земли. Не думай, что они не годны для дел широких возможностей. Но их любовь так
велика, что они немедленно спасают каждого, в данный текущий момент, в данных
его обстоятельствах, прилагая все очищающие силы своей Любви-Мощи на то, чтобы
помочь раскрепоститься человеку от его протестов против тех внешних
обстоятельств, в какие он попал в это свое "сейчас" Вечности. И эта их
деятельность, как избравших себе самый простой день, так заполнена мыслями о
встречном, вернее сказать, о каждом из них, что для потрясающих и созидающих
переворотов масс они быть использованы Жизнью не могут. Эти труженики несут на
своих плечах всю тяжесть обыденщины, превращая серый день, убогий и бледный, в
сияющий Свет своим встречным. Эти смиренные - истинно смиренны. Они точно знают
свое место во вселенной. Потому-то мир их сердец переливается во все места, где
они живут, как переливается через края огненная Любовь той чаши-башни, лучом
которой они идут. Их правдивость, как и их Любовь, не принцип, а Огонь сердца. И
творчество их, маленькое по масштабам, огромно по силе их помощи. Фиксируй свое
внимание на том, что я сказал тебе: они помогают встречному сейчас, в его
обстоятельствах, становясь на уровень его понятий. К какому же лучу стоят они
ближе всего этой стороной своего труда? "К третьему", - без слов отвечаешь ты
мне. Быть может, и к третьему. Но я задал тебе этот вопрос только с той целью,
чтобы ты твердо усвоил: нет в труде жизни отъединения, и быть его не может.
Задачи шестого и первого лучей в их выковывании мощи ты проследил. Задачи
шестого и третьего лучей ты сам назвал общими. А разве задачи второго, шестого,
третьего и первого лучей не связаны? Разве задачи пятого и седьмого лучей стоят
в стороне? Я тебе говорю все это для того, чтобы ты более не удивлялся и не
потрясался, в каком облике увидел ты Владыку того или иного луча. Все слито
воедино в каждом из этих совершенных людей, которых ты зовешь Богочеловеками и
так воспринимаешь их в своем сознании. В гармонии их мощи, в гармонии их Огня
они так освобождены от всяких страстей, что могут быть видимы одновременно
многим сотням сознаний, каждому именно так, как ему это наиболее целесообразно,
по его возможности. Тебя потрясает, что ты, считающий себя слабым и недостойным,
избран для миссии столь великой. Не тебе судить, сын мой, тебе - повиноваться.
Неси в смирении подаваемый тебе Жизнью вновь дар. Неси радость и легкость в
своих встречах и мужайся в них. Все то из своей кармы, что было бы в тягость
твоему новому таланту, что не могло бы позволить тебе внести Новое Евангелие
серого дня в современное тебе общество, сожжено самой Жизнью. Жизнь дала тебе
Великих в непосредственные наставники. Тех Великих, путь к которым люди ищут
веками и находят редко. Еще раз повторяю: не тебе судить. Тебе -повиноваться. Ты
не можешь еще понять всей закономерности и целесообразности труда Жизни. Но ты
можешь до конца понять, что только радость - твой меч победы. Только с ним в
руках ты можешь выполнить даваемую тебе миссию, заветом которой для тебя будут
всегда слова, что ты сам прочел в огненном письме: "любя побеждай".
Владыка умолк. Взглянув на него, на всю его громадную фигуру и светлый лик, я
увидел, что он как бы окаменел со сложенными на груди руками. Я боялся
шелохнуться, чтобы не прервать его экстаза. Глаза мои, все время сохранявшие
полное и ясное зрение, видели все ярко горевшие башни и непрерывный труд на них
небесных тружеников.
Долго ли продолжалось молчание Владыки, я не знаю. Я уже говорил, что время для
меня кончилось, как исчезло и пространство. Я жил только в Вечном, а сейчас
только так и мог понимать и воспринимать все творившее и творившееся вокруг
меня.
Внезапно я услышал тихий вздох и, подняв глаза на Владыку, был потрясен сияющим
видом не только его лика, но и всей его громоздкой фигуры. Владыка сиял весь.
Сияли его волосы, плечи, руки, глаза, лоб, шея, ноги. Я отчетливо увидел в
вихревом вращении его чакрамы, своим объемом отвечавшие пропорциям его сложения.
Но по расцветке и блеску они показались мне еще невиданными.
- Встань, друг, - еле слышно сказал мне Владыка. - Милосердие не знает предела,
когда готовит детей своих к подвигам любви на общее благо. Смотри за башни. Там
увидишь и услышишь предназначающееся тебе для вечной памяти. Много жизней
изживает человек. И вовне ничем святым эти жизни не отличаются от окружающих их.
Не потому, что в них на самом деле нет святого. Но потому, что святыня человека
малодоступна зрению обычных людей. Видят то, что могут. Чаще всего проблемы ума
и морали, а не Истину, живую и вечно движущуюся в Святая Святых сердца
избранника, видят люди. Приготовься принять в свое Святая Святых то Евангелие
серого дня, что понесешь на землю людям как ряд новых, чарующих образов.
Владыка стал на колени, расстелил край своего хитона и помог мне опуститься на
него подле себя на колени.
Я весь ушел вниманием, точно перенесся за башни, и увидел пустыню, глухую и
мертвую. Через некоторое время в глубине пустыни заклубился туман, как я видел
на золотой стене в лаборатории Владыки. Туман слился в огромный шар, шар
постепенно стал золотиться и принимать грандиозные размеры, закрыв собою все.
Став совершенно золотым, он начал переливаться всеми цыетами радуги, испуская
лучи и кольца такой мощи и яркости, что вся земля и небо оказались охваченными
ими, очутившись в самом центре колец и лучей. Шар становился все прозрачнее, от
него отделилось несколько больших пятиконечных звезд, а самая гигантская из низ
взлетела высоко и замерла в своем ослепительном сиянии. Туман теперь совсем
рассеялся и под сиявшей гигантской звездой я увидел нечто вроде сказочно
прекрасного сада. На площадке в центре его - те же божественные, юношески
прекрасные фигуры, которые видел впервые на стене Владыки.
Но теперь самая из божественно прекрасных, сиявшая, как солнце, фигура, стоявшая
тогда в центре треугольника, стояла впереди, а три фигуры, тогда образовывавшие
треугольник, стояли теперь в ряд сзади.
Первая фигура, несмотря на помощь Владыки, поставившего меня на свой хитон и
покрывшего мне голову своим рукавом, сияла такой нестерпимой для меня мощью
Света, что я сознавал себя на грани смерти. Ощущение у меня было такое, точно
сам я умер и жило только мое сознание.
Рука Божественной фигуры протянула мне - точно выбросила в меня сноп Огня,
который меня опалил, - свиток древнего папируса. Три стоявшие сзади фигуры
развернули его, и я прочел, легко и просто, три сверкавшие на нем надписи.
Первая надпись гласила:
Ряд жизней не вскрывает сознанию человека его связи с Мудростью. Ее вскрывает
всегда катастрофа, сжигающая животное в человеке. Он входит в Гармонию.
Эта надпись сверкала ярко-желтым огнем. Вторая, ярко-ало-огненная, говорила:
Вошедший в Гармонию принимает дар посвящения. Ибо стал сам частью Любви.
Третья надпись, горевшая совершенно белым огнем, гласила:
Став Любовью, человек поднимает крест распятия на свои плечи. Идет в гущу жизни
и несет людям Новое Евангелие, такое, так и там, где верность его следует за
верностью ведущих его, где верность ведущих его следует за верностью Моею.
Идет человек, неся Новое Евангелие Земле, ибо стал Силой.
Надписи все погасли, фигуры Божественной Красоты закрылись туманом, туман снова
слился в гигантский шар.
Я дрожал и был близок к смерти, как мне казалось.
Последнее, что я запомнил: Владыка укладывал меня на диван и укрывал шкурами.
Глава 28
Второе пробуждение в необычайной комнате Владыки. Что говорит мне живой портрет
на стене. Еще одно Божественное видение. Последнее наставление моего
Владыки-Учителя. Посещение Владыки-Главы, беседа с ним в его комнате и беседа в
"Святая Святых
Я проснулся сразу, с чувством такой силы, радости и счастья, каких я, казалось
мне, еще де знал. Насколько изнемогающим, в смертной усталости и бессилии, я был
сюда внесен Владыкой, настолько же гигантски сильным я чувствовал себя в своем
пробуждении. Так как время исчезло из моей жизни, то я не мог отдать себе
отчета, который теперь час, утро или вечер, день или ночь. Не знал я также,
сколько времени я спал, и еще менее понимал, как долго я нахожусь вообще во
владениях Владык Мощи.
Я быстро вскочил с дивана, по ассоциации вспомнив, как поразил меня когда-то
дорогой мой друг Венецианец, поднявшись мгновенно, упруго, как кошка, после
своего непробудного сна в вагоне. Благословив то дивное время, когда я ничего не
знал о Венецианце, а жил, спасаемый, ласкаемый и утешаемый, подле друга моего
Флорентийца, послав благоговейное ему мое приветствие, я взглянул на стену у
изголовья дивана, надеясь увидеть там дивный портрет Али-Мории, так поразивший
меня в первый раз сиянием счастья и мира, которыми я сам был переполнен сейчас.
На стене клубился туман, прикрывавший облик Мории; но его прожигающий взгляд
достиг меня даже через эту завесу. На этот раз я воспринял молнию глаз Мории как
луч радости. Еще шире раскрылось сердце мое к счастью, еще ярче я понял
Божественные слова: "Звучащая радость". Я опустился на колени, в порыве любви и
благодарности протянул руки к портрету и воскликнул:
- Мория, Мория, Мория! Я молил Жизнь, чтобы спасся каждый, кто с верой и
надеждой произнесет имя твое. В эту минуту радостью сердца моего я благословляю
тебя, Великий Учитель, за те слова, что сказал ты мне у озера, мне, жалкому,
несчастному мальчику, каким был я для всех. Твоя же любовь, как и любовь
Венецианца, как милосердие И., подобрали меня и помогли выйти на ту тропу, где я
увидел радость и счастье на лике твоем, понял радость и счастье жить для блага
людей. Да будет благословенно Светлое Братство! Да откроются пути радости жить и
творить всем тем, к кому меня посылает Великая Мать. О, Мория, будь мне примером
и вечной памятью о том, как я должен научиться одному: забыть о себе и думать о
других.
Благословляя имя моего божественного друга, я склонился до земли перед
клубившимся туманом, скрывавшим его портрет. Когда я поднял голову, на меня
смотрело чарующее лицо Мории, уста его счастливо и ласково улыбались, чаша в
руках сверкала всеми цветами радуги, и тихий голос, точно прямо в ухо мне,
говорил:
- Мужайся, сын мой. Сказало тебе огненное письмо: "Идет человек, неся Новое
Евангелие, ибо стал силой". И там, где встал ты на путь силы, там скрестился
путь твой с моим. Никто не идет в одиночестве, а менее всего тот, кто несет
людям завет новый. Но людей таких, чтобы приняли безоговорочно в цельной
верности новый завет своей современности, мало. Большинство старается примирить
слово новое на компромиссах со старыми предрассудками. И выходит у них халат из
старой затасканной мешковины с новыми яркими заплатами. Они не чувствуют этого
уродства, не страдают от дисгармонии, потому что их понятия о гармонии - детски.
Устойчивости в них нет; и Вечным - в Нем полагая весь смысл своего текущего
сейчас - они не живут. Страдает от бурь и отрицания толпы больше всего тот, кто
принес завет новый на землю. Крестное распятие предлагает гонцу неба
невежественное человечество, вместо и благодарности и радости награждающее его
презрением и вульгарными насмешками. Мужайся, сын мой. Путь твой скрестился с
моим - я пойду с тобою, неся свою силу в помощь тебе. Я опускаю чашу силы моей
тебе на голову, и отныне, где бы ты ни был, что бы ты ни делал, как бы ни шли и
куда бы ни вели пути твои, я всюду с тобою. Зови имя мое и помни: каждый труд
твой - Я разделяю, в каждом деле дня - Я твой сотрудник. Никто не одинок и ты
менее всех, хотя лишь ничтожная доля современников приняла труды подвига твоего.
Единясь с людьми, важно помнить одно: не личность людей и ее истерзанные осколки
подбирать, но заставлять - силою своей устойчивости и радостной верности - таять
личность встречного человека. Пробуждать в нем мир и мысли о Вечности; стирать
грани условного и единить его в высоком благородстве не только с собой одним, но
так много пролить мира и удовлетворения в его сердце, чтобы он мог сам принять
встречаемых им людей в свои братские объятия, ведя свое братство с ними от
