Часть вторая Часть третья. Книга первая Часть третья. Книга вторая В Приложение
ко второй книге третьей части включены: Часть четвертая. Глава 1 (последняя в
книге "Две жизни") Послесловие издательства Воспоминания о К. Антаровой
Издательство "Сиринъ" (142092. г.Троицк Московской области ул. Юбилейная, д.З)
АО "Астра семь" 121019, Москва, Филипповский пер., 13
Глава 17
Наш отъезд из оазиса. Второй день путешествия, по пустыне. Зловещая встреча в
ней.
Мы стояли, смотря вслед умчавшимся всадникам. Думаю, что не ошибусь, если скажу,
что мысли и чувства всех провожавших были одинаковы. Каждый из нас - как мог и
умел - посылал свои благословения уезжавшему профессору и его новой жизни. В
который раз я присутствовал при начале новой жизни человека, в которую его
провожали И. и Франциск. И каким диссонансом звучало для меня то, что каждый раз
- был ли то убогий карлик, был ли то одаренный или даже гениальным человек - все
начинали эту новую жизнь с печали, слез и тоски. И я еще ни разу не видел той
духовной мощи человека, когда бы он шел в свою новую жизнь, радуясь и
торжествуя, что пришел его момент внести свою часть труда в широкий мир.
Я подумал о брате Николае, вспомнил его записи в книжке, вспомнил пир у Али,
Наль, Али-молодого и его страдания, и: впервые закралось в мою душу сомнение,
умел ли брат Николай начать свою новую жизнь с Радости:
- Не пытайся решить уравнение со столькими неизвестными, мой дорогой следопыт, -
весело сказал мне И., возвращая меня к месту и времени. Тебе надо искать не
ответы, как идут жизни со столькими неизвестными для тебя величинами. Тебе надо
растить в своем движении, в своих перемежающихся "сейчас" Любовь-энергию в
геометрической, а не в арифметической прогрессии. И первое, что ты для этой цели
сделай, помоги Игоро собрать все вещи Натальи Владимировны. Когда мы будем
уезжать, усади ее с 3ейхедом на мехари и оставайся, вместе с Игоро, в роли
рыцаря-охранника во все время путешествия при нашей "молниеносной" даме.
Станислав и мистер Ольденкотт поедут рядом со мною, а вы сзади нас. Если я
доверяю твоему вниманию охрану этой женщины, это значит, что ты так же должен
забыть о себе и думать только о ней, как ты делал это в те часы, когда помогал
ей читать книгу в комнате Али. Обязанность, возлагаемая мною на тебя в это
мгновение, так же священна, как и та. Забудь же о себе, думай о ней и не забывай
слов Франциска о бездне человеческого горя, - прибавил И., ласково потрепав меня
по плечу.
Я был несколько пристыжен и в то же время умилен деликатностью и любовью И.,
умевшего всегда и все понять и сделать легкой и священной всякую задачу, которую
он давал и которая казалась трудной. Когда он приказал мне собрать вещи
Андреевой, стать ей рыцарем в пути, нечто вроде протеста и даже возмущения,
нечто вроде горечи от расставания с И., - точно я был недоволен, что кто-то
другой займет в пути мое место рядом с моим дорогим наставником, - вихрем
пронеслось во мне. И все это сразу же схлынуло, стоило ему вызвать в моей памяти
ту Наталью Владимировну, которую я вводил в божественную комнату Али.
Я поклонился низко-низко моему чудесному воспитателю, понял по его ответному
поклону и взгляду, что я не только прочтен до дна, но и прощен до конца, и
радостно бросился к Игоро звать его к новому делу. И тут же поймал себя: ведь и
мне сейчас указали нечто новое, и я это новое начал с печали. "Неужто же это
закон для всех?" - думал я, собирая в плетеную корзинку вещи Натальи
Владимировны и поражаясь тому, какое количество их она набрала с собой. И
чего-чего тут не было! И кружевные косынки, какие она обычно носила на своих
непокорных волосах; и детские игрушки, и бусы, и зеркала, маленькие и побольше,
точно она собиралась дарить их каким-нибудь заброшенным жителям пустыни; и
книги, пряники, и финики. Дойдя до этих последних, я уже готов был прийти в
отчаяние, как ко мне подошли мои вчерашние собеседницы за ужином.
- Ну, это Вы делаете совсем не так, - сказала мне старшая, выбрасывая на высокий
каменный стол из корзинки все, что я с таким трудом туда запихал и что было
похоже на багаж коробейника. - Сейчас мы разложим Вам все по сортам и уложим в
пальмовые корзиночки. А финики и пряники положим в специально для этой цели
сплетенные мешочки, которые Вы привяжете сбоку корзинки. Тогда можно будет их
доставать, не делая беспорядка в большой корзине.
Не успел я оглянуться, как вся работа была закончена. Я представил моим дамам
Игоро, которого они очень сердечно приветствовали.
- Теперь пойдемте, Вас ждет у нас завтрак, - сказала старшая.
- Не сомневайтесь, - прибавила младшая, заметив мое колебание, - доктор И. и
дедушка уже у нас. Вас вместе с Вашим приятелем, приглашает дедушка. Он желает
угостить вас нашим обычным завтраком, чтобы ваше представление о нашей жизни в
пустыне было полнее. Кроме того, у него, кажется, есть надежда упросить вашего
великого друга-артиста показать нам всем, как надо читать великих поэтов.
- Тебе не поручали, дорогая, ничего передавать, - перебила ее старшая. - Дедушка
очень просит вас обоих сейчас к нам. Пойдемте же, а то кофе остынет, -
улыбнулась она нам.
Мы с Игоро посмотрели на свои запыленные руки и одежды, наши дамы мгновенно
подметили наш взгляд, без слов нас поняли и отвели к тому домику-ванне, где нас
приводил в себя Ясса. Мы и сейчас нашли его там. Наши спутницы прошли в сад,
взяв с собой Эта. Через несколько минут мы к ним присоединились, соперничая с
ними в белизне их туалетов.
Я был рад, что обе дамы щебетали с Игоро с особенным интересом, узнав, что он
тоже артист и нередко выступал вместе с Бронским в его спектаклях. Я несся
мыслями за профессором.
Как разны были мои чувства сейчас, когда я мысленно летел по пустыне за
Зальцманом, и тогда, когда мчался за Беатой. Тогда я не сознавал ни себя, ни ее
деленными от всей жизни, я составлял одно целое с нею, с пустыней, со всей
вселенной, с Богом; там я пел со всем окружающим песнь торжествующей Любви:
Здесь я видел отделенное бедное сердце, не имевшее еще сил осознать себя
единицей всего мира. Я понимал, что профессор не видел еще в человеке частицы
Единого, но читал только его внешнюю форму и по ней судил о ближнем. Давно ли и
я думал так же?
Не знаю, долго ли мы шли, но когда неожиданно передо мной выросла громаднейшая
фигура "дедушки", я точно с неба свалился, не сразу сообразив, где я, чем
насмешил всех, а особенно Андрееву, которая, не удерживая веселого смеха,
сказала мне:
- Ну и пожалела бы я тех, кого бы Вам поручили в пустыне, Левушка. Вы, наверное,
забыли бы, что в пустыне бывают внезапные бури, очень опасные, и, унесясь в
Ваших мечтаниях. Вы предоставили бы силе стихий всех Ваших подопечных.
- Это очень грустно, дорогая Наталья Владимировна, что именно Вам дал И. такого
немудрящего рыцаря, как я, в охранники по пустыне. Вся моя надежда на то, что
Его же высокая любовь не позволит мне на этот раз выбиться из глубокого
благоговения и сосредоточенности, в которых я служил Вам в комнате Али. В данном
же мне сейчас поручении, узнав о Вашем недоверии к моим силам, я постараюсь
удвоить свое усердие, - ответил я, впервые ничуть не смущаясь сарказмом ее глаз
- электрических колес, которыми она меня пронзала, и едкостью тона, хотя она и
прикрывала его добродушием.
Ко мне подошла леди Бердран и, радостно пожав мне руку, сказала:
- Я так счастлива, Левушка, И. сказал мне, что я поеду в одном ряду с Вами.
Когда я подошел к "дедушке", он положил мне на плечи свои могучие руки, и я
мгновенно убедился, что Голиаф подвергся превращению в Давида, ибо я был ему
ниже плеча и мог на него смотреть, только подняв голову кверху.
- Мой милый гость, я не так давно получил книги от моего друга, сэра Уоми, и
прочел Ваш рассказ. Я едва поверил, когда И. сказал мне, что автор - юноша,
почти мальчик. Если бы Вы много раз в жизни были рассеянны в отношении к внешним
вещам, то та глубина, куда Вы проникли в Вашей книге уже сейчас, несмотря на Ваш
возраст; говорит одно: Вы идете вожаком, и для Вас нет мерила обыденности.
Примите мою благодарность. Если бы я мог выпустить во вселенную такую цельность
устремления, какою обладаете Вы, я был бы счастлив.
Великан усадил меня - теперь совершенно сконфуженного - рядом с собой перед
дымящейся чашкой кофе.
- Не смущайтесь, мой дорогой. Здесь, в пустыне, мы привыкли свободно оценивать
таланты друг друга. У нас нет предрассудка зависти, как нам не свойственна и
ревность. Мы нередко соревнуемся друг с другом и всегда честно и просто признаем
себя побежденными, если противник побил нас талантом. И Вы не смущайтесь моим
восхищением. Я просто счастлив приветствовать в вас ту силу одаренности, которая
поможет многим и многим выйти из кольца их предрассудков и понять, что значит
иметь глаза и уши открытыми.
Он придвинул ко мне несколько маленьких корзиночек, очень изящно сплетенных из
пальмовых волокон и наполненных хлебцами, коврижками и печеньем. Я понимал, что
все это хлебные продукты оазиса, разнообразно сделанные из муки, но форма
хлебцев то напоминала картошку, а цвет вызывал представление о сахаре, то
походила на морковь. Я не знал, что к чему подано, и смотрел на все корзиночки
сразу, и не мог решить, с чего мне начать. Хозяин пришел мне на помощь, говоря:
- Нам приходится приспособляться к ежедневной потребности, живя в пустыне. Мы не
можем рассчитывать, что идущие к нам и от нас караваны всегда будут в срок
возвращаться и снабжать нас мукой из пшеницы, которая, как и рожь, у нас не
родится. Наши хлебцы всегда с подмесом муки из плодов хорошо рождающихся у нас
манговых и мучнистых деревьев. Поэтому внешний вид наших хлебцев неказистый и
слишком бел для глаз европейцев. Не было еще ни одного человека, впервые
видевшего наш хлеб, который не задумывался бы над ним, как это сделали сейчас
Вы. Но точно так же не было ни одного европейца, который, попробовав, не одобрил
бы нашего хлеба.
Рассул был ласков, в его глазах не было ни искорки юмора, он смотрел на меня с
отеческой нежностью. Великан сам положил мне на тарелочку из пальмового дерева
несколько хлебцев, придвинув красивую небольшую масленку из слоновой кости,
полную свежего масла, и подал широкий и короткий нож, также из слоновой кости.
Я обратил внимание не только на красоту вещей, на белоснежность скатерти, но и
на руку самого великана. Это была огромная, темная, но красивая и необычайно
пропорциональная рука. На среднем пальце ее сверкал древний перстень,
изображавший голову сфинкса, в которой сиял желтый бриллиант. Я подумал, что
клафт на голове самого хозяина был бы в полной гармонии со всей его фигурой, и в
нем Рассул был бы похож на египетского жреца. Я не успел додумать своей мысли.
Рассул снова посмотрел на меня и на этот раз в его взгляде было то же озорное,
подшучивающее выражение, с каким он глядел на меня за ужином, когда я рисовал
себе его мчащимся на мехари.
- Нет, - сказал он мне, улыбаясь. - Знатные египтяне не ездили на верблюдах. Они
любили лошадей и слонов. Если уж, по-Вашему, я не умещусь на коне, надо меня
посадить на слона. На белом я, темный, был бы особенно эффектен.
Рассул весело рассмеялся, я же, заметив улыбку И. и его ласковый мне взгляд,
вспомнил, что мусором мыслей засорил текущую минуту, вздохнул и сказал Дартану:
- Опять проштрафился.
- Нисколько, - ответил мне он. - Но надо усерднее кушать, так как время не ждет,
скоро Ваш караван двинется.
Он поручил меня одной из своих внучек, приказав накормить меня досыта. Но, зная
наставление И. перед отправлением в путешествие много не есть, я не выполнил
желания моей милой дамы и не съел половины того, чем она меня потчевала.
Первым из-за стола поднялся хозяин, за ним встал И. и все остальные. Когда мы
вышли к концу аллеи усаживаться на мехари, то оказалось, что оставалась в оазисе
только часть нашего отряда. Весь караван, шедший вчера сзади нас, уже давно ушел
вперед, руководимый Никите. Я был очень удивлен и подумал, как совершает это
трудное путешествие сестра Карлотта, которая и в Общине большую часть дня все
