в борьбу с С.?
- Это уже серьезный разговор. С. поплыл на дрожжах... Снова поплыл. Я
знаю, что ты был у него. Не доверяй ему ни слова. Не доверяй вообще
плывущим на дрожжах!
- Но ты же плыл на дрожжах при, ну, скажем, твоим языком, знакомстве
с двойником Лаврентия Павловича, ныне приговоренного и расстрелянного по
всем строгим нашим законам!
- Э, друг! Есть разница. Я был молод, энергичен. И не я выступал
инициатором. Я был исполнителем. А С. - разработчик идей. Он же и их
прямой исполнитель. Сейчас мне жить нравится. Все пошло по накатанным
колеям. Я, к примеру, забыт и прощен. А С. сделает так, чтобы все снова
повернуть. Будет новая кровь, будут новые лагеря. А чтобы он не сделал
этого...
- Надо у него отнять женщину, которую ты из-за самолюбия не хочешь
оставлять старику? Это ты хочешь сказать?
- И это.
- Не ты вызволял сержантов. Вызволял их С., ты их в тюрьму загнал. И
я не буду воевать против него по твоей воле. Ты - это ты, а я - это я. Ты
еще у меня ответишь за железнодорожников, за Соломию Яковлевну Зудько, за
ее мужа Соловьева. Ты ответишь за то, что бил тогда пограничника Смирнова.
- Ну что ж! А я тебя за все, что ты сказал... Я тебя... Я тебя -
убью!
Железновский повернулся будто на строевом плацу. Четко пошагал. Потом
развернулся, поглядел на меня в упор:
- Ты - чокнулся. Я к тебе всегда шел... Шел очиститься. Ты же...
- Ты шел очиститься после того, как бил людей? А очищаться шел ко
мне? Придумывая при этом... Не дать ли и этому путевочку на тот свет?
Сколько же он обо мне знает! Он знает, как я пытал Соломию Зудько, никогда
не бывшую в лагерях и не приговаривавшую своих соотечественниц к
расстрелу! Она никогда не была похожа на ту, что стояла на фотографиях у
ямы, где совершался расстрел. Ты это знаешь. И знаю это я. Ты знаешь, что
ни один из железнодорожников не был врагом Родины, они не были и
диверсантами, в которые вы их со своим двойником записали!
Я что-то кричал еще, а он спокойно стоял у двери и сочувственно
смотрел на меня. Потом вздохнул и сказал на прощанье:
- Как трудно тебе, брат, жить на свете! Кричал бы уж только в
газетах... Ну чего надрываешься? Лучше бы вызволил Лену из объятий этого
любвеобильного старикашки. Женился бы на ней.
- А что же ты не женишься?
- Она не пойдет. Она знает мои проделки. Знает с тех пор еще... Тогда
на танцах она потому и выбрала тебя, а не меня. Она чувствовала: я тот,
ночной работник, который не любит отвечать, а любит спрашивать и
выведывать. Она это насквозь во мне уловила.
На второй день я позвонил С. Позвонил из сотки, из кабинета моего
друга, сделавшего бешеную карьеру и дослужившегося до заместителя
редактора "Известий". С. ответил тут же, четко, уважительно, с чувством
собственного достоинства.
- Здравствуй, здравствуй! - Он гудел весело и открыто, с какой-то
даже любовью ко мне. - Слышал! На прочуханке? Совещаешься?
Я засмеялся.
- Ну впитывай, впитывай все новое! А я, знаешь, по-стариковски уж
по-старому жить буду. Мы так жили и так будем жить. А твои знакомые в
болотных сапогах - туда им и дорога. Ты знаешь, что я снова на службе?
Полностью и безоговорочно.
- А чего же вам и звоню! Похвалить вас, попресмыкаться,
поподхалимничать!
- Это правильно. Ласковое телятко две матки сосет.
- Вы мне хотели рассказать об одном сержанте, который у вас служит
теперь?
- Это Шаруйко, что ли?
- Он и есть.
- А какой у тебя интерес к нему?
- Да думаю все... Как-то раскрутить хотя бы в душе все, что тогда
видел.
- Смешной ты. И наивный. Или не заметил, как все повернуло? Ну
чмокнули того... Кто к вам приезжал... Ну наломал он у вас дров! И что
теперь? Об этом печалиться, когда такой ворох работы? Забудь и выплюнь! Не
ты разотрешь, за тебя разотрут! Ты продвигайся лучше по газетной линии.
- И все же, Вячеслав Максимович. Как бы увидеть его?
- Можешь ты все-таки просить! Да приезжай хоть сейчас. Я его сегодня
заступившим видел. Подменим, поговоришь. Машину прислать?
- Много чести, наверное?
- Значит, так. Жди машину. Через десять минут подъедет. И ко мне
зайди потом.
Машина действительно подкатила ровно через десять минут. Когда мы
приехали, Шаруйко уже подменили, он с любопытством оглядывал меня. Это был
невысокого роста молодой еще человек. Лишь лицо, особенно глаза, опоясали
морщинки, он был не по годам сед, правда, выглядел свежо, уверенно теперь
глядел на меня.
- А я вас не знаю, - покачал головой. - Откуда вы меня знаете?
- По общему списку сержантов.
- А что, выходит, вы первый за нас хлопотали? Вячеслав Максимович в
первый же день про вас сказал. Спасибо вам большое.
Я пожал плечами:
- За что спасибо мне? Вам спасибо, что выдержали.
Я увидел, как лицо этого человека в форме сморщилось в обиде, глаза
увлажнились.
- Простите меня... Вы знали сержанта Матанцева?
- Тоже из списка.
- Я не прощу никогда этим бандюгам. Сколько жить буду - стрелять и
вешать стану. Рука не дрогнет... Мы не успели на помощь... Они его... за
то, мол, что права качал... ногами убили!
Я помолчал вместе с ним, потом осторожно сказал:
- Мне хотелось бы...
- Не надо! - Глаза его позеленели.
- Вы же еще не знаете, что я хотел вам сказать...
- Знаю. Вы хотели спросить, как нас... одним словом... Ну как все
было тогда... Этого я вам не скажу!
- А почему?
- Не положено, - хмуро заявил Шаруйко. - Я расписался за это.
- Понятно, - протянул я.
- И Вячеслав Максимович об этом вас просил.
- О чем об этом?
- Чтобы вы не спрашивали. Про все про то.
- Ну, а о чем же мы будем говорить?
- Давайте лучше об Александре Дмитриевиче.
- А кто это? Погодите...
Шаруйко нахмурился, презрительно поглядел на меня:
- Вы не знаете, кто это? Это наш начальник заставы. О нем мне никто
рта не заткнет, если я пожелаю рассказать. Вы знаете ли о том, что теперь
делает жена Павликова?
- Нет, не знаю.
- Ну о чем же тогда с вами говорить? О том козле Шугове? Дезертире,
враге, предателе? Давайте... Мне рассказывали, что вы о нем все
расспрашиваете. Если бы этот козел появился, я бы и его кокнул, не моргнув
глазом. Вы скажете: злой я человек! И тех бы кокнул, и этого бы... Да -
злой! Не прощу. И никому не прощу. Все еще ответят. И за все ответят.
Я помолчал.
- Чего молчите, если на разговор пришли?
- Откуда вы знаете, что я о Шугове пекусь? Я хочу узнать...
- Вот именно - узнать! Чтобы все по кругу потом пошло... Не он
виноват! А погранзастава! Что его выпустила! А он - ягненочек. Только
стоило бы нам крикнуть: "Стой, кто идет! Куда!" - и он бы передумал
Родиной меняться... Да что вы за люди, эти интеллигенты? Все вам неймется!
Все вы недовольство проявляете!
- Я лично доволен. Я работаю в газете. О людях пишу.
- А сами собираетесь поплакаться о Шугове. Какой он бедненький!
Я встал. Зло уже давно переполняло меня:
- Слушай, Шаруйко! Я интеллигент в первом поколении. Мать моя
уборщица, а отец был плотник. На войне он погиб. И все дяди, плотники
бывшие, на войне погибли. Но я, как они меня учили, тонну бумаги измарал,
чтобы про вас, сержантов, знали... А ты... Слушай, совесть имеешь?
Шаруйко смутился. И вдруг показал мне губами: могут подслушать!
Я растерялся. И тоже губами - а что подслушивать-то?
Он скривился в усмешке - шут его знает!
- Ладно, - махнул я рукой, - ты вовсе оборзел. Понимаю! Спасибо, что
напомнил о... Впрочем! Шугов, конечно, сволочь! Знай ты об этом. И пусть
знают все твои сержанты. Я о нем не только слова хорошего не напишу -
дурного не скажу! Чтобы он околел! Сколько горя принес!
Шаруйко показал мне тихонько палец: мол, здорово!
Машина вновь меня ждала. Но шофер, когда я попытался сесть, сказал
вежливо:
- К Вячеславу Максимовичу заходили?
Я ответил, что не заходил.
- Он специально звонил. Зайдите, пожалуйста.
Я повернул обратно. Показал документы в трех местах. И стою уже перед
генерал-полковником Ковалевым Вячеславом Максимовичем.
- Уж больно строго ваше полугражданское высокочтимое учреждение!
- Бдительность везде должна существовать! - Он, товарищ
генерал-полковник, звонко, рассыпчато рассмеялся. - Чего, напугался такой
системы? Еще тебя в шоры она не брала? Неужели не брала за твои проделки в
газете? Вон, как докладывают умные люди типа Железновского, в "Комсомолке"
главного смутьяна недавно на партсобрании из рядов КПСС выгоняли. Мужик
притворился сердечником, инфаркт, говорит! А тогда, когда писал, что
комсомол в баньке... то есть по начальству огнем прямым... То сердце у
него не болело! И когда ферганскую какую-то ерунду прописывал - тоже про
девок, которых баи нынешние трахают... то опять же сердце не болело...
- Читал я все это, - махнул беспечно рукой. - Я такого сроду не писал
и писать не стану.
Я врал. Мне хотелось так писать. Но я ведь не умею так писать. И
масштабы мои не такие, как у журналиста, которого сейчас поедом съедает
первый секретарь ЦК комсомола. Об этом кто-то смело вякнул вчера на
совещании, но закрыли рот и не дали больше говорить.
- Слушай, ты верно сказал. Писнул бы о нашем возрождающемся
учреждении. Ты знаешь, большое будущее. Я тебя на ставку поставлю. Создай
нам патриотическую книгу.
- Сколько дадите?
- За всю книгу? Да ничего не пожалею. Только, чтобы с фотографиями. С
историей. У нас, знаешь, сколько замечательных людей? Да в любом кабинете
можно найти замечательного человека. Я сам кадрами занимаюсь. Так что -
давай, я позову человека? Мы сейчас оформимся. Учтем все честь по чести.
Найдем фотографа. Лады? А?
- Давайте перенесем этот разговор. Месяца через два-три я, может,
возьмусь. А сейчас, ей Богу, пишу вещь. Тоже патриотическую. О
комсомольском подполье на Украине.
- Чего они там на этой Украине только не делали в подполье! Почитаешь
- так всех немцев они, украинские партизаны, укокошили! А когда к ним в
Западную Украину пришли мы... Так они нам в спины... Все продырявили!
Мы остались довольны друг другом. Я пообещал приехать через два
месяца, и тогда мы заключим договор на создание патриотической книги об
этом замечательном учреждении. Я о нем, этом учреждении, наслышался уже
много анекдотов.
Вернувшись обратно к машине, я, только мы отъехали, спросил шофера,
глядя на телефон в машине:
- Вячеслав Максимович так вам приказывал насчет того, чтобы я к нему
зашел?
- Ну, а почему по-другому? Телефон для того и существует.
Шофер повернулся ко мне, милый человек с волевым интеллигентным, явно
не водительским лицом.
- А звонит по этому телефону некая Елена Зиновьевна Мещерская?
- Звонит, - ответил он. - Пять минут назад звонила. Кстати,
спрашивала о вас. Не хотите ли поговорить? Или боитесь, что разговор
состоится в присутствии работника органов?
- Позвоните.
Он поднял трубку, набрал нужный для разговора номер.
В трубке был хорошо слышен мне Ленин голос.
- Да? - пропела она. - Сеня? Это вы?
- Я, Елена Зиновьевна. Тот молодой человек спортивного вида, о
котором вы спрашивали, уже поговорил с Вячеславом Максимовичем. Он здесь,
в машине.
Водитель протянул мне трубку, правя ловко одной рукой.
- Лена, - тихо сказал я, - ты догадалась, что я здесь. Я хочу,
наконец, поговорить...
- Я видела тебя вчера. Не скажу - где.
- В гостинице. Ты была с...
- Вообще рядом сидящего не бойся. Но больше не говори. Что ты хочешь
