на красном кумаче, уже совершенно забыв об услышанном странном предс-
казании юродивого.
Юродивый встал с обочины дороги, соединявшей школу и поселок, пошел
той дорогой, что вела к поселку, и, встретив кота у калитки Варвары,
только что родившей сына, сказал черному коту Варвары: "Много будет
крыс, кот, очень много, больших жирных крыс",- и так сказал, что у ко-
та поднялась в гневе шерсть на загривке, погладив кота, пошел было
дальше, но остановился у колодца, где набирала воду мать Варвары: "Ев-
докия родит мальчика, и Ефросинья, и те, кто еще не ведают, что носят
плод, принесут мальчиков, а грибов белых будет видимо-невидимо, и сей-
час есть - не время и дождя не было, а есть".
А на следующий день начала лета, сухого, такого, что и трава росла
плохо, принесла мать Варвары из рощи за школой полное лукошко белых
грибов...
"Ату его, ату. Загоняй",- веселые, азартные крики раздавались в за-
поведном лесу. "Вот он! Загоняй, загоняй под выстрел!" - на поляну
выскочил огромный лось, грянули ружья, и повалился головой вперед на
землю убитый лось.
Вечером, когда зашло солнце, раздвинули на поляне больших размеров
стол, чтобы хватило стола для освежеванного, разделанного, приготов-
ленного искусно лося, уселись - хватило места каждому - с рюмкой в
твердой руке поднялся над всеми главный, кто первым и лося заприметил,
сказал тост, грянули охотники почему-то "Горько" и принялись за дело,
так что трещало за ушами, и разделались с лосем быстро - тут бы начать
песню, и кто-то уже и запел было, но трое охотников встали вдруг и, не
попрощавшись, пошли прочь с поляны. Да что трое? По правую руку от та-
мады сидящий, крупного сложения человек, тоже встал и, сделав уже два
шага к лесу, остановлен был вопросом всех: "Отчего уходишь?" На что
человек ответил раздумчиво: "Ну так що ж робыть - лося ж нэма. З'iлы!"
- и уже не оборачиваясь, пошел прочь, подбежавший тамада схватил было
того за локоть, но и это не помогло, вырвав локоть, человек ускорил
шаг свой и пропал меж сосен, так, будто не был он за столом вовсе.
"Отчего ж его нет? Лося?! Как это возможно? - в некоторой растерян-
ности потер лоб тамада, но тут, обратясь вглубь стола, постучал по
графину строго: - Икаете? Заелись? Такого лося ухлопали! - и сказал
неожиданно и так вдруг, что слова прозвучали в совершенной лесной ти-
шине странно: - Лось? А зачем живой? Почему, например, не гипсовый?
Гипсовый лось! Такой же в точности, тех же размеров? Как думаете?"
Тут из-за туч выглянул молодой месяц и осветил поляну - хороша кар-
тина или плох ли был стол с поредевшими гостями, сказать-определить
род происходящего было никак невозможно и подходил разве средний род:
"Нечто", или "Что-то", или "Вовсе ничего". Но что-то ведь было? Прои-
зошло! Существовало на поляне сейчас, правда в размытом и странном ви-
де, чему мог быть причиной и неверный свет молодого месяца. Но, воз-
можно, ни при чем молодой месяц? Все возможно и все могло случиться в
ночном лесу и при том казусном состоянии, в котором пребывали фигуры
за столом, и тогда в таком положении прав председатель, назвавший вещь
определенную, которую представить просто - то есть гипсового (а какого
теперь еще?) лося!
В первый миг, услышав о лосе из гипса, гости решили: уж не спятил
ли председатель, но теперь, после некоторой паузы, задвигались, защел-
кали задумчиво по фаянсовой и фарфоровой посуде - звук от крепких
щелчков, звонкий и реальный, нравился гостям все больше и скоро вся
освещенная лунным светом поляна звенела мажорно, возглас: "Лося!"
подхватили, весь большой стол заходил ходуном: "Лося! Даешь гипсово-
го!" - и далекое лесное эхо ответило: "Го-го-го!"
Какие, однако, прекрасные погоды бывают по утрам: листья кустов и
деревьев вздрагивают чуть от легкого ветра, только освободилась от ут-
ренней росы трава, но еще прохладна, манит лечь, окунуть лицо в пахну-
щую чудесно, усыпанную белой и розовой кашкой зелень, жужжит у плеча
мохнатая пчела, садится на розовую сладкую кашку у края узкой тропки,
бегущей меж стройных стволов сосен, уходящих вверх и раскинувших кроны
в синей прозрачной синеве неба, в котором и малой тучки не отыщешь,
солнце теплым лучом легко коснется шеи, пробежит по руке, ляжет впере-
ди изумрудным пятном на траву, шевельнет веткой сосна, упадет шишка и
заскачет по тропке...
Именно таким утром сошел с электрички Пенкин и пошел узкой тропкой,
проходившей рядом с шоссе, иногда поднимаясь над ним и петлявшей меж
зеленых кустов.
Пенкин, сорокалетний плотный мужчина, был художник, точнее, зодчий,
скульптор, и шел он сейчас к родной тетке, работавшей прачкой, стирав-
шей белье важным людям и потому жившей по месту работы, в лесу, где
стояли государственные дачи и где тетка жила в благоустроенном бараке
для прислуги. Пенкин не то чтобы любил свою тетку, но место, где про-
живала та, ставило тетку в положение необычное, и хоть была тетка все-
го-то прачкой, важности своей, в глазах Пенкина, не теряла; взбираясь
по тропке над шоссе, видел он черные машины, пролетавшие по шоссе к
лесу, замечал в машинах глядящие всегда вперед профили, его, Пенкина,
не замечавшие, и это обстоятельство, как ни странно, тоже прибавляло
веса родной его тетке, и потому шел он к лесу в настроении приподня-
том, чувствуя причастность свою к людям в лакированных машинах, хотя
бы потому, что продвигался к тому же лесу, в который въезжали, покачи-
ваясь на мягких рессорах, автомобили.
Достигнув наконец леса, Пенкин заметил, что охранник за кустом не
остановил, а значит, узнал его - Пенкин посещал тетку часто - и, сле-
дуя далее по тропе, остановился внезапно: рядом с тропой стоял лось,
сработанный из гипса и выкрашенный темно-коричневой краской: посмотрев
внимательно, убедившись, что все так и есть - лось гипсовый, почему-то
вспотев и покраснев лицом, так что щеки и нос сделались пунцовыми,
Пенкин, пройдя еще метров пятьдесят, свернул направо, на дорожку, что
отделялась от главной и вела к бараку, где проживала обслуга, и где
тетка имела комнату.
Механически разувшись и оставшись в носках, Пенкин ступил на мытые
недавно половицы, крашенные коричневой краской, шагнул на ковер, рас-
положенный посреди комнаты, сел напротив тетки на стул и поздоровался
с теткой только сейчас, оттого что и заметил женщину сейчас, уже сев
на стул. Тетка, внимательно посмотрев на племянника, однако, не выра-
зила удивления, а только красной толстой ладонью молча расправила
плотную с рисунком красную скатерть. Голова Пенкина вмещала од-
ну-единственную мысль о гипсовом изваянии в лесу, и потому, открыв бы-
ло рот, чтобы спросить о здоровье и прочих подобного рода вещах, рот
Пенкин не закрывал, но и сказать ничего не мог и так и сидел дураком,
пока тетка, заварив чай, не поставила чашку с горячим чаем Пенкину под
нос - чашка звякнула о блюдце в общей тишине комнаты, громко, Пенкин
закрыл рот, пошевелил губами и, наконец, задал вопрос о здоровье. Ши-
рокая в плечах пожилая женщина скупо отвечала на вопросы пришедшего в
себя племянника, выпита была первая чашка, и принимаясь за вторую, по-
мешивая осторожно ложкой сахар в чашке, Пенкин поднял голову, посмот-
рел на висевший над кроватью коврик: "А скажите, тетя, что за гипсовый
лось стоит в лесу?" Поглядев внимательно на племянника, тетка ответила
осторожно: "Верно, стоит лось. Лось как лось, вот и стоит". - "С чего
вдруг?" - Пенкин посмотрел прямо в глаза тетке. "Мы люди маленькие! -
осадила тетка не в меру любопытного племянника.- А только зря не пос-
тавят!" Здесь женщина посмотрела на часы над ковриком, часы пробили,
деревянная кукушка убралась в футляр, и Пенкин, поблагодарив тетку за
чай, нашел свои полуботинки в прихожей и, попрощавшись и закрыв за со-
бой дверь, вышел на лесную дорожку. В электричке и весь следующий день
лось занимал все мысли Пенкина - хлопал по дюжим бокам хвостом, кивал
рогатой головой, выделывая ногами такие коленца, точно был вовсе не
гипсовым мертвым изваянием.
Выставком традиционной, проходившей всегда в начале лета выставки
работал уже три часа: просмотрено было уже много работ и удачные в ху-
дожественном отношении приняты, приближалось время обеда, и художники
думали больше о хлебе насущном и некоторые уже было поднялись со
стульев, но именно в этот не лучший момент появился и предстал перед
выставкомом с завернутой в холст скульптурой Пенкин.
Надо сказать, что в секции скульптуры Пенкина знали давно,- слыл он
личностью ничем не примечательной, и если брали работу его на выстав-
ку, то ставили работу всегда в месте незавидном, где-нибудь в углу,
подальше.
Пенкин снял со скульптуры холст, и члены выставкома увидели гипсо-
вого выкрашенного коричневой краской лося - вещь, не имевшую к искусс-
тву никакого отношения, расхожую в том смысле, что встретить такое
можно на базаре, на дощатом прилавке в окружении вереницы слоников и
гипсовой свиньи-копилки с дыркой в голове. Члены выставкома с редким
единодушием отклонили крашеного лося, председатель объявил перерыв, и
члены выставкома гурьбой отправились обедать.
Глубокой ночью в неверном свете луны по залу с силуэтами темных
скульптур крался Пенкин, тень его, отбрасываемая холодным светом, ка-
залась длинной и горбатой - согнувшись под тяжестью лося на плече,
Пенкин ступал по поскрипывающему вощеному полу и, миновав два главных
больших зала, остановился в третьем нужном ему зале поменьше.
Пот и страх навалились на него с еще большей силой, как только он
перестал двигаться, остановившись в углу зала, в месте, где стояли
обычно его работы, если попадали на выставку. Пенкин снял чужую работу
с постамента и, взявшись за лося, водрузил изваяние на свободное те-
перь место, будто почувствовав ободряющий удар копытом под ложечку,
что, конечно, только показалось - крашеный лось стоял на постаменте
тихо, как и положено стоять изделию из гипса - Пенкин, задвинув снятую
скульптуру за постамент, прикрыл скульптуру холстом и, смахнув рукавом
обильный пот с лица, двинулся назад; пройдя два больших зала, открыл
дверь знакомой кладовки, в которой ждал, когда закроют помещение на
ночь, и, упав широким задом на перевернутое ведро, привалился боком к
некрашеной стене и заснул мгновенно. Утром его разбудили голоса убор-
щиц, выйдя из кладовки, переждав за шторой, пока из коридора уборщицы
перейдут в зал, Пенкин, никем не замеченный, открыл входную дверь и
очутился на улице.
Этим же днем, в шестнадцать часов, выставка открылась и вернисаж
походил бы на вернисаж прошлогодний, если бы не два случая, необычных,
странных, а то и вовсе непонятных.
Народ на вернисаж ходил свой, знавший друг друга давно и ни в какую
Книгу отзывов ничего не писавший, - скульптор брал собрата по профес-
сии под руку, подводил к своей работе и рассказывал, естественно,
больше о достоинствах, чем о недостатках работы, вот, собственно, и
все - ничего, впрочем, особенного...
Но тут, в этот день, Книга отзывов была найдена, открыта и листы ее
исписаны. Все записи касались только Пенкина и его крашеного лося, и
все до единой записи были дурного, ругательного свойства. Когда книга
была исписана до последней страницы, произошло еще более странное со-
бытие: в зал вошел маленький толстый человек, сопровождаемый двумя ат-
летического сложения мужчинами, человек, быстро перебирая короткими
ногами, обошел зал, затем так же быстро и молча второй и, наконец, в
третьем зале остановился не где-нибудь, а перед злосчастным гипсовым
лосем Пенкина. "Ну что ж! Вполне в духе времени. - Наклонившись, про-
чел вслух: - "Лось", автор Пенкин. - И оборотясь к художникам с лицом,
похожим на редьку, так что длинный тонкий корень редьки падал на лоб
тонкой единственной прядью волос, сказал громко: - Похож лось. Несом-
