муки, не хватало порой керосина, один всего магазин. Не магазин, можно
сказать, - лавчонка, где орудовала приезжая Клавка-продавщица, сделавшая
на Большой земле растрату в тыщу сто рублей. А хлеб выпекали порой сырым,
потому что пекарни как таковой не было.
Он меньше говорил, кузнец Вакула, - делал свое да делал.
Старший из земляков поблагодарил Прошина за такое жизнеописание и за
такое уважение к деталям.
Все шел снег, когда гроб подвозили к вертолету и когда вертолет
уплывал к дальней украинской земле, к ветлам и тополям, к каштанам и
вишням, к селу в яблоневых садах, к дому, где родился Вакула. В войну дом
снесло фашистским снарядом.
Дядя Коля семенил за своим бывшим другом по топкому снегу, и только
темнота скрывала его слезы, плакал он молча, похлипывания уносил ветер,
летящий туда, куда отправился вертолет.
Рядом плакал Миша Покой, вяло помахивая рукой вслед вертолету, давно
потонувшему в стуже и ветрах. Миша очень завидовал кузнецу Вакуле и хотел
вот так хотя бы ехать отсюда. Миша был чист сегодня, как небо,
застекленное первым потеплением, угадывающимся по чистым, кричащим краям
небосвода. Все, что происходило сегодня, поразило его своей необычностью и
удивительной простотой. Даже мертвые мы нужны, даже мертвые мы не
принадлежим себе! Как же надо жить, чтобы при жизни быть понятым и чтобы к
тебе приходили как к нужному и достойному! Они везут тебя в тишине, а
здесь остается память - и в бане - скобы, забитые твоей рукой, выкованные
твоими руками... Тебя везут, но в сущности, вся земля твоя и нет, пожалуй,
на ней делений, если ты ее украшал. Ты умер, но ты идешь, тебя везут и,
значит, ты нужен. "А я живу и иду сплошняком весь день, а вечером нет
воспоминаний, все - мертвечина. Жена плачет на Большой земле, дети плачут,
оставаясь у бабушки. Памяти нет. Ни после окончания школы нет памяти, ты
занял чужое место в институте. Поехал куда-то после назначения. А люди
что-то делали, люди состарились, и их везут к себе на родину. А тебя даже
в лес не берут!"
Он подошел к Волову.
- Я вас прошу об одном, слышите? Не пейте здесь! Не пейте! Не пейте,
Волов! Страшно вас умоляю! Не надо... А если... Тогда бегите... Завяжите
глаза и бегите!
22
Два дня Родион ждал свою дочь. На третий не выдержал: отвез внука к
соседке (верст за двадцать жили старик со старухой), сказал им, что Маша
больная, увезли ее на вертолете, самому же ему надо сбегать в поселок:
есть-де вопрос, в какой час станут вывозить заготовленные дрова, чтобы
быть на месте и не уехать в больницу к дочери. Врать Родион сроду не умел,
все выходило у него неловко, он себя ругал в душе за вранье, но соседи
были люди доброжелательные. Гостеприимством их не обделили; несказанно
обрадовались тому, что Родион заглянул с просьбой, особенно обрадовались
мальчонке. Как их не понять - живут на заимке вот уже сколько, внуков
своих видели в последний раз лет пять назад.
- Так, говоришь, дрова? - правда, спросил хозяин, выпив рюмку-вторую
и прищурил глаз. - Ну-ну!
- Дрова, дрова! - заторопился Родион.
- Ну беги. Без огня да тепла народу худо. - Хозяин привстал, был
коротконог, широкий, как заслонка.
Присел рядом с Родионом. Начали с дров, перешли вообще к жизни
лесной, к народу теперешнему. Народ и не так и не сяк. Хотя открытие века
совершил, под стеклом огурцы и помидоры выращивает, города на болоте
поднял, а все равно и не так и не сяк!
- Нефти, - сказал хозяин, - гляди, больше, чем в Баку даем в сто раз.
А жилье охотник беречь не научился. Как ты, Родион, не замечал за
прошедший час? Раньше у нас мешочек подвешен к потолку, спички там лежат,
продукты разные и записка, как людям выйти, ежели они потерялись. А
сейчас, гляди... По избушкам-то как леший вредный прошел. Что бы это
значило?
Намекал, намекал. На Лексея намекал.
Родион отбрехнулся: кто же его знает, сколько теперь туриста сюда
прет по своим делам? Интересуются этим краем, собирают разные сведения.
Что людям скажешь неопытным? У них в путеводителях одно понаписано, а
идешь - вот тебе другой путь. Небось и возьмешь из избушки все запасы.
- Может и так, - согласился хозяин. - Но что-то на туристов не
похоже. Заезжал ко мне недавно следопыт здешний. Он кое-что порассказал. И
тебе, гляжу, было бы интересно послушать.
- Как-нибудь в другой раз, - сник Родион, собираясь в дорогу и
прощаясь с внуком.
Хозяин долго и пристально глядел на него.
- Как знаешь. Только, гляжу, и мы, старики, голову начали из-за этой
молодежи терять. Они живут по своему, не по-нашенскому, а мы тоже свои
традиции стали подпорчивать.
На выручку Родиону пришла хозяйка:
- Чего пристал к человеку?
Родион дошел к реке через урман, выбирая только ему ведомые тропки.
Дурные мысли, одна похлеще другой, наваливались на него. Они жалили его
беспощадно: то он придумывал для себя, как мучают дочь, то видел ее уже
мертвую - где-то закопали наспех.
Родиону впервые было страшно, и страх этот сдавливал ум, и терялось
все былое спокойствие, и на смену этому размеренному спокойствию приходила
какая-то обрывочная поспешность, и он многое не соображал, а видел как
будто не сам, а кто-то глядел за него.
С тех пор, как у дочери появилась от него тайна, с тех пор, как он
стал замечать ее неожиданные уходы куда-то, этот страх бродил в нем,
вызревая по вечерам в особо острые моменты, когда он то бросался к окну,
услышав за этим зимним глухим окном какой-то шорох, то лежал не
шелохнувшись. Он пришел к мысли: на войне было легче ему, чем теперь,
переживая за единственную дочь, у которой жизнь не сложилась. Он думал,
что пуля в спину, в грудь была бы для него лучше, чем жизнь после ее
безмолвия: глядела на него жалобно, слезы капали из глаз.
Он прошел берегом километров пять или больше того. Лыжи скользили еще
бодро. В ногах Родиона была такая всегда легкость, что он иногда их не
ощущал. Эти ноги и кормили его, и поили, и уводили, и спасали от
неминуемой смерти.
Безусым приехал сюда с комсомольским билетом. Из Марийской автономной
республики приехал тогда совсем молодой лесник. В Москве предложили
переменить место жительства. Подайся, мол, по путевке на югорскую землю.
Что тогда знал о ней, согласившись поехать, раз это _н_а_д_о_? Знал лишь в
совершенстве марийский язык. Оказалось, достаточно. Сходный этот язык с
манси. На родном языке помогать следует культурно выращивать не лес один,
а и культуру малого, вымирающего народа. Умели говорить раньше с людьми.
Говорил с ним первый заместитель Калинина - Петр Германович Смидович. В
суровых это будет условиях, - стращал, - не Волга-матушка.
Западно-сибирская тайга! Кто знает о том крае? Исстари сложился у
трудолюбивых и выносливых народов - хантов, мансийцев, манси, ненцев,
селькупов, коми - самобытный уклад жизни, богата материальная и духовная
культура. Оленеводство, пушной и рыбный промыслы. Надо людям помочь
избавиться от темноты, шаманов...
Ему отвели участок. Лес, по которому только что пробежал, поднят и
его руками. Пятьдесят лет тому назад сажал первые кедры, теперь первый
орех дали. Только что пробежал там, где стояла когда-то культбаза. Сам и
строгал, и поднимал бревна. Друг был первый Вакула. Прибежал однажды к
нему - на воротах вывеска: "Культбаза".
- Зачем ты написал _к_у_л_ь_т_б_а_з_а_? - закричал Вакуле.
- А что? - пожал недоуменно плечами добродушный украинец, тоже
добровольцем прикативший, так как _н_а_д_о_!
- Культ по-хантийски черт, - пояснил. - Кто к черту рожать придет?
Первой родила на культбазе ему сына жена Марьюшка. Сын помер потом.
Жили с ней порознь: избрали ее председателем культбазы. Марьюшка водила
гостей из далеких урманов. Следила, чтобы ловко пришельцу стелили
постельку, чайку покрепче бы заварили... Показывала все. Электростанция -
как чудо. Хлесталась при бабах веником. "Дух выгоняет!" - шептали те в
ужасе.
Агрономический, зооветеринарный пункты организовала Марьюшка. Бегала,
старалась.
Ревновал ее, хотел, чтобы бросила все, жила с ним.
Понял свою Марьюшку, когда в урмане стреляли в нее. Привезли
мертвенно-синюю, без кровинки, и он, суровый, дичающий в безлюдье мужик,
опустился перед ней на колени, и держал ее голову, поседевшую на этих
ветрах, и дочку, Машеньку, держал другой, дрожащей рукой. "Мамка наша
умирает, доченька! Плачь, маленькая! Плачь!"
Лишь через десять лет после смерти сыночка дочь на свет появилась.
...Родион вышел, наконец, туда, куда ему требовалось. Силы его
оставляли. От буровой, в заснеженной полутьме, увидели его, и вскоре к
нему подъехал вездеход. Его никто поначалу не узнал. Узнал потом пришедший
Лохов.
Остались одни в его теплом ухоженном балке.
- Рассказывай, - потребовал Лохов, - по тебе вижу, что-то
случилось...
- Дочь у меня пропала, - сказал Родион, - и, думаю, неспроста...
Через некоторое время в балке у Лохова Родион под диктовку написал
следующее:
Письмо прокурору округа
"Я, Родион Варов, с 1905 года рождения, лесник Замятинской пади, хочу
сообщить следующее:
28 ноября, примерно в 3 часа ночи, ко мне в дом постучался
неизвестный, который впоследствии оказался Алексеем Духовым, сбежавшим из
тюремной колонии. Меня поначалу удивили обстоятельства побега и его
бесцельность: в колонии ему оставалось отбывать не более полугода, а
причины, как таковой, чтобы вынудила его сбежать из колонии, не было: к
родным местам он равнодушен, любви к кому-нибудь тоже нет. Я могу
объяснить, что заставило скрыть побег Духова Алексея. Каюсь, слепая любовь
к дочери. Слезно просила она меня спрятать отца ее ребенка. Я не знал до
этого, что отцом моего внука является внук моего фронтового товарища,
погибшего в боях за Родину. Я спрятал Духова. Он ушел вместе с моей
дочерью. Дочь потом вернулась. А потом... Увы! Перед тем, как уйти, моя
дочь намекнула мне: по ее догадкам, Духов пробрался сюда за тем, чтобы
выкрасть у своего отчима очень ценные рукописи. Его мать связала свою
судьбу с неким Семеном Яковлевичем Варюхиным, который в свое время получал
срок за аферы. Отчим в последние годы занимался скупкой и перепродажей
ценных рукописей, он отыскивал все оставленное ссыльными. У него, как
сказала моя дочь, находятся сейчас рукописи очень ценные - XVI и XV века.
Несколько ценнейших рукописей хранилось и у меня. Приобретены они
были моей женой-покойницей. За четыре последних месяца в моем доме было
трое ходоков. Сообщаю приметы: 1) мужчина лет тридцати - тридцати пяти,
плотный, голова и руки большие. Смотрит открыто, глаза даже добрые,
говорит книжно, иногда заумно, переиначивает песни, которые мы считаем
трудовыми и победными, на свой, иронический лад. Берет цитаты из Кирова,
Луначарского, Сталина, Мао-Цзе дуна. Допуская небольшие вольности,
преподносит их, иногда весьма кстати. Живо откликается на новые пословицы,
иногда заносит их в свою тетрадь... 2) Молодой человек, подкованный
однобоко, лет ему двадцать четыре - двадцать шесть, длинный волос, рыжая
бородка, в руках брезентовый мешок. (Я спросил: "Зачем вам такой мешок?" -
"В нем носят лучшие драгоценности, созданные человечеством", - ответил
он). Подвержен простудам... 3) Старик моих лет, узкое желчное лицо,
повадки барина, эрудит, без всякого сомнения, выдающийся. Цитирует
наизусть Бабеля, Зощенко, Ильфа и Петрова, знает современных, как он
