все же именно они позволяют телу в его деятельности опираться на весь
предыдущий опыт жизни.
Бергсоновская концепция памяти чрезвычайно своеобразна. В настоящем
находятся какие-то неопределенные ощущения тела (мы бы сказали, "ощущения
жизни"), память же обладает онтологическим статусом, потому что она как бы
пребывает не в теле, а тело в ней. Память-конус оказывается очень похожа на
невидимое тело прошлого, которое располагается в четвертом измерении и
обнаруживает себя лишь в поперечном срезе, подобно любому четырехмерному
телу в нашем трехмерном мире (по П. Д. Успенскому).
Прошлое поэтому не исчезает, оно как бы проваливается по ту сторону его
востребования и существует как такое незримое тело. Оно являет себя в точке
настоящего, которое одновременно -- сконцентрированное до предела прошлое.
Речь идет о парадоксальном сосуществовании прошлого и настоящего. По
выражению Жиля Делеза,
прошлое никогда не могло бы состояться, если бы оно не сосуществовало с
настоящим, чьим прошлым оно является. Прошлое и настоящее не обозначают два
последовательных момента, но два сосуществующих элемента...13
____________
14 Bergson Henri. Op. cit. P. 164-165. 13 Deleuze Gilles.
Bergsonism. New York: Zone Books, 1991. P. 59.
168 Глава 6
По мнению Делеза, даже бергсоновское понятие длительности
относится не к временной последовательности, а к сосуществованию. Иначе
говоря, то, что дается нам как время, в действительности является именно
невидимым "телом" -- пространственным образованием.
4
Прошлое -- это стоячая вода невидимого, это мир вестников. Хармс
поминает Бергсона в маленьком шуточном стихотворении:
Шел Петров однажды в лес.
Шел и шел и вдруг исчез.
"Ну и ну, -- сказал Бергсон, --
Сон ли это? Нет, не сон".
Посмотрел и видит ров,
А во рву сидит Петров.
И Бергсон туда полез.
и лез и вдруг исчез.
Удивляется Петров:
"Я, должно быть, нездоров.
Видел я: исчез Бергсон.
Сон ли это? Нет, не сон".
(ПВН, 168)
Сон упомянут в стихотворении не случайно. Действительно, по мнению
Бергсона, сон отличается от бодрствования тем, что он снимает препятствие,
не допускающее прошлое до нашего сознания. Сон -- это неожиданное падение в
прошлое, массивная актуализация прошлого в настоящем. В своем эссе о
сновидениях Бергсон вновь возвращается к смутным ощущениям тела, в которых
фиксируется настоящее. Он, между прочим, обращается к "эндоптическому"
видению, интересовавшему Олейникова, пятнам и искрам Маха. Сновидение
начинается как раз в этой неформулируемой точке настоящего, которая
неожиданно может открыться на прошлое:
Вот, например, в поле зрения зеленое пятно, усеянное белыми точками.
Оно может материализовать воспоминание о лужайке с цветами или о бильярде с
шарами -- и многие другие14.
Сновидение рождается из "темного чувства" жизни, например, из того, что
Бергсон называет "чувством внутреннего осязания" (les sensations de
"toucher interieur"), и это чувство настоящего вдруг наполняется
содержанием прошлого. Эндоптические иллюзии -- как раз такое чувство
настоящего, способное открыться на образы прошлого. Для Хармса это чувство
неопределенности переживаемого настоящего момента чрезвычайно важно. Он
многократно описывает такое чувство, которое никак не может быть
сформулировано, описано, названо. Хармсовская амнезия может пониматься как
сжатие памяти до пол-
____________
14 Bergson Henri. L'energie spirituelle. Paris: PUF, 1919 P.
105.
Исчезновение 169
ной ее нечитаемости в настоящем, как переживание жизни, момента
"теперь", в котором память существует как беспамятство. Отсюда и тесная
связь хармсовской амнезии со сновидениями. Хармсовское окно с его
внетемпоральностью -- та же точка касания острия конуса и поверхности
настоящего.
То чувство, которое Хармс связывает с созерцанием воды, -- типичный
пример такого странного видения-невидения, воспоминания-беспамятства,
чистого ощущения, почти что ощущения тела как жизни: "Даже если там ничего
не видно, а все же хорошо. Мы смотрели на воду, ничего в ней не видели..."
Это состояние сходно с ощущением внутреннего осязания или с описанным
Бергсоном генезисом сновидения:
Интересно видеть, как ощущения внутреннего давления поднимаются к
визуальному полю и, используя заполняющую его световую пыль, могут
трансформироваться в формы и цвета15.
Генерация этих форм описывается Бергсоном в категориях мифа, который он
позаимствовал в "Эннеадах" Плотина. Плотин описал то, как души опускаются из
мира трансценденции в тела. Первоначально они летают в своих эмпиреях
подобно обэриутским "вестникам":
Неспособные к действию и даже не помышляющие об этом, они парят над
временем и вне пространства16.
Но вдруг душа обнаруживает в неодушевленном теле какое-то внутреннее
сродство с собой:
И душа, глядя на тело, в котором, как ей кажется, она видит свое
отражение, завороженная, как будто при взгляде в зеркало, дает притянуть
себя, нагибается и падает. Ее падение -- начало жизни17.
Так в образах Плотина Бергсон описывает проникновение прошлого в
настоящее. Это проникновение представляется им в категориях встречи и
падения. Миф Плотина сходен с "мифом" Хармса -- в обоих случаях речь идет о
встрече и выпадении из безвременья ("окна") во время.
У Плотина душа спускается из безвременья к телу, как к "актуальному
присутствию". Встреча создает контакт, который переводит душу в "сейчас", в
"теперь", душа обретает настоящее и одновременно падает в тело18.
Безвременье души оказывается родственно прошлому Бергсона.
Когда в тексте "О том, как меня посетили вестники" Хармс описывает
невыразимое ощущение близости вестников, не отмеченной ничем материальным,
он описывает чистое состояние присутствия. Что-то упало из безвременья, и
возникло чувство "теперь", то есть
_______________
15 Ibid. Р. 90.
16 Ibid. P. 96.
17 Ibid. P. 97.
18 Plotinus. The Six Enneads. Chicago; London; Toronto:
Encyclopaedia Britannica, 1952. P. 202-- 203.
170 Глава 6
присутствия, которое не может быть отнесено ни к какому конкретному
телу и которое выражается именно в чувстве собственного тела ("а все же
хорошо"), как актуального настоящего, открытого на прошлое. Приход вестников
-- это актуализация прошлого в настоящем.
Текст Хармса был написан в ответ на послание Друскина об исчезновении
вестников:
Дорогой Даниил Иванович, вестники меня покинули. Я не могу даже
рассказать Вам, как это случилось. Я сидел ночью у открытого окна, и
вестники еще были со мной, а затем их не стало. Вот уже три года, как их
нет. Иногда я чувствую приближение вестников, но что-то мешает мне увидеть
их <...>. Теперь, когда нет желаний, нет вдохновения и вестники покинули
меня, я вижу, что писать и думать не о чем. Но может быть, я не прав, может
быть, сегодня день такой -- я чувствую близость вестников, но не могу их
видеть (Жаккар, 129).
Текст Хармса перекликается с текстом Друскина. Оба описывают
неописываемое состояние. Один -- отсутствия, другой -- присутствия, один --
исчезновения, другой -- явления. В принципе тексты сходны, оба сосредоточены
на описании ощущении до манифестации в этом ощущении памяти. Амнезия в
данном случае выступает как чистое настоящее, как настоящее, переживаемое
телом и поэтому как бы открытое на трансцендентность прошлого. Прошлое
должно начать течь сквозь тело, спускаться в него, как душа сквозь окно
(или, у Друскина, ушло в окно, перестало протекать сквозь тело).
Бергсон идет еще дальше и утверждает, что наше актуальное восприятие
материального мира в чем-то аналогично сновидению. Мы не видим вещь,
мы видим лишь ее абрис -- остальное дорисовывает наша память:
Так, в состоянии бодрствования познание объекта предполагает операцию,
аналогичную той, что происходит в сновидении. Мы воспринимаем лишь набросок
вещи; он вызывает воспоминания о завершенной вещи (chose complete); и полное
воспоминание -- о чьем существовании не подозревало наше сознание, -- бывшее
внутри нас просто как мысль, пользуется возможностью вырваться
наружу. Когда мы видим вещь, мы предлагаем самим себе такого рода
галлюцинацию, проникающую в реальность19 .
Это значит, что в восприятии мы всегда имеем смесь настоящего и
прошлого, прошлое как бы обнаруживает в нем свое тело. Особенно характерно
это для языковой практики. Бергсон, например, утверждает, что чтение всегда
имеет галлюцинаторный характер, потому что мы воспринимаем лишь некие
обломки слов, которые дополняются памятью. Философ пишет о чтении
"несуществующих букв"20.
Такое чтение напоминает дешифровку монограмм, в которых в синхронном
срезе сосуществуют "прошлые" и "будущие" буквы, а линеарность заменена
единовременным соприсутствием.
________________
19 Bergson Henri. L'energie spirituelle. P. 99.
20 Ibid. P. 98.
Исчезновение 171
Восприятие, чтение оказываются в такой перспективе связаны с
появлением и исчезновением, которые могут пониматься как
переход из прошлого в настоящее и уход из настоящего в прошлое.
5
Тело, существующее в "четвертом измерении", то есть соединяющее в
безвременье прошлое, настоящее и будущее, -- это тело в своем
истинном облике. Истинное обличие тела недоступно нам, потому что мы
в настоящий момент всегда имеем дело только с фазой становления,
метаморфозы. Исчезновение тела -- финальный этап становления -- оказывается
связанным с открытием истины о теле. В момент исчезновения тело как бы все,
целиком, прошло перед наблюдателем, "фильм" тела кончается, и оно
фиксируется в памяти во всех своих фазах. Тело полностью поглощается памятью
в своем подлинном обличии только в финальный момент своего исчезновения.
Хармс неоднократно описывает ситуацию исчезновения объекта, предмета,
мира, сопровождающего его явление в "истинном" виде. Один из наиболее
выразительных текстов на эту тему -- уже упоминавшийся "Мыр" (1930):
Я говорил себе, что я вижу мир. Но весь мир был недоступен моему
взгляду, и я видел только части мира. И все, что я видел, я называл частями
мира. И я наблюдал свойства этих частей, и, наблюдая свойства частей, я
делал науку. <...> Я делил их и давал им имена (ПВН, 313).
Возможность делить мир на части, связанная с фазовостью предъявления
объекта в нашем восприятии, эквивалентна способности лингвистического
членения мира, способности давать имена, называть. Хармс подчеркивает, что
он делил мир на части и одновременно давал им имена. И вот происходит
событие, части вдруг перестают восприниматься:
И вдруг я перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался,
что
рухнет мир.
Но тут я понял, что я не вижу частей по отдельности, а вижу все зараз.
Сначала я думал, что это НИЧТО. Но потом понял, что это мир, а то,
что я видел раньше, был не мир.
И я всегда знал, что такое мир, но что я видел раньше, я не знаю и
сейчас <...>
Но только я понял, что я вижу мир, как я перестал его видеть. Я
испугался, думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял, что если бы
рухнул мир, то я бы так уже не думал. И я смотрел, ища мир, но не находил
его.
А потом и смотреть стало некуда.
Тогда я понял, что покуда было куда смотреть, -- вокруг меня был мир. А
