- Вы на самом деле не жалеете дочь, которая попала в его цепкие лапы?
- Ну кто бы это говорил, а не вы! Вы же ревнуете мою дочь к нему!
- Я не ревную. Я боюсь за нее.
- Это уж позвольте бояться и заботиться о дочери нам, родителям.
Кстати, мы относимся к его нетерпимости спокойно. Мы даже надеемся, что
она принесет пользу не только нашей дочери - всему народу.
- Назад к сталинщине? Снова к твердой руке?
- Или снова в хаос?
- Но вы сами боитесь его! И вы хотите, чтобы снова его боялись все? И
чтобы он со всеми делал то, что делал?
- Вы вначале докажите, что он делал. Но лучше бы, если вы доказали
то, что теперешние делают. Это ближе. И это может хаос остановить.
- Молчать! Не разговаривать в строю! Верной дорогой идем, товарищи!
- Да, абсолютно верно. Без этого мы разрушили страну, уничтожили
самое уникальное объединение людей. Шли эти люди и делали!
Мы спорили с ним до хрипоты. И он стоял на своем - этом
насильственном вводе людей в счастливое будущее. Но с того дня Мещерский
потоком доставлял ко мне материалы. Они были разные. Он оказался умен,
изворотлив. Он стал снабжать меня документами, касающимися Ковалева.
Я так и не понял, почему он стал делать это?
Или я задел его дочерью? Он стал осознавать, что уж не так блестяще
выглядит Ковалев, когда принуждает ее идти в его дом. Думаю, он знал все.
Я пояснял Мещерскому: меня, прежде всего, интересует внутренний мир
таких людей, как Ковалев. Они пытаются изменить этот мир по-своему! Но
изменился ли Ковалев сам в чем-то? В лучшую сторону? Мещерский моментально
понял, какие документы я хочу иметь, чтобы понять Ковалева. Он стал
подсовывать мне выдержки из бумаг, где характеризовался Ковалев-служака,
исполнитель. Исполнитель и своей воли (заставить человека делать то, что
хочет Ковалев!), и воли свыше. Материалы были, конечно, жидковаты. Мало
было на Ковалева очень коротких запоминающихся характеристик. Страдали
бывшие и сегодняшние бумаги расплывчатостью. Но везде в документах Ковалев
ратовал за революционное преобразование человека, страны, мира. Он, по
всем этим бумагам, сопровождавшим его и теперь хранящимся в архивах, умел
при этом преобразовании не помнить о жертвах и крови. Ради теории
освобождения большинства от гнета! Массы он не делил на полы. Женщины
выглядели у него пролетариями. С ними можно делать все во имя чего-то
грядущего. Как и со всеми остальными.
Однажды Мещерский не пришел. Я ждал его долго. Я понял - не придет.
Стал звонить ему домой. Поскольку звонил беспрерывно, наконец подошли к
телефону. Я услышал в трубке плач и причитания. Ровно, однако мертво
гудело все в трубке. Мужской голос спросил меня: "Кто звонит?" Я ответил,
что звонит знакомый. "Откуда вы звоните?" - спросили меня без особого
любопытства. Я? Откуда звоню? Мне ничего не оставалось делать, как быстро
положить трубку и попытаться поскорее отойти от этой телефонной будки.
Я стал ловить такси. Это было не такое и приятное для остановок такси
место. Никто не обращал на мою поднятую руку внимания. Вдруг на полной
скорости подошла машина. Я увидел Лену и ее расширенно-озабоченные и злые
глаза.
- Садись, кретин! - крикнула она.
Я плюхнулся на заднее сидение, она развернула машину и бросилась
наутек.
- Куда?! - заорал я. - Гони к "Известиям"!
Мещерская тут же послушала меня, на полном ходу, пугая прохожих,
влетела в переулок, развернулась и бросилась к "Известиям".
- Что с отцом? - спросил я, когда, как мне показалось, мы уже были в
безопасности.
Лена тихо заплакала.
- Скажи, что с ним?! - настойчиво потребовал я.
- Нас ограбили.
Повернула свое красивое лицо с большими голубыми в эту минуту и очень
беспомощными глазами. Губы ее были наспех подкрашены. Я увидел на этих
губах два изъяна - то ли от укуса, то ли от лихорадки.
- Кто ограбил?
- Ты действительно кретин! - искренне выругалась Лена. - Если бы я
знала!
- Командует парадом Ковалев?
- Ты тише ори! Я не доверяю даже отключенной технике... - И когда мы
миновали поворот и уже приближались к газете, где так и работал мой друг -
никакие перемены не сдвинули его с заместителя редактора - добавила: - Они
все умеют, эти "зомби". Подключать, отключать...
- Послушай, - спросил я ее, - неужели бы они днем, при людях, меня
кокнули?
Лена вновь подняла свои очаровательные, слегка теперь красные от
слез, глаза.
- Если ты не додавишь его, - сказала зловеще, - он съест тебя! И не
поперхнется! Ты же знаешь, самое дешевое убийство - тутошнее,
рабоче-крестьянское!
11
Я нахожу все-таки документы о Павликове и Смирнове.
Мне помогает бывший майор интендантской службы Соловьев.
Встреча с Кравцовым - верным членом комсомольского бюро.
Дочь Вероники Кругловской, чтицы-декламаторши,
готова дать показания.
Железновский отказывается подписать мое письмо.
В который раз Железновский меня отговаривал: зачем мне все это? И уже
по-иному говорил о Ковалеве. Не в нем-де вся соль. "Зомби"! - Железновский
иронично ухмылялся. Ну считай тогда и меня, и себя, и весь многомиллионный
народ "зомбяшками". Мы, согласись, твердо выполняли и выполняем установки
сверху. Разве мы не служили? Мы широкой поступью шагали то к социализму,
то коммунизму, то, остановившись, пошли к развернутому капитализму.
Ковалев шел вместе со всеми. Учти, он шагал к тому же как сотрудник
Комитета госбезопасности. Попробуй вильнуть! И вот теперь ты пристаешь к
нему... Но зол я на него или не зол, говорил я о нем плохо или не говорил,
есть же на земле более значимое на сегодня, чем Ковалев, чем мы с тобой.
Есть развал в стране, есть пропасть. Работы - уйма. А тут выворачивай
прошлое и занимайся Ковалевым!
- Не надо, выходит? Не тронь?
- Именно - не тронь. Так я решил. Довольно. Мы зашли в критике
собственных дел слишком далеко.
- И нам аплодируют враги? - засмеялся я.
Он не обратил на это внимания.
- Погляди, писака, - с болью продолжал, - противозащитная система
наша расшатана! Пришел, извини, ссыкун, продал наработки лучших в мире
разведчиков! Второй кричит - выгоню из посольств и из своих центральных
контор всех разведчиков! Ну выгонит. А дальше?
Я не знал, выходит, Железновского. Как бы я не думал, но со многим, о
чем он говорил, нельзя было не согласиться. Да, обрадовались! Нет борьбы
сторон! Но наряду с дипломатией и внешней торговлей внешняя разведка
выступает непременным звеном, и без этого звена не может полнокровно
функционировать государственный механизм и обеспечиваться государственный
суверенитет, - говорил Железновский. - Ты смотри, США и Израиль - друзья,
стратегические союзники. А шпионят друг за другом! Ты же помнишь, как
несколько лет назад был пойман ФБР с поличным завербованный израильтянами
сотрудник военно-морской разведки США Джонатан Поллард. Он передавал
Тель-Авиву секретный код военно-морских сил США. В прессе - скандал. А в
отношениях между Израилем и США - и сдвига нет в отношениях. Все
естественно!
- Ты забыл, мы говорим лишь о Ковалеве, - перебил я его. - Не
многословь!
- Ты не понял, что хочу сказать? - взял он меня за руку. - Но вы и
так вылили много грязи на свою страну, судари и сударыни! И не смейте
больше этого делать! Ковалев - разведчик. Он имел дело с внешней
разведкой. Ну вылей на него ушат помоев! Вылей! Тебе это ничего не
составляет. У тебя документов теперь - куча. Куда пойдут эти документы? Ты
подумал?
- Я знаю, на кого ты кивнешь.
- Да, я кивну на бывшего полковника пограничных войск Шугова, ныне
матерого разведчика. Ковалев для тебя - "зомби". А Шугов - не "зомби"?
Сотрудник Комитета государственной безопасности Железновский стал
пояснять мне: Мещерский выполнил ряд поручений разведчика Шугова. Из
архива уплыло несколько сенсационных дел. Шугов их пристроил поначалу в
западной печати. Сейчас нечего хранить их под семью замками! Ха-ха! Шугов
понимает: свободную печать своей бывшей страны не надо теперь умолять
делать перепечатки. Они сделают! То есть вы, писаки, сделаете! А эти,
тамошние, еще раз нашими документами оплюют нашу же бывшую страну. "Зомби"
Шугов так же беспрекословно выполняет чей-то заказ свыше.
- Это Ковалев на хвост им наступил? И Мещерскому, и Шугову?
- Естественно. Ибо Ковалева вызвали после третьей утечки секретных
документов. Ему подсказали, куда уплыли документы. Ну, а как искать и где
искать, Ковалев этому давно научился.
- И Ковалев даже не предупредил Лену?
- Ковалев? Но тебя же Мещерский кое-чему наставлял! Истинная
революционная нетерпимость - первый шаг к разоблачению и уничтожению
врага. Для Ковалева мы все враги. Это ты учти.
- Значит, ты не подпишешь.
- Нет. Я в собственной стране. И был всегда свой. Я не хочу для
кого-то быть чужим.
- Ты боишься?
- Как и ты. Жить ведь хочется. Пенсия есть. Вечера свободны. Я не
знал этого. Зачем же заострять?
- Трусишка. Пусть он добивает нас, а не мы его!
- Таковы мы с тобой. И таков он на сегодня. Одним проигрывать, другим
выигрывать.
- Картежник! Мелкий ты картежник. Опять проигрался? До белья?
- Мы проигрались все. Вчистую. Всей вот этой одной шестой... Какие же
мы болваны! Кому мы верим?.. А ведь все это - не публичный дом. Все -
является, все обязано!
Я почему-то сегодня не обижался на него. Да сегодня он еще и раскис,
расплылся. Не хочет подписывать - не надо. Просто подумать теперь - как
защититься? Купить пистолет? - хмыкнул я. - И когда нападут, - хоть бы
парочку таких, как Ковалев, отправить к праотцам. А потом и самому
двинуться в поход, к белым, белым просторам. Жить уже совсем скучно.
Неинтересно. Да и боязно.
А что до любви... Тоже - скучно, обманно и хлопотно. Все грозятся.
Все охраняют хороших женщин... Вот пошел мир!
Мы сидели и пили у него кофе. Порядочная все же Железновский скотина,
если выгораживает Мещерского, Ковалева. "Свои!" Выгораживает. Сам копается
в тайнике.
- На, держи, - говорит он. - Вот как все было с Павликовым и
Смирновым!
Ковалев! Видите, они умели не помнить о жертвах, о крови, потому не
жалели ни близких, ни родных. В них было всегда полное сознание своей
правоты! Но есть ли на земле убийства, которые можно оправдать? Есть ли
молитвы-идеи для оправдания? Идея оправдания убийств есть всегда ложь.
Тот, кто говорит, что пусть не растет трава на могилах врагов, - злой
человек, если даже все хором повторяют: пусть не растет трава! Кто были
судьи, оправдавшие это "пусть"? Нет достойных судей на земле. Все они
такие же смертные, как большинство из нас. Но когда лезут в судьи
Ковалевы, когда они находят идею оправдания своих злодеяний, мир корчится
в судорогах.
Я внимательно читал дома документы, переданные Железновским. Все было
знакомо, знаемо о Смирнове. А Павликова жизнь, старшего лейтенанта
Павликова?.. Что же еще можно к ней прилепить? Кусок мрамора? Кусочек
золота? Нет ни мрамора, ни золота. Убит... Идут его письма, идет-кричит
любовь. Молодые сердца ненасытны. У них вера, что все - справедливо, все -
так, как надо! У них любовь к вождю больше, чем к самим себе. Вождь
сказал, вождь изрек! И на границу пошел Павликов потому, что вождь говорил
о бдительности. Вождь постоянно напоминал народу о неустанной
бдительности... А какая вера воспитывалась в детях! Вождь - свят. Вождь -
