хлопотал об их освобождении. Освободил не я их, хотя писал во все концы.
План новых моих усилий, как мы плохо пишем в газетах, разработал он. Он
конкретно расписал, куда и к кому я должен был обратиться.
- Ну многое я не могу тебе сказать - я связан подпиской. И для меня
она что-то значит. Но, думаю, так: все-таки все из нас - люди. Или бывают
ими когда-то, если напрочь забывают все человеческое. Согласен? Но подумай
о другом. Ведь отгадка лежит на поверхности. Почему? Ты сам ему подсказал
идею пользы - для него - их освобождения. Они же теперь служат только ему!
- Ладно, ничего не скажешь. И на том спасибо. Сам не досуге
докумекаю, откуда неожиданно родилась такая отеческая забота о сержантах.
Не додумался же он до того, что я предложил вариант его будущих боевиков?
Один ведь только Шаруйко у него из всех сержантов остался на службе.
- Один Шаруйко! Наивный ты. Не доведи тебе господь отведать его
боевиков. Особенно, когда они возьмут и станут терзать тебя по
знакомству... - Он вдруг нахмурился - вроде сказал лишнего. - Что тебе еще
нужно конкретно?
- Архивы КГБ. Этот последний момент с сержантами. Их отпуск на волю.
И, главное, как просьба Ковалева в этом выглядит.
- Я уверен, ее там нет. Ковалев не станет светиться... Тонкости тут,
откровенно, не вижу!
"Чекист называешься, - хотел сказать я. - Кто же тогда убивает теперь
у него, у этого Ковалева? Правда, что же я хочу узнать? Как Ковалев писал,
чтобы заполучить боевиков? Или действительно ничего не писал? Хочу другое
узнать. Как меня убьют, кто? Но какое это имеет значение - кто? Шаруйко?
За предательство? За неповиновение?.. Приказано - убить! И беспрекословно
выполнено... Один даже убийца Шаруйко - этого достаточно было, чтобы
хлопотать об освобождении всех."
- Ладно, - сказал Железновский, - идем посидим на улице.
Мы сели с ним, он закурил, поглядел на меня, на папиросу - он всегда
курил папиросы - и стал говорить. Он знает, что нынешний председатель
парламентской комиссии по передаче и приему архивов КПСС и КГБ СССР, а
также его заместитель обратились с письмом к Президенту России. Что сейчас
происходит с архивами?
- Если ты живешь не в вакууме, - оглядел меня Железновский и пыхнул в
мою сторону струйку дыма, - ты знаешь из печати, телевидения о фактах
пропажи - а точнее продажи - документов из этих архивов сволочным
зарубежным организациям.
- Следовательно, бывший полковник пограничных войск, ныне крупный
разведчик Шугов Павел Афанасьевич... - Я перестал думать о Шаруйко,
который будет моим другом, но выполнит приказ. Я уже внимательно слушал
Железновского.
- Ты на правильном пути. - Услышал его жугкащий голос. - Контора
Шугова закупила уже порядочно документов. Сам он оказался оборотистым
малым. К примеру, он с помощью своих агентов, которые разъезжают ныне по
бывшему СССР как по собственной стране, нашел в Пятигорске двух старичков,
братьев Кабановых. В свое время эти братья обогатили музей местного
значения воспоминаниями о том, как убивали царскую семью...
- Погоди, - перебил я Железновского, - что-то я читал в газетах о
парламентской комиссии.
- Ты не мог там прочесть о главном. Там сказано, что ни парламентская
комиссия, ни Комитет по делам архивов никогда не рассматривали и не давали
санкции на сделки подобного рода. - Железновский скривил губы в той своей
улыбке, когда презирают все и вся, и добавил: - Они считают, что архивы -
память народа, бесценное национальное достояние. Они-де не могут быть
предметом торга.
- Ты не согласен?
- Согласен. Но как же это случилось? Ты мне можешь, писака, ответить?
Санкций на сделки не было, а архивов некоторых тоже не оказалось. И еще...
Я хорошо знаю, что в тот день, когда письмо было передано - я имею в виду
письмо председателя парламентской комиссии и его заместителя - в руки
Президента, эта парламентская комиссия обсуждала проект решения "Об
архивах КГБ". Там точно и конкретно определено, что изымается из секретных
архивов. Это я для тебя говорю.
- Поздновато же оно разработано.
- Гордишься, что копался в архивах? И кое-что нашел?
- Ты не оговорился... Нашел даже твои записочки. Нашел немало и
другого взрывоопасного материала.
- Все станет известно, - пошамкал он губами. - Все. И о нас,
например, все будет сказано. Потому что архивные материалы центрального и
местных органов безопасности всего-то хранятся со сроком давности
пятнадцать лет.
- А почему вам - привилегия? Это максимальный срок для любого
министерства и ведомства страны, после чего архивы сдаются на
государственное хранение.
- Ты и это знаешь? Тогда чего же придуриваешься?
- Я знаю также и о том, что... В общем знаю об исключениях.
Железновский отвернулся:
- Самое страшное, все, что связано с действующей
оперативно-агентурной системой, остается у ведомства лишь тридцать лет.
Я вокруг него забегал:
- Тогда - помоги. Тридцать лет уже прошло с тех пор!
Железновский саркастически ухмыльнулся:
- Иди к Ковалеву. И к Мещерскому.
Я недоуменно уставился на него.
- Чего смотришь, как баран на красные ворота? Ты чего - не знаешь,
что и Ковалев, и Мещерский работают ныне и в архивах? Причем не последние
у них должности, главные.
Я плюхнулся на скамейку рядом с ним.
- Как же я не знал этого? Ведь работаю с Ковалевым!
- Учись держать язык за зубами. Учись у него этому!
Почти на цыпочках идя сам, Мещерский, на ходу набрасывая на себя
летнее пальто ("Зябко, зябко!" - зашептал только губами), уводил меня из
домашнего кабинета на гремящую машинами, троллейбусами и всякой городской
всячиной улицу.
Мы остановились в одном из гадких кафе на Савеловской, заказали
костный бульон, и он, не дотронувшись до тарелки, шептал:
- Зачем вы пришли? Что вы хотите мне опять сказать?
- Мне сказал Железновский, что вы работаете теперь в архиве. Помогите
мне.
- В чем? Игорь вам не говорил, какие строгие и теперь у нас правила?
Что забирается целиком и полностью и, следовательно, хранится прочно?
- Я не знаю - что? Это вы знаете.
- Ну, к примеру, фильтрационно-проверочные дела на граждан, бывших в
плену. Забираются все трофейные материалы. Забираются архивно-следственные
дела. Как же вы надеетесь со мной работать? Это же вам нужны
архивно-следственные дела.
- Но, может, они подпадают под статью жертв политических репрессий?
Это же сейчас, по-моему, легко можно объяснить.
- Мне можно объяснить. Эти ваши жертвы политических репрессий -
бывшие сотрудники органов безопасности. Их личные дела хранятся со сроком
тридцать и более лет. Как же я возьму их для вас? Да еще на вынос!
- Зачем мне все это знать? Ведь у меня конкретная просьба.
- Видите, вы какой! Я вам обстановку общую рисую, а вы о частностях.
- Шугову, выходит, давать архивные документы вы не боитесь? А мне,
желающему познать истину, отказываете?
Мещерский побледнел:
- Кто вам сказал, что я даю из архива документы Шугову? Кто придумал
эту наглую ложь?
- Конечно, не я сам, - спокойно отреагировал я.
- А кто? Скажите мне. Иначе я немедленно уйду.
- Какая разница, кто сказал? Если некоторые документы в распоряжении
Шугова, то...
- Сейчас не то время - угрожать мне за то, что я поддерживаю связи со
своим бывшим зятем.
- Я вам не угрожаю. Я просто хочу реабилитировать многих людей,
которые невинно пострадали после ухода Шугова за границу.
- Если бы вы были объективны!.. Впрочем, если вы настаиваете, я дам
первый документ. Если вы что-то поймете, тогда поговорим... Только,
только... Скажите откровенно, вы верите в слухи о "зомби"?
Я промолчал. Мещерский долго изучал мое лицо, я был непроницаем. Он
отставил свою тарелку и маленькими шажками двинулся из кафе. Так вот
почему он не захотел говорить дома, а привел сюда! Он боится Ковалева. Он
считает его - "зомби"? На ходу Мещерский бросил мне:
- В четверг, рядом с этим кафе. В восемнадцать ноль-ноль. Значит,
вечером.
После него я бросился вновь к Железновскому. Я нашел его слегка
выпившим в его холостяцкой квартире. Она у него была двухкомнатная, кто-то
здесь, видимо, убирал - в принципе чисто и, как всегда, когда человек
холостякует, пьет, пусть и в меру, непременно курит, - с особым духом,
затхло-стоящем везде: и на кухне, и тут, где кровать, и там, где
письменный стол.
- Чего? Всего боится человечек?
Я кивнул головой.
- И ты в "зомби" не поверил? Прилетел ко мне за консультацией...
- А что же делать?
Железновский встал, пошел к буфету, достал бутылку вина, два бокала,
принес это все в одной руке. Потом полазил в шкафу и вытащил какую-то
папку с бумагами. Молча подошел опять к столу, бросил на него папку - на
мой край стола, налил по полному бокалу, чокнулся со мной - я еще не взял
свой бокал, и сказал сморщившись:
- Читай. И мотай на ус.
Потом я, много позже, обо всем том, что дал мне просмотреть
Железновский, читал в одной из газет. Там, в газете, шла речь только о
единичных случаях, а тут, у Железновского, фигурировали многие фамилии.
Шла речь вот о чем:
а) неугодных работников ныне все чаще (имелись в виду работники КГБ)
увольняют с диагнозом шизофрении;
б) в органах сегодня существует сверхвысокочастотный излучатель;
в) еще в 1963 году Военно-медицинская академия в Ленинграде набрала в
число подопытных, заплатив при этом, студентов Ленинградского
университета. Их в течение месяца облучали электромагнитными волнами СВЧ.
Сеансы проводились в специальной комнате, обшитой свинцовыми плитами.
Генератор, смонтированный в рефлекторе, диаметром 50 сантиметров, стоял в
4-5 метрах от испытуемого, который садился к нему спиной;
г) испытуемые ощущали легкую тошноту, у одного выпадали волосы от
легкого прикосновения, другой оказался более стойким и ему все было, как
он выражался, до Фени Дуниной...
- Что посеешь, то и пожнешь! - Железновский налил еще в бокалы. -
Пусть пьет с нами не такой и трус Зиновий Борисович Мещерский. Он под
копытами "зомби" Ковалева. - Железновский чокнулся с третьим стаканом,
стоявшим теперь наполненным, но нетронутым.
- Тогда, выходит, что и Лена тоже под копытами генерала?
- Мыслишь! Пей!
- И это в самом деле серьезно?
- Я ничего такого не делал и не видел, как делают. Но когда заходит
об этом разговор, относятся к этому серьезно... Естественно, начальство
отрицает, что в городах нашей необъятной, - опять улыбка одними губами, -
страны наличие СВЧ-излучателей, которые превышали бы допустимые уровни,
затрагивали проблемы экологии, людей, их здоровья, их управляемости со
стороны.
- А люди, выходит, обращаются и в КГБ, и в МВД?
- Опять прозорлив.
- Потому и боится Мещерский Ковалева?.. Мещерский в любую минуту
может поплатиться за то, что передал своему зятю? И Ковалев держит его на
этом?
- Верно, пять!
- Что-то Мещерский мне тогда принесет из архивов? Он же будет
бояться, что Ковалев все видит и все знает.
- Что-то принесет, но только не из той нашей поры. Там, как ты
понимаешь теперь, почти все было связано с поездкой Берии. И, естественно,
со всеми делами, которые варганил Ковалев, услуживая Берии. Особенно
неприятным оказалось дело Соломии Зудько. Лаврентий Павлович приказал
перед своим арестом - словно чувствовал - окончательно убрать себя из
поездки... Ездил двойник.
- А почему дело Зудько оказалось самым острым и неприятным?
