потангировать. Тогда можно было в танце к партнеру прижаться. И она меня
злила. Я ее крепко любил.
Мы сидели вдвоем, жена его пошла кормить кур, а он все говорил о
Соломии Яковлевне Зудько.
- Ну какая она была замечательная еврейка! Еврейки всегда любят
детей, у нас было трое детей. И слава Богу, в тот год мы увезли их сюда, к
бабушке. И они остались так, как мы тут их оставили. К ним, слава Богу, со
стороны нашего государства не было никаких претензий. Теперь они
выучились, меня почитают. И только с женой немного не ладят. Она очень
жадная. Видел, как зыркнула на водку и ликер? Поглядела! Вроде сама
заработала и поставила бесплатно! Черти, а не бабы!
- Товарищ майор, - сказал я, - вы помните, как допрашивали сержантов?
Вместе с вами они шли? Или их допрашивали поодиночке? Без вас?
У меня были сведения (это рассказывала Лена Мещерская, что майора
допрашивали вместе с сержантами - с майора сам Берия сорвал погоны и
сказал, что отныне майор - рядовой), что они шли вместе.
- Беда вся в том, что я часто терял сознание. Больно били меня.
- Кто?
- Зверствовал особенно генерал. Фамилию мне его не называли. Даже
Берия не бил так, как он.
- Берия? А говорили, что это не Берия, а двойник был?
- Не знаю, сержанты мне говорили, что сам Берия.
- Все-таки вы с сержантами рядом были? Почему на них дел нигде нет?
- А разве на меня было заведено дело? Разве на жену было заведено
дело? Все - импровизация. Все - вихрь!
- Вы помните, кто еще вас допрашивал?
- Майор из СМЕРШа. Железновский.
- Я знаю об этом.
- А зачем спрашиваешь? Хочешь, чтобы я на всех наговаривал? Нет, на
него не буду наговаривать. Он не заслужил... А генерал... Генерал -
сволочь.
- Это я тоже знаю.
- В руках у него не бывал. Он мою жену... при мне... при мне!..
Я увидел, как лицо бывшего майора исказилось до неузнаваемости.
- Он садист, извращенец! И прочее, прочее, прочее! Сволочь! Он
заставлял меня...
- Успокойтесь, майор! - Из меня вроде вышел весь хмель. -
Успокойтесь!
- Надо было видеть все это... А майор твой... Ну что - майор? Он
видел все. Видел! Я-то знал, что майор влюблен в эту Мещерскую! Я все ведь
помню. Он же, когда приехал, ко мне в снабжение пришел. В игре... ну
карточной... пока в наш город доехал, - вчистую проигрался. Кальсоны и те
проиграл... Ты что, не знал, что он картежник? Причем - мелкого пошиба.
Ума мало в картах, а амбиций много. У нас в гарнизоне его чесал всегда
подполковник Силаев... Ну тот, про которого говорили, что - импотент. А он
с женщинами трали-вали! И все выходило хитренько. И обчешет, и жену...
удовлетворит! Я его ревновал... Железновский пришел ко мне, и я его
обмундировал тогда... За это, может, он выход нашел. Не поставил к стенке.
Хотя было бы, может, и лучше! И сержантов он спас...
- А Матанцева при вас убили?
- Сержанта Матанцева? При мне. Это уже в Карлаге, на лесоповале.
Блатные убили. Он самозащищался в первый раз. И одного приварил. За
приставания. Там же мясники были. Те, которые убивали, чтобы их потом
куда-нибудь перевели на более легкие работы. Такая система. А Матанцев
одного мясника, который выполнял прихоти паханов разных, подсадил. Одним
словом, задушил, когда тот его хотел прикончить уж не знаю за что.
Блатяги, когда в первый отдел Матанцева отослали, в Долинку, чтобы снова
судить, и подкараулили там. Я был в Долинке тоже, с фронтовиками нас туда
пригнали, тоже на суд новый - вроде из подчинения администрации вышли! А
его там, Матанцева...
- Вы пишете в письме, что искали дело своей жены и всех, кого тогда
забрали. И не нашли... - Я повторялся.
- Никогда и не найдем. Не найдем! - Он не обиделся.
Я три дня гостил у бывшего майора. Переговорили мы с ним! Обо всем!
Признался он мне как-то - сидели с удочками на озере маленьком - покушение
хотел совершить на генерала. Не вышло. Да и сыновей жалко. Если тогда их
обошли, не тронули, стоит ему, майору бывшему, что-то такое еще
"совершить", как им перекроют кислород. Это у нас могут сделать - в два
счета!
Я имел столько документов против Ковалева, что мог пойти вместо
бывшего майора на убийство. "Смешно, - думал я, - возвращаясь из
командировки, где впервые ни о чем не хотел писать, - смешно! Все страшно
и смешно! Генерал Ковалев живет. Здравствует. И разве один он такой?
Сколько их, которые вели дела фронтовиков, пограничников, слесарей,
врачей... И как убить их за зло, которое они причинили тысячам, миллионам
людей? Как сказать им, что они испортили жизнь, которая могла бы для
человечества быть в качестве примера?
Поезд мчался обратно, к Москве, где я теперь на время устроился у
своих родственников. Я ходил в гости к Шмаринову. Он переехал тоже в
Москву, но навсегда. Я собирал материал и в его доме. И мчался к своим
дорогим занятиям. И не знал, что подстерегает меня.
Никто бы и не придумал такое, что придумал он, Ковалев!
И я бы никогда не подумал, что придуманное будут осуществлять такие
люди! Можно ли кому верить после всего этого?
Когда я возвратился из командировки, родственников моих дома не
оказалось: укатили на дачу, хотя было еще холодно.
- Знаете, - сообщила мне соседка по квартире, еще не старая и уже не
молодая особа, которую мои родственники звали Юлечкой Аврамовной, - к вам
страшно пробивается некто Кривцов. Он обивал тут пороги и всякий день
звонит и требует вас. А в сих апартаментах я одна. И он слышит лишь мой
ответ.
- Кривцов? - остановился я в недоумении.
- Ну бывший ваш сослуживец. Вы с ним были, как он сказал, в комсомоле
заправилами.
- Кравцов?!
- Да, верно, Кравцов. Он, однако, представился точно Кривцовым.
Я не понял ее мысли, она это увидела по моему выражению лица.
- Кравцов - это устойчиво, - стала рассуждать Юлечка Аврамовна. - А
Кривцов - это значит неприятность.
Она подмигнула мне и скрылась в своей комнате. Я скривился, опять
пожал плечами. Юлечка Аврамовна высунулась из-за двери:
- Не совсем приятный человек, - заметила она. - Поверьте моему
впечатлению. Он куда-то торопится, хотя поезд его давно ушел.
Я зашел в комнату, которую мне выделили родственники, разделся и
пошел мыться. Слышу, кто-то тарабанит по телефону. Юлечка Аврамовна что-то
не особенно рассыпается в любезностях. Потом кричит, мне в ванную слышно:
"Он приводит себя в порядок! Не буду же я тащить его, извините, из ванны!"
Когда я вышел из ванной, Юлечка Аврамовна упрекнула меня, будто это я
звоню и ей надоедаю:
- Ваш Кривцов. Опять бомбил, словно задыхается в противогазе. Все
куда-то спешит.
- Он оставил свой телефон?
- В том-то и дело, что такие телефонов не оставляют. Хотя могут сами
позвонить среди ночи и поднять на ноги.
- Невзлюбили вы его. Бог велит прощать, - перевел я все в шутку.
Она пристально посмотрела на меня и снова скрылась в своей комнате.
Кравцов не заставил себя долго ждать. Затрезвонил телефон, я подошел
и снял трубку. Когда меня узнали, поднялся восторженный вопль. Сколько
лет, сколько зим! Ты чего таился? Ты чего молчал? Зазнался? Не хочет
знаться!
Он вопил от души. Я не успевал вставить даже слова. Только заговорю,
тут же перебивает. То сообщает, какая у него семья - дочь, жена и мама
старая, ей уже девяносто лет, а еще командует в доме, то что делается, что
делается!..
- Читаю, читаю! - орал опять. - Помнишь, как идиотика спасали? Ну
того, кто записал в тетрадь характерные приметы генерала - командира
дивизии, и полковника - начальника штаба? Ты тогда выступал солидно, мне
очень, очень нравилось. Я потом в гражданке с тебя пример в комсомоле
брал. Аргумент твой: говоришь, может, он писателем будет - прошел же! А
сам уже тогда повесть строчил!
- Ладно, ты где? И зачем меня ищешь? - Какая-то тревога забилась и во
мне - не только в соседке.
- Во-о! Сразу - зачем? И эта твоя зануда - соседка! Тоже: зачем? А у
меня дело к тебе!
- Какое дело? - Я опять насторожился.
- Совместное дело. - Кравцов хохотнул. - Совместное предприятие. - И
выложил напрямую: - Ты знаешь, у меня кое-какие материалы есть по делу
пограничной заставы. Особенно по Шугову. Ты же, говорят, по капельке
собираешь их. Говорят, уж гора у тебя этих документов.
Бог меня, видимо, наказал за доверчивость. Я пригласил Кравцова к
себе. На его удачу, всегда штопором сидящая на своей жилплощади Юлечка
Аврамовна в тот вечер "смоталась", как она говорит, "к старому любовничку,
психиатру и сексопатологу", на свиданку. И я еще раз после того, как
разбросали быстренько по столу закуску и выпивку, потерял бдительность,
когда после двух рюмок Кравцову приспичило почему-то звонить.
- Ты знаешь, - шарахнул он по лбу своей мягкой, пухловатой ладонью
(вообще он был рыхлым, как неутоптанный снег), - я вовсе забыл позвонить
Зоеньке! Ой, ой, что будет!
- Кто такая - Зоенька? - Я наблюдал за ним, еще не чувствуя, что он
играет.
- Да жена моя! Я же тогда ее привез оттуда! Она из ленинградских
наших девчонок... Помнишь, к нам портнихи приехали в военторг? После
техникума? Ты все забыл... Ой, разреши брякнуть?
- Да, пожалуйста, кто тебе не дает?
Вот тут я почувствовал фальшь. Он в коридоре говорил недолго. Так
недолго не говорят с любимой женщиной. Я вышел в коридор сразу же, лишь
что-то заподозрил. Он бросил трубку на рычажок и, собирая свои какие-то
бумажки с общего столика квартиры в коммуналке, смотрел мимо меня.
Запихивая на ходу свои бумажки (оттуда он выудил телефон, точнее -
номер телефона. Неужели, - подумал я, - он забыл номер телефона
собственной квартиры?) в задний карман брюк, он прошел мимо меня и занял
не свое, а пустое место за столом. Я мельком глянул на него, он почему-то
волновался. Я почувствовал тревогу. У меня всегда это предчувствие
срабатывает.
Я остановился около телефонного аппарата. Кому позвонить?! Ага,
понял! Я позвонил своему другу, заместителю главного редактора.
- Алло, - спросил я, после того, как я ему коротко сказал: "Я дома!".
- Не понял, - сказал он.
- Я дома! - мой голос просвистел. - Я дома!
- Погоди? Ну и что?
- Я дома! Дома! Позвонишь. Мы же договаривались!
Я бросил трубку и вернулся к Кравцову.
- Ты чего? Тоже звонил? - обеспокоенно спросил он.
Я беспечно кивнул головой.
- Договаривались с чудиком. Глушу его словесами: "Я дома, говорю!" А
он - ну и что? Говорю: "Дома"... Опять: "Ну и что?" Понимаешь, все
склеротики! Такая жизнь пошла... Обещал вечером привалить. Мы с ним книжку
пишем об одном известном генерале!.. Вот жизнь!
- Да, это не та, что была у нас. Вот тогда в комсомольском бюро мы с
тобой выкаблучивались! Не знаю, как перед тобой, а передо мной даже
лейтенанты-комсомольцы на цырлах стояли!
- Да? А чего вдруг?
- А проштрафился? А выговорок? Ему же в партию вступать! Меня там все
знали, как принципиального человека. Я жестокостью не обладал, но мог
сказать нужное.
- Ты тогда меня спрятал, помнишь? Ведь тогда...
- Тогда ты с огнем играл, - уточнил Кравцов. - Тебя действительно
жалко было. Ты тогда был зеленый, прямой, негнущийся. - У него была,
оказывается, манера ехидничать.
Я поглядел на него, ткнул вилкой огурец. И тут услышал, как
открывается наш дверной замок. Я приподнялся.
- Сидеть! - приказал Кравцов.
- Что?! - Я рванулся с места. - Кто там? - заорал.
- Это мы, татары. Сколько нас - раз!
В моих дверях стоял амбал, под два метра ростом, весь какой-то
