благоразумие мерзавцев, на их страх перед возмездием, на их готовность в
любой момент спасти свою шкуру за счет шкуры соучастников. Флагман
Макомбер рассчитывал так или иначе втянуть главарей в переговоры, убедить
их в том, что на чудо-доктора надеяться не приходится, а надеяться следует
исключительно на добрую волю Земли и на ее медицину, тоже, кстати, весьма
неплохую, а для этого лучше всего, не теряя драгоценного времени, задрать
конечности вверх и сдаться на неизреченную милость самой гуманной расы в
обозримой Вселенной, и это было бы тем более разумно, что вот-вот, следом
за ним, флагманом Макомбером, и его друзьями придет некто, с кем уже не
очень-то поразговариваешь...
Разумеется, и на таком пути могли возникнуть всевозможные
оскорбления, вплоть до обмена оскорблениями действием, но это уже, как
говорится, издержки смелого предприятия, а вообще-то, шанс продержаться
час-полтора у наших героев, несомненно, как они считали, был. Но!
Во-первых, как мы уже знаем, могучий космоход "Георгий Гречко" никак
не мог появиться в пространстве Противника ни через час, ни через полтора
часа, и разведывательно-диверсионная группа флагмана Макомбера оказалась
предоставлена самой себе на куда более значительное время.
Во-вторых, бандиты хотя и не перебили наших героев на месте, но и не
дали им никаких шансов затеять переговоры.
Похождения группы в логове Великого Спрута будут описываться здесь
главным образом со слов и с точки зрения Вани, сына Портоса, интраоптика и
бродячего артиста. Причин тому несколько, кое-какие из них выяснятся в
ходе повествование, но главная состоит в том, что именно из Ваниного
рассказа, изобилующего деталями и эмоциями, составилось у нас наиболее
яркое, наиболее красочное, наиболее отчетливое представление о событиях.
Прежде всего выяснилось, что даже хорошо закаленный человеческий
организм совершенно не подготовлен к тому, чтобы его протаскивали сквозь
уровни "матрешки пространств". Ужасные ощущения, которые испытывал при
этом Ваня, описанию не поддаются. Однако во всех временах и во всех
пространствах всему на свете приходит конец. Ваня почувствовал, что его
перестали прокручивать на гигантской мясорубке, и ужасные ощущения его
покинули, оставив после себя медленно гаснущие искры под зажмуренными
веками, утихающий звон в ушах, сильный медный привкус во рту и зуд по
всему телу от лица до пяток. В нос била гниловатая вонь болотных
испарений.
- Готово! - проскрипел отвратительный голос. - Вот они, голубчики! А
ну, мокрицыны дети, берись! Этого в "синий трефовый", этого в "черный
бубновый", а этого, двухголового, ко мне в "особую", сама им займусь!
Ваня глаз разжмурить не успел, как вонючие мохнатые лапы подхватили
его и поволокли куда-то. Он попытался было воспротивиться, но на его
голову обрушился тяжелый мягкий удар, и он тут же обмяк.
Нет, никаких переговоров не получилось. Сразу по прибытии их
растащили по разным помещениям и принялись допрашивать.
Ваня оказался в кубическом помещении размером примерно 3х3х3 метра со
стенами из ржавых железных листов и с белым потолком, посередине которого
красовалось изображение бубнового туза черного цвета. Два огромных
тарантула, покрытых редкой щетиной по белесой шкуре, с ловкостью,
свидетельствующей о богатой практике, мигом оплели Ваню по рукам и ногам
липкой паутиной толщиной в мизинец и встали перед ним, угрожающе
покачиваясь на растопыренных мохнатых лапах, злобно уставившись на него
тусклыми пуговицами глаз - по шести на каждого.
Впрочем, это были всего лишь подручные, а главным там был гигантский
богомол, совершенно заплесневелый от старости и шибко страдающий то ли от
каких-то паразитов, то ли от какой-то кожной болезни. Плоскую хитиновую
харю его между выпученными глазищами украшала зажившая трещина, ханжески
сложенные перед тощей грудью зазубренные руки-клешни были испачканы
комковатыми потеками - должно быть, остатками завтрака. Или обеда. Словом,
зрелище он собой являл отвратное, хуже, чем тарантулы.
С минуту он разглядывал Ваню, поворачивая башку справа налево и слева
направо, затем проскрипел:
- Это ты. Я тебя узнал.
- Вы - меня? - удивился Ваня.
- Да. Не отпирайся. Это ты двадцать лет назад треснул меня багром
между глаз. На Планете Негодяев.
- Помилуйте, - сказал Ваня. - Я никогда не был на Планете Негодяев.
- Посмотри на меня, - проскрипел богомол.
- Смотрю.
- Я - богомол Синда. Ужаснись.
- Пожалуйста, если вам так удобнее. Ужасаюсь.
- Правильно делаешь. Хвалю. У меня не врут. У меня говорят правду.
- Но я и говорю правду! Не я это!
- Верно. Это не ты. Потому что ты - доктор Итай-итай.
Ваня вытаращил глаза.
- Кто?
- Ты. Ты - доктор Итай-итай. Не отпирайся.
- Вы ошибаетесь, - проникновенно произнес Ваня. - Доктора Итай-итай
вообще еще не...
- Ты не доктор Итай-итай?
- Нет же, говорю вам... Дело в том, что...
- Где доктор Итай-итай?
- Слушайте, гражданин Синда, я же говорю вам: доктор Итай-итай еще не
родился! Он родится, только через три столетия! Давайте я вам все
объясню...
- Я не нуждаюсь в объяснениях. Кто из вас доктор Итай-итай?
- Тьфу, пропасть! - разозлился Ваня. - Что за бестолочь... Вы меня
выслушать можете или нет?
- Ты меня утомил. Ты все время врешь. У меня говорят правду. Придется
пытать.
И Ваню принялись пытать. Это было необычайно болезненно и тягостно и
совершенно бессмысленно. Ах, недаром Мээс так ужаснулся, когда ему
предложили принять участие в экспедиции! Пытали мясники
сигуранце-дефензиво-гестапного толка, готовые зверски замучить хоть сотню
носителей разума в расчете на то, что в агонии хоть одна из жертв выдаст
нужную информацию. Никакие объяснения их не интересовали.
- Ты - доктор Итай-итай?
- Нет!
- Врешь. Говори правду. Где доктор Итай-итай?
- Не родился он еще, сказано вам!
- Врешь. Кто из вас доктор Итай-итай?
- Нет его среди нас!
- Врешь. Подверните ему нижние конечности. Ты - доктор Итай-итай?
Было больно. Было зверски больно. Хрустели кости, жутко пахло паленым
мясом. Останавливалось время. Доколе? Где "Гречко"? Где наши? Бешено
колотилось сердце, бешено звенела печень, вразнос пульсировала селезенка,
гоня кровь, гормоны, антитела к ожогам, порезам, размозженным мышцам.
Сквозь багровую муть, застилавшую сознание, Ваня думал: надо выдержать, я
выдержу, а как там флагман, он ведь пожилой, он может умереть, не умирай,
флагман, и ты, Юл, старый пират, держись, не погибни, а уж я-то выдержу...
- Ты - доктор Итай-итай?
- Заткнись, бестолочь, насекомое!
- Говори правду. Где доктор Итай-итай?
- Фига тебе, а не доктор Итай-итай!
- Прибавьте огоньку. Кто из вас доктор Итай-итай?
- Мало тебя треснули по морде, богомол, ханжа паршивая!
Время от времени в железный куб врывался еще кто-то, щелкал
серповидными челюстями и отвратительно скрипел:
- А взбутетеньте его! А взъерепеньте его! Чтобы восчувствовал! Что
это, Синда, да он у тебя даже не вспотел! Ух ты, мой болезный... Только
смотри, Синда, чтоб не до смерти!..
Время остановилось, побежало вспять. Вот и Тзана, Принцесса:
"Послушай, Трубадур, когда сцена с поцелуем, не надо так всерьез, ведь
малыши смотрят!.." Отец: "Падать тоже нужно уметь. Иван, ты расслабься, ты
не грохайся, а шлепайся!.." И дядя Атос... И дядя Арамис... Мама: "Ах ты
мой Ванька-Зайка, возьми гребень, расчеши маме волосы, учись,
Золотистик-Пушистик, будешь невесте волосы расчесывать..."
Так прошла набитая болью вечность, а на самом деле прошло трое суток,
и пытка кончилась. Ваню развязали, и он мешком шлепнулся на железный пол.
Над лицом его низко склонилась, поводя сизыми бельмами, уродливая ряха -
на кончиках страшных серповидных челюстей дрожали мутные капли яда.
Конопатая Сколопендра проскрежетала:
- Ух ты, пленничек-заложничек... Ух и поцеловала бы я тебя,
красавчик, в бело личико!.. Ладно, живи пока. - И она скомандовала
тарантулам: - В тюрьму его, в камеру к тем!
Ваню подхватили под бока и поволокли. Ноги его волочились по полу,
голова не держалась, но он громко пел:
Говорят, мы бяки-буки,
Как же
Носит нас земля...
Это ему казалось, что пел он громко, а на самом-то деле шептал, еле
шевеля распухшими губами. Его втащили в гулкое помещение, залязгало
железо, его раскачали и швырнули, и он упал на заботливо подставленные
руки.
- Ваня! - сипло воскликнула правая голова Двуглавого Юла.
- Ванечка! - прохрипела левая голова и всхлипнула. - Господи,
флагман! Смотрите, он же седой весь! Ах, гады!
- Тихо, Юл, - пробормотал флагман Макомбер. - Осторожно, кладите
сюда... Да тихо же, вы!
Двуглавый Юл всхлипывал и ругался как помешанный. Ваня счастливо
улыбнулся и провалился в бездонное забытье.
Он очнулся через 24 часа. За это время его молодой организм хорошо
поработал над повреждениями, которые причинили ему палачи огнем и железом,
а флагман Макомбер с помощью Двуглавого Юла вправил ему вывихнутые
суставы. Здесь стоит упомянуть, что к описанному времени каждого землянина
едва ли не с грудного возраста вытренировали на самоисцеление, так что
Ваня, очнувшись после глубокого сна, вновь был совершенно здоров, бодр и
готов к новым переживаниям. Только был он теперь и остался до конца дней
своих седым как лунь, да еще почерневшее, обтянутое лицо его напоминало о
перенесенных страданиях.
Первое, что он ощутил после пробуждения, был лютый голод и не менее
лютая жажда. Он наспех пожал руки флагману Макомберу и Двуглавому Юлу и
весьма выразительно щелкнул зубами. Флагман немедленно придвинул к нему
обширную пластмассовую кювету, наполненную с верхом каким-то сероватым
крошевом, и помятое жестяное ведро. При ближайшем рассмотрении крошево
оказалось смесью мелко нарубленной сушеной рыбы и лапши из сушеных медуз,
в ведре же была мутная тепловатая вода. Ваня вопросительно взглянул.
Флагман Макомбер объяснил, криво усмехаясь:
- Яство и питье от щедрот Великого Спрута. Полагаю, живность из
арктической водички и сама водичка, слегка опресненная.
Ваня кивнул и принялся насыщаться. Яство по вкусу и консистенции
напоминало изношенную резиновую подошву, но зубы у Вани были превосходные,
а пресность угощения прекрасно компенсировалась соленостью арктической
водички. Ваня грыз и молол с таким усердием и треском, что у Двуглавого
Юла запищало за ушами, а флагман Макомбер стал невольно приговаривать:
"Легче, Ванюша, не так усердно!.."
Когда кювета и ведро опустели, Ваня ковырнул ногтем мизинца между
зубами и задумчиво произнес:
- Ничего была еда. Только луку мало...
Затем он впервые огляделся. Они находились в узкой и тесной клетке с
низким каменным потолком, стенами из железных прутьев и с решетчатой же
дверью, запертой снаружи на тяжелый амбарный замок. Под потолком на голом
шнуре висела лампа, пыльная, но мощная, излучавшая не только много света,
но и заметное тепло. За железными прутьями стен справа и слева
располагались такие же клетки, и шеренга таких же клеток видна была по ту
сторону коридора, проходившего перед решетчатой дверью. И в каждой из этих
клеток - и справа, и слева, и за коридором - Ваня, прикрывшись ладонью от
света лампы, разглядел щетинистые бурые туши величиной с барана, задранные
углами мохнатые лапы, россыпи больших, будто лошадиных, глаз. И они слабо
