонардо - гений, - торжествующе сказал я.
- Гений! - почти крикнул он. - А не кажется ли вам, что у него способ
мышления был другой, не такой, как у нас? Не кажется ли вам, что гений -
это тот, кто нащупал другой способ мышления? А остальные так... Логикой
орудуют.
- Ну, знаете!
- Что "ну знаете"? Что такое логика? Инструмент. А инструменты
стареют. Вас же не пугает, что евклидова геометрия устарела?
- Ею пользуются.
- Правильно. Для частных задач. Для плоскости. А любая плоскость -
часть шара. А на нем сумма углов треугольника никогда не равняется двум
"д". Молотком тоже пользуются, но есть орудия и поновее.
- А чем вы замените логику?
- Если наш мозг может иногда делать внезапные открытия, значит он
может это делать постоянно. Если Менделеев увидел свою таблицу во сне,
значит именно в тот момент ему легко было сделать это, значит его мозг
правильно думал.
- Какая чушь! - Я рассвирепел окончательно. - Прежде чем ему
приснилась таблица, он годами мучился, обдумывая ее!
- Правильно. Мучился. Ну и что хорошего? Это значит, все эти годы он
неверно думал, логически перебирал варианты, линейно думал. А потом линий
накопилось столько, что они, наконец, слились в один комок, вот и все.
- Другого способа нет.
- А вдруг есть?
- У вас, что ли?
- Вот Шопен говорил: "Я сажусь за рояль и начинаю брать аккорды, пока
не нащупываю голубую ноту". Что это означает? Это означает, что весь его
организм откликнулся именно на это созвучие и именно в этот момент. Он
идет за ним, и получается шедевр, изобретение.
- Н-да... И как же вы предлагаете их планировать, изобретения?
- Да надо планировать не изобретения, а людей, которые способны
