женщина, и если бы не потускневшее лицо, чуть усталые глаза не потому что
она перетрудилась на работе, а потому, что проходят годы и любая из женщин
не подвластна стереть со своего лица эти годы, я мог бы сказать, что это -
Лена. Однако это была Марина Евгеньевна, мать Лены Мещерской.
Я поцеловал ей ручку, она изящно, чуть играя, подала ее мне -
выхоленную, уже взятую тем же временем ручку.
...Мне не трудно представить, по их рассказам, как зарождалась любовь
Павла Афанасьевича Шугова. Он приехал тогда в первый свой курсантский
отпуск.
- Тогда еще не дрались ремнями. - Марина Евгеньевна, сказав так, мило
и мягко улыбнулась. - Леночку он защищал кулаками. За Леночкой всегда
вилась стайка, этакая приятная струя обожания. - Марина Евгеньевна слово
это произнесла с прононсом. - Он, видите ли, тогда впервые в жизни выпил
вина. Естественно, когда дрался с мальчишками, ему разбили бровь. Если вы
Павла Афанасьевича видели, то заметили - у левой брови, чуть выше идет
небольшой, аккуратный в общем-то шрам. Павел остался ночевать у нас в
связи с травмой. Вы знаете, что Шуговы живут и по сей день в деревне.
Может, это и к лучшему. Их ведь так и не тронули после того, как Павел...
- После паузы, проговорив это, Марина Евгеньевна взглянула извинительно на
своего мужа, он зачем-то покрутил пальцем в воздухе, снисходительно
улыбнулся.
- Это естественно, - опять после паузы поправилась Марина Евгеньевна,
- здесь не обошлось без благородного вмешательства моего мужа. Он нашел
ход, чтобы их не тронули. Так вот... Павел остался у нас. А вскоре
состоялась и свадьба. Я не скажу, что мы свадьбу отмечали напоказ, но
около ста персон в ресторане было. На то время это показатель. Шумно,
весело, без особых эксцессов мы праздновали замужество своей дочери.
Зиновий Борисович говорит, что это был самый счастливый день его жизни. Мы
радовались тому, что Павлик стал членом нашей семьи.
Я опущу все детали того, надо сказать, приятного вечера на богатой
даче Мещерских. Была великолепная вечеринка с обильной пищей, коньяком,
пахнущим для меня лично клопами, была непонятная игра этой красивой
сорокапятилетней женщины, с обнаженными нечаянно атласными коленями,
округлыми и вызывающе красивыми, причем обнажение было тогда, когда мы
музицировали, а Зиновий Борисович, старчески согнувшись - это он так
играл, приложив руку к уху, тем самым намекая на свой час сна, поплелся в
свою комнату... Пахло теми же духами, как от Лены, и моя кружащаяся голова
не могла понять, Лена ли это или всего-навсего ее тень.
Мы сидели почти рядом на пышном диване, Мещерская рассказывала, как
Павел приходил домой и выбегал в одних трусах из ванной. У него была
великолепная фигура. Почему же он ревновал Леночку? Таким мужчинам не надо
ревновать! Они должны быть уверены. Неуверенный мужчина всегда терпит
поражение! Это так. Это закон.
- Вы посмотрите на Зиновия Борисовича. Он ушел. Вы молоды, красивы.
Но он не ревнует.
- Скажите, - я боролся с желанием взять ее руку и снова поцеловать,
но что-то сдерживало меня: то ли то, что в комнату внезапно может войти
Зиновий Борисович, то ли то, что я знал Лену и был именно в нее влюблен, -
где теперь ваша дочь?
- Живет в нашем городе. У нее отдельная квартира.
- Она... замужем?
- Нет, она любит Павла Афанасьевича. Любит по-прежнему.
- Вы можете дать мне ее адрес?
- А вам лучше дам адрес Железновского.
- Железновского?! Он тоже тут? В вашем городе?
- Нет, он в Москве. Вы спросите, почему я предложила вам его адрес, я
отвечу. Железновский несколько раз рассказывал нам о всем том, что тогда
было. Всякий раз упоминал он при этом и о вас. - Мещерская улыбнулась и
погладила мою руку. - Железновский о вас хорошего мнения. Говорит, что из
щелкопера вы выросли в порядочного умного писаку.
- Спасибо, - смутился я. - Что же, если не хотите давать адрес
дочери, давайте адрес Игоря.
Она неловко встала. Хмель от коньяка ударил мне снова в голову.
Теперь только я поверил, что это - Лена. Это она. Она! Я припал на колени
и придержал ее за талию. Я поцеловал ее это гладкое бархатное колено, она
опустила руку на мою нетрезвую голову и пошевелила в волосах пальцами:
- Ну, ну, ну!
Я отпрянул от нее и знал уже, что больше так не поступлю. Это же не
Лена, это же ее мать!
Мещерская, шурша своим богатым убранством, проплыла мимо меня, вошла
в другую комнату и вскоре вернулась с блокнотиком.
- У вас есть ручка?
- Да. - Я теперь отводил от нее глаза.
- Ну пишите. Москва, улица Кропоткинская, восемь... Записали?
Квартира двадцать четыре. Телефон семнадцать, двадцать один,
шестнадцать... Звонят ему обычно около десяти часов утра. Вечером звонить
бесполезно. Не дозвонитесь.
Она плавно уплыла вновь, и я вновь был потрясен женской красотой и
этими великолепными ее формами, формами этой женщины Лены - Марины
Евгеньевны...
- Ведите себя скромненько, - вернувшись, тихо шепнула она мне на
ушко, - Зиновий Борисович, по-моему, еще не спит.
- Простите, - забормотал я.
Мещерская махнула рукой и села вновь показательно. Боже, как это...
прекрасно! Я мог бы тогда увидеть Лену. Что меня удержало? Я ее тогда
любил. Я мог поклясться, что я ее люблю. Я бы... стал перед ней на колени
и долго умолял бы полюбить меня. И она не виновата, что Бог ей дал
красоту, и она не могла справиться с этой красотой.
- Оч-ни-тесь! - проворковала Марина Евгеньевна. - Видите, как я
права! И почему не даю адрес Леночки... Вы же тоже так пойдете к ней.
Игорь рассказывал, как вы увели ее от него. Вы соблазнитель. Нужно ли
теперь это моей дочери?
- Вы шутите...
- А вот и нет, не шучу. Есть мужчины, которые все могут. Павел был из
таких. Он сейчас там, вероятно, соблазняет. К нему идут потоком. Говорят,
у таких, как он, там деньги, положение. У них там все проще. Не
заглядывают в скважину: а что ты там поделываешь? Это у нас всеобщий
аврал, когда к мужчине заходит женщина. Я не нашла слова и сказала -
аврал. Это всеобщее помешательство. Павел от этого избавлен.
Я вспомнил письма-доносы, слова Лены, которые зафиксировал доносчик.
Эти слова - копия теперешних. Научилась ли Лена от матери глядеть на все
проще? Однако я произнес:
- Вы говорите злые вещи!..
- Полноте! - Мещерская вдруг похолодела лицом и четко, как бы диктуя
мне, добавила: - Запомните, я ничего не боюсь. Я не боюсь при вас сказать,
что если бы моя дочь уехала туда, к нему, я бы была счастлива... Вы
посмотрите на него! - Кивнула на дверь, куда ушел недавно ее муж. - У него
трясутся руки! Улаживание, улаживание... Сколько нужно ума,
изворотливости, чтобы жить у нас неприкосновенным!
Елена Мещерская... Полковник Шмаринов еще тогда, в нашем городке,
предложив мне место Железновского (тоже ведь офицерская должность! -
уговаривал он), раскладывал мне, как на картах, с чем могу столкнуться я
на новой работе. Тут и логика, тут и психология, тут и судьбы, и
неожиданные повороты. А самое главное - нужны порядочные люди, которые,
разбирая то или иное дело, не будут слепо прикладывать руку к головному
убору и выполнять всякие распоряжения и приказы.
- Ты сам подумай, - говорил он, - Леночка Мещерская и ее сбежавший
муж, к примеру. Да, разбирая архивные наброски разных людей - честных,
получестных, непорядочных вообще, злых и завистливых, а они пакуются в
деле любом на равных - невольно придешь к определенному выводу на основе
всего этого. Но когда разберешься глубоко, сердцем, многое покажется в
человеке не так грешно, как ему приписывается. Многое не так!
- Само собой разумеется, - соглашался я, но не давал повода, чтобы
полковник подумал, что я уже готов идти в его контору и разбирать сердцем
все дела, которые скопились у него в большом количестве. Тем более, что я
занимаю уже офицерскую должность, она у меня на уровне майора. И я люблю
свою работу. Люблю открыто говорить о том, что вынес при ограниченном,
пусть, сборе материалов о людях. Зачем же мне менять самого себя?
Когда я с досадой проговорил "само собой разумеется", Шмаринов
обиделся:
- Да не само собой разумеется! Я разрешил Железновскому тебя, скажем,
взять с собой. Я хотел, чтобы майор Железновский думал не только о
карьере, а хотя бы немножко почувствовал себя человеком, заинтересованным
в улучшении жизни. А улучшить жизнь - это объективно разобраться в той
ситуации, в которую попали люди.
- Вы сказали о Мещерской. И ведете разговор на ее примере и на
примере ее сбежавшего мужа...
- Конечно. Если Железновский что-то понял и даст тебе дело Шугова...
- Почему вы так думаете?
- Не даст сам - ты у него попросишь. В это я верю... Ты, получив
материалы, разберешься, а не просто осудишь человека. Я это наблюдал по
твоим публикациям. Ты досконально копаешься. - Шмаринов то ли посмеивался
надо мной, подковыривал, то ли говорил серьезно, однако льстил мне, что на
него не часто находило. - Так вот... Шугову инкриминируют предательство и
играют вокруг его ревности: мол, все начиналось у него с этого. Но скажу
тебе... Ведь его как бы специально подталкивали к этому! Как говорится,
все это было! Ведь не успел Шугов жениться, как рядом с его женушкой
пошагали два человека... Уже на то время - два человека!
- Да, но причем здесь - подталкивали? - возразил я.
- Обыкновенное дело. Борьба за карьеру и борьба за красивую женщину
идут часто рядом. - Сегодня Шмаринов говорил слишком пространно. - Разве
это не усек ты из моего разговора? Они, эти двое... Я тебе назову лишь
буквы. Это полковник Н. и генерал С. У меня нет основания предъявлять им
обвинения или выносить частное определение по делу Шугова. Но в том, что
Шугов там, у врага, и их вина. Ах как они отнимали у него эту женщину! Как
пытались уничтожить Шугова!
- И что из всего этого я вынесу? Даже, если буду иметь материалы,
копаться в них?
Шмаринов вздохнул тяжело:
- Чудак! Если бы я имел не Железновского, а другого сотрудника, он бы
все это не обошел стороной. Трудно сказать, а, точнее, возражать против
негатива, если в деле теперь фигурирует враг народа, перебежчик! Я имею в
виду Шугова. Что бы ты сейчас не сказал в его защиту - мимо! На тебя
поглядят искоса... Но можно сказать об этих двоих! Их подлость,
сводничество, сволочизм... Это же было! Как же все это оставить в стороне!
Разговор состоялся, естественно, уже после того, как у меня побывала
папочка с "Делом Шугова". Знал ли Шмаринов о том, что Железновский дал мне
эту папочку? Не думаю. Железновский, свернув папочку, положив ее на дно
чемодана, тут же уехал. Шмаринову не дали даже проводить начальство. Но
что странно, в "Деле" не было ни полковника Н., ни генерала С. И
Железновский не сказал мне о них. Может, он скрыл от меня другую папку о
Шугове, более увесистую? Более... То есть, где были и Н., и С.?
Но я помнил этот разговор со Шмариновым. И я пришел на второй день
уже на квартиру Зиновия Борисовича Мещерского, дабы выяснить кое-что хотя
бы об этом полковнике, и об этом генерале, видно задевших судьбу Шугова.
Марины Евгеньевны не было дома. Мещерский пил чай на кухне.
- Я знал, что вы приедете. Вы хотите тоже обелить Павла Афанасьевича?
Я это понял. И мы помогли вам вчера. Мы говорили о нем хорошо, хотя, вы
должны это знать, в нашем доме не стоит упоминать о веревке повешенного.
Знаете, мне не положено якшаться со шпионом. И я всячески отмежевался от
бывшего зятя. В конце концов моя идеологическая работа не терпит
