- Мы-то с тобой, чего должны на воду дуть? Мы всегда в стороне
находились, когда ему плохо было. В первый раз он и пришел к нам. Знает
нас. Что-то тебе об этом говорит?
Он видел: невыносимо жалко ей Леху. Кому, собственно, есть дело до
нее, до ее сына, до этого здорового, сильного мужика? Помнишь, - спросил
себя, - свою жену-покойницу? Пошли нелады, когда прислали нового
директора. Кому ты стал нужен? Только ей. Ты с ним схватился и остался
один. Потом, через много лет, директора все-таки судили за воровство, за
превышение власти. Но спасла-то Родиона жена. Все эти годы берегла. И
здесь дочь одна с ним, беглецом. Никому дела до их душ нет. Чем живут оба?
Почему сбежал? Почему помогает?
Отец пристально посмотрел на нее. Дочь за этот час извелась, и он ее
не узнавал при неверном свете керосиновой лампы. Она как бы постарела, но
стала строже, собраннее, девичьи пухленькие губки куда исчезли. Они были
сжаты теперь, тонки, до синевы покусаны. Глаза ее, большие глаза
покойницы-супруги, горели зловеще, решительно требуя от него дела, а не
слов. Ну что же, - сказал он себе, - перед смертью возьму на душу грех. Не
мне он нужен, - ей. Любовь эта сильна, и я тут посторонний. Я этого не
знаю, позабыл об этом, и ныне все останется со мной. А ты как хочешь,
ежели не боишься души своей!
Он встал и сказал:
- Ну что же! - Он уже не колебался. - Лизать нож - порезать язык,
Маня! Давай его перехороним. Осторожного коня и зверь не повредит...
На дворе забрехали собаки. Дядя Родион на них прикрикнул, они сперва
замолчали, а когда люди удалились, снова забрехали. "Даже тварь
бессловесная понимает, как все нехорошо!" - тоскливо подумал Родион. Эх,
Леха, Леха! Не удержался ты за гриву - за хвост-то не удержишься!
На месте Алексея не оказалось. Землянка была пуста.
Возвратились обратно к поселку Мамоков с Нургалиевым. Нургалиев
отошел в сторонку и что-то прикидывал.
- Теперь самый сезон на зверя, поди, собираться, - сказал, зябко
поежившись, санитар после сна непробудного, - а человека от заработка
оторвали. - И обратно к Мамокову: - Ну а ты, старшой, нашел что у Родиона?
Мамоков плюнул в темноту.
- Ты давай дуй за лекарством.
18
Похоронили и кузнеца Вакулу - ветерана, которого упомянул в своей
статье Квасников. Зарыли в мерзлую землю. Не болея - враз потух. Как в
холодильник поставили. Были стихи, были горячие речи. Прошин говорил - все
плакали. Маслова ученики пели песни. Выдался день теплый - всего под
тридцать. Нормально. Вася-разведчик опять играл беспрестанно похоронный
марш.
Директор сообщил на могиле: Вакулу решили забрать какие-то
родственники и перезахоронить на родине.
Но пока лежит на этой земле. Пухом ему земля, ветерану. Это не то,
что Ерофеич-Сурок. Тут все по правде, все по-настоящему.
И поминки то, что надо. Предусмотрительно оставил кузнец Вакула две
тысячи. Кусев начеркал Женьке-продавщице бумаженцию. Напоминались так, что
Вася-разведчик потерял баян, а Клавка-кассирша в туфлях и капроновых
чулках ушла домой. И - ничего, даже грипп не подхватила. Таисия-повариха,
по прозвищу Недотрога, поругалась с Лоховым прямо на поминках, она подала
заявление по случаю, что так он ловко говорит, а заботы о ее заработке не
проявляет.
- Пойду в совхоз наниматься, - кричала она при всех.
Прошла неделя. Прилетел из района вдруг вертолет. На поселок
нахлынула проверка. Сегодня с утра кубанцевская шарага на рабочих местах.
Все до единого человека. Приезд прокурора настращал.
Директор приходит с тремя членами комиссии и весело говорит: "Здоров,
мужики!"
Наше вам с кисточкой! Ему хорошо - баба молодая и с таким видом! А
тут коэффициент до трехсот идет, а дальше хочь кричи! Волов, новый прораб,
удружил! Через печать пропесочил! Но ты, директор, не радуйся. Мы свои
триста с холодочком восстановим. А для твоей премии тебе, если хочешь
знать, покрутиться надо! Как полоумному. Фигаро - туда, Фигаро - сюда! А
на нас, чтобы мы тебе план подогнали, шиш станешь рассчитывать, понял?
Только комиссия шуранула далее, сели. Сидят в кружке около костра.
Придурок Валеев суетливо поддерживает огонь. Когда Валька-молочница на
всех парах:
- Трататушки вашу перетрататушки! - С полуоборота заводится. - Если
вы не закончите к сроку вашу эту дриньденьдень, грозит вам, лишиться всем
без всякого мужского достоинства! Пусть оне, - кидает в сторону ушедшей
комиссии, - вам прошшают. А мы вывесим на нашем женском отделении в бане
все ваши "достоинства"! Ты, хапошник Кубанцев, рвач, душу твою!.. А мне
фартера нужна. Да и баня бы... не мешает по отдельности уж воздвигнуть.
Кубанцев смеется: ничего, вместе будем скоро мыться. Как стенка
рухнет, так и объединимся. Пусть тогда новый прораб голой попкой подопрет
ее. Он умный. Вы его все полюбили.
- А ты чево сидишь не работаешь? - набрасывается Валька-молочница на
самого безобидного Валеева.
Валеев бледный.
- От баба, от баба! Орет, когда прокурор приехал!
Нервно вскакивает и, бестолково путаясь в длинном полупальто, находит
себе работу.
Директор, вернувшись уже один, - он устроил гостей на отдых в
конторе, освободив кабинет главбуха, счетовода и главного инженера (туда
занесли матрацы, койки, подушки и зачем-то меха - настоящий пыж), -
довольно похохатывает.
Увидав нового прораба подходит к нему и говорит:
- Баню, Сашок, баню! Действительно, нехорошо. Кровь из носу, а баню
давай! Запишут нам за баню! А уж потом в лес. Сколачивай бригаду - и по
дрова.
Легко сказать - "сколачивай!" Кого тут сколачивать?
Идут рядом, толкуют. Прораб свои сомнения высказывает.
- У меня прокурор на дому живет, - вдруг говорит директор. - Что
прикажешь ему объяснить и насчет бани, и насчет дров? Как объяснять, что и
бабы, и мужики почти разом моются? И дров нет.
- А я-то причем? - уже раздражается Волов. - Я командую всего-то
месяц.
- Сашок! Горячий ты. Вон погляди на них! - Показывает сразу на весь
совхоз. - Они сколько тут живут и то во многом со мной советуются, когда
что писать. Зачем же ты так? Пойдем, он хочет тебя лично лицезреть.
Прокурор (собственно, ревизор), как выясняется, одной ногой уже на
другой должности - недавно избрали каким-то там секретарем. Волов вначале
разговаривал с ним настороженно. Оказалось, зря. Дело завертел тот туго.
Перед ним куча бумажек - все тут о кубанцевской шараге: сколько при
отсутствующем в отпуске прорабе Орле получили коэффициенту, сколько
неположенных дополнительных выплат.
Позвали Кубанцева. Потеет. Кряхтит. Бурчит что-то себе под нос.
Искоса поглядывает на нового прораба: наделал шороха!
Уже на улице угрожает:
- Ладно, припомним, как тебе больше всех надо!
Дома - накрытый стол. Белоснежная скатерть. Как в хорошем ресторане.
Вилки, ножи, салфетки, бокалы. Селедочница с селедкой. Добра всякого!
Как только Волов ступает на порог, Андрюха, Вальки-молочницы супруг,
включает радиолу. Николай Сличенко поет о ручеечке-ручейке.
- Чего это вы? По какому делу гулять вздумали? - Волов растерянно
стоит на пороге.
- Да почему, да потому, да по какому случаю-да! - семенит
Валька-молочница своими худенькими ножками, расставляя широко руки и
готова обнять Волова.
- Нет, правда?
- Эх, Саша, люли-картинка! - подбоченившись, смеется
Валька-молочница. - И чего ты все расспрашиваешь? Солнышко ты наше ясное!
- И к Маше-хозяйке, сильно приодетой, с газовым платком на крутых плечах.
- Наливай, что ли, Машка! Хоть одного кавалера бог послал нам! На всех
одного!
- А ты сама, Валек, давай кумандуй! - Маша усаживается живо за стол.
- Вам, Александр Тимофеич, што? - Валька-молочница вроде и не кричала
два часа тому на банду Кубанцева. Весела, игрива.
- Давай, Валек, что покрепче! - Маша-хозяйка почти силком усаживает
Волова рядом с собой.
- Да дайте я хоть руки вымою.
- Это можно. Что ему, Машенька, твоему квартиранту, сказать? Ведь все
помрем скоро. Сурок помер, Вакула помер. А он поедет за дровами. Деньгу
зашибет таку - иным не снилось!
Волов вскоре приходит к столу. Маша-хозяйка силком садит его все же
рядом с собой.
- У нее свой молдаванин есть, - смеется. - А мне что? - Закусывает
она с большим аппетитом. - Мне бы разговору не было! Я и щас бы, будь
такой, к примеру, у меня жених, - толкает под бок Волова, - в лес бы его
не пустила... Деньги? Что деньги? Это когда их нету, неудобно.
- Я те скажу, Маша! Генка-водовоз на что тюлень тюленем! А как
рассуждает? Взять хотит бабу с деньгами. И, гляди, найдет. А там-то, на
Большой земле, грит, устроюся на водную станцию в каком городе... А летом
лодки отпускать, кто захочет покататься!
- А у нас - что? Не скука, да? - спрашивает Андрюха, прокрутивший
только что пластинку о клене опавшем. - У нас!.. Эх!.. Мама моя виноград
сажает, а помидоры - свои! А работа тоже восемь часов и два выходных.
- Так ты, может, опять лыжи туда востришь? - набрасывается на него
Валька-молочница.
- Я к примеру...
- И помолчи, как к примеру! Дай людям поговорить!
- Да ниче у вас с ним не выйдет! - простодушно сказал Андрюха. - С
этим делом ничего, говорю, не выйдет!
- С чем это? - нагнув по-бычьи шею, весь покраснел Волов.
- Как в старое время покупают тебя! - простодушно сообщил Андрюха.
Волов встал, одернул гимнастерку.
Валька-молочница превратила все в шутку:
- Такого-то иначе, как захватишь?
И забегала вокруг:
- Да что тут обижаться-то? Вон, гляди, и мальчишка прикипел! И девки
смирнее стали! И вон Таня даже всем рассказывает, как ты с
мальчонкой-то... И по физкультуре, и уроки стал готовить лучше, и меньше
хулиганит...
Маша-хозяйка потупилась, перебивая Вальку-молочницу:
- Братишку, скажем, твоего, Алексан Тимофеич... Мы ему подмогу
устроить завсегда можем... Я что говорю? - Она оглянулась, как бы ища
поддержки. - С деньгами!.. Хи, ты милая моя! С деньгами-то и теперь мы
всех плясать перед собой заставим... Нам не надо, чтобы из последних сил
вырабатывался!
Вышел из-за стола, и Маша-хозяйка приумолкла на полуслове:
- Не обижаюсь я на вас, Мария Афанасьевна, - сказал. - Может, и в
самом деле жизнь ваша так сложилась, что теперь вам надо мужика покупать
за большие свои деньги...
- Уж что большие, то большие, - не поняла Валька-молочница. - И вам,
и детям хватит...
Осуждающе остановил:
- А тебя я тоже не понимаю! Думал, когда кричала на могильников,
сердце у тебя! А ты - такое же тоже! Да ежели, что бы у меня в душе было
бы, ничто не остановило бы! Отчим у нас... тоже поднимал... Мать на десять
лет его старше!
И хлопнул дверью. На дворе пуржит. Метет белая поземка. Бело-бело в
черном дне. Куда идти? Пошел куда-то.
Навстречу человек.
- Здравствуй! - говорит Волову.
- Ты кто? - спрашивает Волов.
- А я рядом живу с Хатанзеевым, - говорит человек. - Ты не уехал на
Большую землю? Хорошо!
- Довези до Хатанзеева.
- А давай хушь тебя и в Салехард. Давай, хушь на Луну!
Прикатили. Старуха шепчет: "В армии был Васька - нишего не учился!
Невестка прямо глаза пялит. Тюлень сын! Русский одной рукой хорей
поднимает, через пять нарт прыгает"...
Старик вымолвил:
- Не зуди, старуха! И так тошно без тебя!
Догадался бы, шепчет старуха, не приехал бы! В доме не тесно, в чуме
не тесно: стыдно - наша невестка за мужиком сама побежит...
