- Я же был хлебником! - Шаруйко засмущался, помогая мне отыскивать
запропастившуюся куда-то майку. - Похолопствовал и тамочки! Ну с умом
холопствовал! И тут... Я помню, что вчера сказал...
Я показал на стены и на уши.
- Здесь нет. Я знаю, где есть.
- Ты вчера сказал, что Павликова живет на даче, верно?
- Ну?
- А еще кто там?
- Мой кореш присматривает. Поэтому положиться можно.
- А Елена Зиновьевна, как там устроена?
- Она по вызову к Ковалеву ездит.
- У Ковалева есть жена?
- Жена у него померла при загадочных обстоятельствах. Лишь дети. Но у
них нет общего языка.
Мы долго копались с Вячеславом Максимовичем в его библиотечке -
выбирали книгу по объему и формату, которая бы ему понравилась. Он
завелся, волновался, вышагивал по кабинету, рассуждал, что дать на
обложку, как отобразить на ней и человеческий фактор (то есть, я понял
так, что он хочет, чтобы на обложке фигурировал и его портрет, пусть на
втором плане, пусть на фоне каких-то масштабных дел общества, которым он
руководит).
- Важно! Очень важно все предусмотреть! - рассуждал Ковалев,
вымеривая еще не такими и старческими шагами свой кабинет. - Вот погляди!
Леонид Ильич, он этому посвящает немало времени. Я говорю о мемуарах.
Пусть брешут, что пишет не сам. Ты думаешь, я сам буду писать?
- Писать буду я за вас. Если вы, конечно, не против.
- Ха! Не против! Да с великим удовольствием! Что бы мы тогда сидели с
тобой? Ты вон как размахиваешься в газетах, на целые полосы!
- Но вам придется со мной посидеть немало вечеров. Главное, подобрать
материал.
- Да материалу - завались. Вся жизнь моя была на виду у народа. Я это
не скрываю.
- А чего вам скрывать! Вас хотел кое-кто лягнуть, сам получил!
- Ты имеешь в виду этого кукурузника, что ли? Никитку? Да дурачок! И
не только дурачок. Преступник! Он Сталина закопал. А можно ли было так?
Постепенно! Постепенно. Постепенно. А то - трах, бах! Нате вам! На весь
мир. В позор втолкнул главное - чекистов. Слава Богу, мы есть, низовые. Мы
никогда в это не верили. И никогда этому кукурузнику не простим.
Ковалев насторожился, прямо зыркнул на меня, когда я сказал о
документах, которые мне бы понадобились. Но я сразу его успокоил: не беру
же сразу их, с собой! Это мы будем делать за беседой, смотреть, что
выгодно в книге показать, что не стоит показывать.
- Конечно, так и будем, - сказал Ковалев, уже генеральским голосом. -
Иначе-то выйдет, как у этого кукурузника.
- Мы этого не допустим. Статья о вас должна быть самой сильной,
главной.
Он помолчал, потом, смерив меня таким ироническим взглядом, сказал:
- Не пойму я тебя! То ли ты насмехаешься, то ли у тебя такой стиль
уговорить человека.
- Да со всеми разумными людьми я так и говорю. Ну а как же иначе?
- Ладно, ты не обижайся. Книжку делать, понимаю, сложно... А ты чего
хотел опять встречаться с Мещерскими?
Вопрос не застал меня врасплох. Я подготовлен был к нему Шаруйко.
- Я и не собирался с ними встречаться, - сказал я, как можно
равнодушнее. - Однажды я с ними, правда, встречался. Это когда писал о
том, чтобы сержантов заставы реабилитировали. Вышло неловко, недовольны
были они. Хотя говорили же о том, о чем я написал.
- Ну ты связался с евреями!
В прошлый раз Ковалев мне так же примерно сказал. Постоянен, не
отступает от своих убеждений.
Мы, уже спокойнее, опять вернулись к будущей книге. И он уже мне,
кажется, верил. Я теперь был умней, не настораживал его своей лестью.
"Нет, - думал я, - лесть тут не подходит. Тут нужен другой метод".
Я думал, как его расколоть. Я должен его расколоть!
Во что бы то ни стало должен добраться до сути.
...Я пришел вскоре на дачу Мещерских. Там нашел Павликову. Нельзя
сказать, постаревшую и подурневшую от всего того, что пришлось ей
пережить. Это была просто сорокалетняя женщина, как многие работающие
предостаточно и тяжело. Она управлялась на даче Мещерских во многих
должностях: уборщицы, поварихи, садовника, огородника... Но, как я понял,
и платили ей немало. Во всяком случае, живя в отдельном домике-времянке в
глубине дачи, она имела приличную обстановку, неплохую кухню и
сравнительно хорошую одежду. Я попал на обед. Детей за широким столом из
дуба было четверо. От одиннадцати до пятнадцати лет. Все они, когда я
вошел, встали. Или приучили их так в школе, или тут Мещерские заставляют
вставать, когда приходят.
Меня посадили за стол, и я не сопротивлялся, время было обеденное.
После кофе Ковалева и поесть не мешало.
Павликова налила мне тарелку красного наваристого борща и положила,
как всем, кусок мяса. Она пододвинула ко мне горчицу, соль, перечницу.
- Добавляйте на свой вкус, если что у меня не так.
Но все было и так вкусно.
Я не спеша ел. И семья ела не спеша.
- Одного не хватает, - сказала Павликова. - Уже взрослый. В ПТУ
учится. Саша наш.
Дети посмотрели на мать, удивляясь, чего это она рассказывает мне о
Саше? Они, видно, привыкли не отчитываться перед другими.
- Я его помню, - стал вспоминать. - Мы его тогда посадили с шофером.
- Да. Клеенки не хватило, чтобы хорошо закутать. Эти были маленькие,
а на него требовалось клеенки порядочно.
Мы потом, пока не ушли дети, молчали. Как только хлопнула калитка, и
веселый детский гам послышался в той стороне, куда они направились,
Павликова, изучающе глядя на меня, спросила:
- Вы так приехали ко мне? Или по какому делу?
Я поблагодарил за обед и уклонился вначале от ответа.
- Нет, вы все же скажите? А то я беспокоюсь.
- А чего вам беспокоиться?
- Понравится ли все это моим хозяевам.
- Старым? Или Елене Зиновьевне?
- Скорее, старшим. Она-то... Она ничего не скажет. Но она не хозяйка
здесь.
- Но живет-то здесь она?
- Нет, родители это понимают, не мешают ей. Но со мной они говорят
как хозяева.
Я присел на стул бочком и, сам не знаю как, спросил:
- Скажите, как по-вашему, почему полковник Шугов перешел именно на
участке границы заставы, которой командовал ваш муж?
Она не растерялась, медленно вытерла стул, села напротив меня.
- Вы садитесь удобней, - сказала поначалу. - Чего вы так бочком?
Вроде - порх и улетели?.. Почему перешел именно у нас? А вы не догадались?
- Я только теперь догадываюсь.
- Ну и что вы надумали в своей догадке?
- Я думаю, в другом месте он бы и не перешел.
- Может, и так. Потому и снесла я все легче, что ли, если уж
говорить откровенно. Я слышала от Лены, чем вы занимаетесь. Слышала, как
за сержантов писали... Только сразу охлажу вас от головокружения. Если вы
думаете, что одни вы воевали за справедливость, то о том забудьте. Я сотни
людей вам в пример приведу... Уж говорить, так говорить! Вся рать
пограничная поднялась на их защиту... Шугов - Шуговым. А честь других...
Нет, честь не замай! Такой есть русское слово. Хорошее слово.
Я сказал, что никогда себе не приписывал лавры освободителя. Да это
мне и ни к чему. Мне своего хватает.
- Сотни людей тогда не смирились. Жив был этот изверг Берия. Не
юлили, на эшафот шли ради справедливости. Наделал, конечно, Шугов дел!
Я вспомнил, как она сидела на чемоданах, когда я приезжал на границу
после побега Шугова. Я пытался увидеть ее лицо из того времени. Нет, на
нем не было слез. Она тогда еще не знала, что муж в чем-то виноват? Хотя
бы в том, что Шугов пришел именно на его участок. Павликов доверился
полковнику.
- Мы дружили, - будто улавливая, о чем я думаю, заговорила она снова.
- И я догадывалась, что на Павла Афанасьевича поставлены капканы. Теперь
говорят: он в училище что-то такое сделал! А я думаю о другом. Сделал он
не то, когда женился на Леночке. Такие красивые должны быть в гражданке, а
не в форме.
- А почему вы догадывались, что на него были расставлены капканы?
Неужели в то время вам было что-то известно?
- А Лена? Или она не рассказывала? Она рассказывала мне обо всех, кто
за ней бегал. Мне поначалу-то завидно было. Думаю, зовут тут тетенькой,
комендантшей... Я-то на заставе правила порой, как у Пушкина в
"Капитанской дочке". Мне что? Сапоги кирзовые на ноги и бегаю, порядок
навожу. А Леночка... Когда она рассказала мне о генерале, я подумала, как
он ведет себя, так это будет ее ошибкой, если она вовремя не оттолкнется!
Так и вышло.
- Вы говорите о генерале, к которому она теперь ездит?
- Да. Вы скажете: я ошиблась, видите, он не забыл Леночку! Но это же
чудовищно. По судьбам прошагал и захватил женщину.
Я стал оправдывать генерала. Если бы Леночка не захотела, она бы не
пошла.
- Я с пятерыми была и, как сучка, готова была распластаться тогда...
Чтобы вместе, за другими не поплентаться!
Она вставила украинское слово.
Я увидел ее в том времени опять.
А что? Не нашлось бы и на нее?
- Ужасно, я вижу когда его... Я все вспоминаю. Как Шугов к нам
прибежал. Как была или не была! Может, он тогда Лену-то спас! Он знал,
Шугов, она выкрутится без него тут. Так ведь и вышло. А с ним... Загремели
бы.
- Я об этом уже слышал... Но вы теперь сказали: когда видите его...
Он сюда приезжает?
- Очень редко. И то, когда меня не бывает. Он кое-что помнит... Не в
свою пользу... А приезжает... Видимо, ему кто-то звонит.
- Ну а как вы не бываете? Что у вас есть еще какая-то работа?
- Я учительницей работаю в начальных классах. Сашенька мой брал меня
учительницей. Я тогда только окончила педтехникум. Уже тогда пограничники
или медсестер брали, или учительниц.
- Вы здесь, в деревне, и учительствуете? И успеваете все по
хозяйству?
- Можно было бы в деревню уехать, там и дом дают. Но я боюсь. Не
вытяну их, детишек. С помощью Мещерских это выйдет. У них внуков-то нет.
Они вроде моих и любят. Питанием помогают... Чего рваться куда-то?
Единственно, генерал догадывается, что я знаю то, чего не знает никто...
Да и передо мной, как сказала, должник!
- Генерал только догадывается, что вы знаете что-то, что другие не
знают? Или твердо убежден в этом?
- Придет, может, время - раскроется! Но я думаю... Что и на таких
когда-нибудь найдутся мечи. - Губы ее сжались. - А то все под охраной, все
под охраной! Надоело до чертиков! - Она встала. - Езжайте отсюда, не
гневите Бога. Уж давно поди доложили, что вы тут и меня обрабатываете.
Я догадался, кто позвонил. Неразборчивый Шаруйко. Он сказал, что там,
на даче, дежурит его кореш. Именно кореш и позвонил, что я был у
Павликовой. И когда на второй день я связался с генералом Ковалевым по
телефону, он мне выговорил:
- Чего-то мне не нравится твое поведение.
- Товарищ генерал, неужели мне нельзя посетить человека, которого я
когда-то провожал с границы? Неужели вы не сочувствуете мне? Я же пишу...
Мне об этом памятно.
Ковалев буркнул, что и беда таких, как я, которые пишут... Суют везде
свой нос. А как напишут, - потом отмывайся!
Я стал его уверять, что напрасно он так говорит, если мы уж
договорились, то нельзя подозревать. Иначе я за книгу и не возьмусь.
- Вот как сразу! - захрипел он. - Я дельце твое на досуге пробежал.
Знаешь, как в армии тебе говорили? Не умеешь - научим. Ты умеешь. А не
хочешь - заставим. Заставить можем. Ты в этом не сомневайся.
Я взорвался:
- Меня один такой уже пугал. Майор из СМЕРШа...
- Железновский, что ли? - хохотнул генерал Ковалев. - Тогда майором
был, а уже пугал? А полковником - пугал? Так и майор, и полковник -
