большую форму. Писал своих заказчиков Пенкин только в двух положениях
- в полный фас и в три четверти, оттого нашел в стопе следующий фас,
наложив на рисунок кальку, снятую только что с первого фаса, с удов-
летворением отметил полное совпадение "болванок". Покончив с фасами,
совпадавшими удивительно, Пенкин, достав чистую кальку, взялся за ри-
сунки в три четверти, которые тоже совпали исключительно все. В довер-
шении всего, дотошный Пенкин, хотя светало уже, взялся за глину и,
следуя фасу и рисунку в три четверти, вылепил болванку. Покрутив бол-
ванку, проверив и профиль и затылок глазом профессионала, Пенкин, ос-
тавив вопрос о сходстве с лосем открытым, лег спать, просыпаясь в по-
ту, оттого что уже нагонял его аллигатор и единственным спасением было
проснуться. Отдышавшись от быстрого бега и сказав: "Сволочь земновод-
ная",- Пенкин засыпал и вновь бежал и вновь просыпался.
Проснувшись окончательно в два часа пополудни, взглянув на разбро-
санные по столу рисунки и кальки, подумал здраво: "Зачем мне все это?
Не нужная, бесполезная вещь!" И, приняв по телефону очередной вызов
заказчика, собрал было в кучу бумаги со стола, чтоб бросить их по до-
роге в урну, но подумав секунду, положил рисунки на стол: "Любопытен
я, однако, не в меру",- и, взяв холст, с этюдником через плечо вышел
из дома.
На закате две фигуры поднялись на бугор, и сказал вор стоявшей на
крыльце Агриппине: "Прими, мать, блудного сына и генерала прими - сок-
ратили его войско, положенной пенсии не платят и нет крыши над голо-
вой". Агриппина молча поцеловала в обе небритые щеки бывшего своего
мужа, отца сына своего, застелила постель, и, раздевшись, мгновенно
заснул мужик крепко. Подвыпивший же вор долго колобродил во дворе, пел
песни удалые, разбойничьи, но кончил петь, спев песню совсем грустную.
Братья сидели вокруг в темной мокрой траве, слушали, не ведая, чем по-
мочь блудному брату.
Выпив стакан спирта, протрезвев и успокоившись, начал вор рассказ,
сидя в некошеной траве, в теплом вечере, под небом, усеянным звездами,
собравшимся вдруг, разом над бедовой воровской головой, чтобы тоже
послушать грустную и комическую историю.
"Иду по городу, говорю себе: "Грешно воровать - нищий народ". Одна-
ко иду, потому что ворую с детства.
На южном вокзале вижу фраера - прикинут, одет по-нашему, знатно по
теперешним временам, и при нем два хорошей кожи угла. Отворотил угол
без несчастья - угол - значит чемодан - поясняю опять-таки для несве-
дущих,- вор с неудовольствием поглядел на рабочего и продолжал: - Иду
себе спокойно по бану к выходу..." Тут выступил вперед учитель, ска-
зав: "Брат, мы же тут все несведущие, и ты на это не обижайся, а расс-
казывай плавно, по-русски, без воровского языка".
Вор подумал, кивнул головой согласно: "Ладно, попробую, - и начал
плавн но: - Значит, иду к выходу и в самых вокзальных дверях сталкива-
юсь нос к носу с Николаем Ивановичем. Вышли с ним на площадь привок-
зальную, закурили, разговариваем, как, мол, жизнь, когда никакой жизни
нет, идет сплошная черная пиковая масть. Говорили долго, потому давно
не виделись: "Ну,- говорит,- бежать надо, но ответь на один мой воп-
рос: что в чемодане, что стоит у ног твоих?" Снимает с руки часы и
предлагает: "Скажи, что в чемодане и твои часы!" Я было вбок, он за
мной, часы опять на руку надел и смотрит на меня как обычный легавый:
"Открывай чемодан",- шипит. Я же вразумляю его: "Ну взял я чемодан у
фраера - не обеднеет. Взял без свидетелей. Ты же меня знаешь - не ко-
люсь я". Подумал, махнул рукой: "Ладно, пойдем оформим - сдашь чемо-
дан, как пропавший, и уйдешь". Обидел он меня тут сильно, на мне же
шесть судимостей - все кражи - пойди я с ним в его ведомство, никто
свидетелей не спросит, и в суде также не спросят. Сказал я все это,
бросил чемодан ему под ноги и пошел свободный. Но то ли день такой вы-
дался в полоску, то ли поезд запаздывал...- Вор задумался, посчитал по
пальцам, сказал удовлетворенный: - Точно, день! Понедельник.- Тут вор
замолчал и стал смотреть вверх, на звезды.... "Ты рассказывай - дальше
что?" - "А ничего,- лениво сказал вор,- вылетел из вокзальных дверей
потерпевший, заметил желтый свой чемодан - мы же почти что у дверей,
шагах в десяти стояли - подлетел ко мне, кричит: "Он украл. Клянусь,
он". Вор замолчал и уже начал песню, однако, услышав вопрос, ответил:
"Что дальше? Дали семь лет - и точка, дальше же ничего - пусто все
дальше..."
Сидели братья в траве, пел в ночи грустную песню вор...
Песня была длинной, а конец совсем печальный. Дослушав песню, сиде-
ли тихо, и вор продолжил рассказ:
"После суда - руки за спину - повели, посадили в воронок. Подъехали
к тюрьме, открывают ворота, въехал воронок во двор тюремный, остано-
вился, вывели всех шестерых, сидевших в воронке, поставили в шеренгу,
никуда не ведут - ждут. Стою и думаю: "Непонятно все, не по внутренне-
му распорядку все идет".
Выходит из административного корпуса начальник тюрьмы, полковник
Василий Васильевич - Васька, попросту. Конвойный подает ему документы
на заключенных, пять папок, начальник вручает дела в папках тюремному
конвою и пятен рых - здоровых лбов - уводят на шмон. Стою один, и ни-
кого в тюремном дворе нет - "воронок" уехал, конвой ушел, и напротив
меня стоит только начальник с моим делом под мышкой. Постоял, подошел
близко и говорит: "Константинов, ты же Иванов, ты же Коробов, ну зачем
ты Василий явился!" Я как услышал слова эти: "Зачем явился", растерял-
ся: "Как, говорю, зачем? Статья на мне". А он смотрит на меня, качает
головой, сокрушается: "Ты же, Вася, честный вор,- что тебе здесь де-
лать? Ответь!" - "Сидеть,- говорю.- Да что я толкую - вы, начальник,
не хуже меня все знаете!" Тут его будто прорвало, хлопнул папкой с де-
лом по колену, согнулся в дугу и заорал на весь двор: "С кем сидеть
собрался, с мокрушниками, рэкетирами, с бандитами деревянными или, мо-
жет, с врагами народа, что миллиардами ворочают? Ты как-никак вор в
законе. Позорно с ними сидеть. Понял?" - "А как же рецидив - кража
как?" - спрашиваю. Он мужик пожилой, устал, видать, от крика своего,
махнул рукой: "Какая кража... Разве сейчас так крадут? В общем так -
хочешь сидеть, давай миллион. Это дешево еще - миллион - у них здесь
семга под койками, жрать не успевают - тюрьма рыбой пропахла. Давай
пять миллионов и иди на шмон самолично". Подковырнул я его здесь: "Ка-
кие пять - говорил миллион!" Рассмеялся начальник: "Пойдем, - говорит,
- со мной". Пришли к нему в кабинет, наливает начальник себе и мне из
квадратной литровой бутылки водки и говорит: "Может, за подлость чест-
ный вор посчитает с легавым пить, а я выпью!" Подумал я: "Нарушаю за-
кон наш!" С другой же стороны, плохого о нем не слышал, в общем выпили
по стакану, поглядел он на бутылку - указал в нее пальцем: "Знаешь,
откуда? На шмоне в жопе нашли. Видел лбов, что с тобой ехали - у тако-
го и нашли. Ты пей, одеколоном вымыли, и не раз - я брезгливый. Пятеро
же, что с тобой привезли, - мокрушники, вышак им светит, но, поверь,
через два-три года на свободе будут - выкупят. Вот такие дела, Васи-
лий... Не смотри на бицепсы - душа у них цыплячья!"
Не помню, как вышли, как дошли до ворот, помню только, прежде чем
сел в поезд, генерала встретил с тележкой багажной".
Братья сидели хмурые и один-единственный вопрос задали: "А знаешь,
откуда взялись те, что миллиардами ворочают?" На что вор, подумав, от-
ветил так: "Про всех сказать не берусь, но контингент по торговой час-
ти и раньше сидел, только без семги".
Светало, когда братья закончили разговор, поднялись и вошли в дом,
не услышав, как первая машина, урча мотором, тяжело въехала в сорван-
ные ворота неработающего, остановленного завода, кузов самосвала под-
нялся черной коробкой вверх, и первая гора мусора легла на землю по-
селка.
Дела коммерческие складывались у Пенкина по-разному. Бывало, что,
приходя по вызову к заказчику, встречал в квартире милицию, щелкающих
камерами экспертов, а самого заказчика лежащим на полу, с прошитым ав-
томатной очередью животом. Уйти незаметно было невозможно, да и глупо
- найдут, и потому приходилось сидеть в официальных местах, давать по-
казания следователю, который, правда, быстро отпускал Пенкина, убедив-
шись, что имеет дело с художником, и только.
Может быть, из-за подобного случая с заказчиком и последующего за-
хоронения тела вернулся Пенкин к вопросу, за который уже как-то брался
решать, снимая кальки с рисунков и даже вылепив из глины "болванку"
головы.
Заказчики, имевшие уже свое изображение, и те, кто ожидал своей
очереди,- очередь желавших иметь портрет работы Пенкина существовала,
даже увеличивалась - относились к художнику, конечно, не как к равно-
му, но человеку из своего окружения, оценивая Пенкина выше прислуги в
доме или охранников - то есть к человеку труда умственного. Узнав из
газеты об очередной жертве разборки, Пенкин на следующий день обнару-
жил в почтовом ящике конверт с извещением о дне похорон и, повертев в
руках приглашение, любопытства ради решил пойти на кладбище.
В день, указанный в приглашении, Пенкин надел черный траурный кос-
тюм, того же цвета галстук и ботинки и скоро очутился на кладбище в
густой толпе, окружавшей гроб, заметив лица знакомые и даже раскланяв-
шись издали с некоторыми из них.
Толпа, постояв, двинулась к месту захоронения, гроб, лежавший на
плечах дюжих молодцов, плыл над головами, слегка покачиваясь в хмуром
небе. Гроб был открыт - крышку гроба несли сзади. Открытый, гроб с по-
койником установлен был на сооруженном у могилы возвышении. Пенкин,
искренне соболезнуя, встав в длинную очередь прощавшихся, двигался к
гробу: до возвышения у могилы оставалось несколько шагов - женщина
впереди стояла уже у ног покойного и секунду спустя склонилась у изго-
ловья, закрывая черным силуэтом голову лежавшего в гробу - минута про-
щания затянулась, Пенкина в спину толкали нетерпеливые, женщина шагну-
ла в сторону, уступая место Пенкину, но тот замер на месте, увидев
прямо перед собой вовсе не покойного, а свой портрет, раскрашенный яр-
ко и безвкусно, - сзади толкали и даже шептали что-то, но ошеломленный
Пенкин стоял точно врытый в кладбищенскую глину, и только крепко взяв-
шие его под руки молодцы, следившие за порядком, отвели Пенкина в сто-
рону, позволив, таким образом, продолжить траурную церемонию.
"Плагиат! Загримировали покойника под сделанный мною портрет. В
конце концов, это же деньги. Платят же за репродукцию!" - так думал
Пенкин, возвращаясь с похорон.
Дома, успокоившись, мысли Пенкина потекли в иной плоскости: "Надо
же так врать в цвете,- упрекал себя Пенкин.- Какой же на самом деле",-
имея в виду заказчика, думал Пенкин, расхаживая по комнате, и ходил
так, пока взгляд не уперся в гипсовый лосиный зад. Лось стоял на стел-
лаже, готовый к покраске, но так и не покрашенный - закрылся салон.
"Блик на жопе", вспомнил выражение, слышанное от живописцев, и блик,
лежавший на тугом розовом заде натурщицы, тоже вспомнил и сравнил его
с мертвым бликом на гипсовом лосе, сказал, обратившись к гипсовому за-
ду: "Нет, совсем не тот блик,- цвет не тот, тухлый цвет".
В машине, черной и длинной, присланной за ним заказчиком, Пенкин
торопил шофера, решив твердо, что будет писать по возможности так, как
есть на самом деле - тому виной не были лавры живописца, а лишь край-
нее любопытство человека, желавшего посмотреть в замочную скважину.
Добравшись, наконец, до места, Пенкин вошел в дом, где в одной из
комнат, освещенной дневным светом, падавшим из большого без переплетов
окна, увидел заказчика и, поздоровавшись, сел напротив, открыл этюдник
и, приготавливая палитру, сразу убрал с глаз долой красный кадмий и
