Синедрион располагает склепом по своему усмотрению, хоронит там, кого
посчитает нужным, а когда я умру, туда положат меня. Великодушие мое было
оценено по достоинству.
- А Иисус? - не выдержал Лука.
Рука на покрывале дрогнула.
- Мне этот молодой человек симпатичен был, честное слово. Я даже сказал
Каиафе с глазу на глаз: зря ты так сурово с ним обошелся, не заслужил этот
молодой человек смертной казни, такой умный, с таким чистым лицом!..
- Но Иисус-то как там оказался?
- Я же сказал: человек я предусмотрительный и постарался закрепить свое
положение в Синедрионе. Склеп как раз к тому времени был закончен, и Каиафа
собрал нас, нескольких членов, обсудить, как быть с телом: он опасался, что
похитят его. Сам знаешь, как люди были тогда настроены. Я и сказал: вот
склеп. Предложил им воспользоваться. Каиафа сразу стал действовать: велел
купить плат, погребальные пелены, все, что требуется, а я отправился к
Пилату как частное лицо и попросил разрешения взять тело. Вот так это было.
А как его все-таки ухитрились выкрасть, до сих пор не пойму. Там по крайней
мере трое сильных мужчин нужны были, с инструментами, чтобы камень тот
отодвинуть. Странный случай...
- Правда, что Ананию, первосвященника, там же похоронили?
- Знаешь, сын мой... может быть... Но мне это неизвестно. Я уже много лет не
встаю с постели, политика меня не интересует... и вообще ничего не
интересует. Если похоронили, значит, похоронили, по договору имеют право, в
договоре сказано: до моей смерти Синедрион пользуется склепом по своему
усмотрению. За это меня оставили почетным членом... Даже сейчас, когда я в
немощи. Ко мне ежедневно лекарей посылают, хотя толку от этого никакого. Я
никогда не спрашивал, пуст сейчас склеп или нет. Принадлежит он мне, но
право пользования, пока я жив, у Синедриона. А вот когда умру, того, кто там
находится, вынесут и похоронят в земле. Так значится в договоре.
- Ты говоришь, Иисус был тебе симпатичен?
- Да, очень симпатичен. Я даже поспорил из-за него с Каиафой. А про себя
думал: хорошо, что он первым попадет в новый склеп. Он это заслужил...
- А Анания?
- Человек он был странный, но неплохой. Он много сделал, и хорошего много,
времена были трудные, тогда ему никто не завидовал, а теперь, я слыхал,
плюются, произнося его имя. Пускай и он покоится в мире, если лежит в моем
склепе, а потом будет погребен в земле.
- Ананию всегда звали Ананией?
- Я ничьей подноготной никогда не пытался выведать. Всю жизнь был торговцем,
это меня занимало, требовало всех сил и времени... пока здоровье не
кончилось. И еще я рано понял, что хорошая сделка может строиться лишь на
доверии. Где нет доверия, там появляется подозрительность, а на подозрениях
хорошей сделки не заключишь. Я всегда из доверия исходил. Может, Ананию не
всегда Ананией звали - это только ему известно. Я его принимал так, как
есть; вот как и тебя - что ты лекарь из Антиохии.
- А все-таки... как могли выкрасть тело Иисуса из склепа?
- Дело давнее, откуда мне знать? Говорю же, сам не понимаю.
- А в Синедрионе об этом не было речи?
- Наверняка была... Но там столько всего говорят, и все о важных, срочных
вещах. Я ведь нечасто туда ходил: политика меня мало интересовала, я
коммерцией занимался. Считал за честь, что меня туда выбрали, ходил на
заседания, когда было время, голосовал, если требовалось. Бывало, что
голосовал против: это все есть в протоколах. Знаешь, если ты член
Синедриона, с тобой и деловые партнеры по-другому разговаривают. Для меня
это было самое важное, и склеп я тоже Синедриону для этого предложил...
Сделай одолжение, позови служанку: простыню мне пора поменять. Утомил меня
разговор...
- Еще один, последний вопрос. - Лука нагнулся над Иосифом Аримафейским: - У
кого ты наводил обо мне справки?
- Пусть это тебя не тревожит, сын мой. Я хотел только удостовериться, что
спокойно могу впустить тебя в свой дом. И, как видишь, впустил. У таких, как
я, много знакомых; без знакомств, без связей нет коммерции. И важно, чтобы
ты с каждым был в хороших отношениях. Понимаешь, что я хочу сказать? С
каждым. Позови служанку.
Лука поклонился. Иосиф Аримафейский сипло сказал ему вслед:
- Пожелай мне спокойной и скорой смерти, сынок. Это уже все равно не жизнь.
Служанка стояла за дверью. Лука сказал ей: господин передает, простыни ему
пора сменить. Служанка ответила: да, я сама чувствую, что пора. И с дежурной
улыбкой добавила: сам дорогу найдешь, господин? Засов отодвинь. Я потом
закрою.
Доклад Антония Феликса императору Нерону
СЕКРЕТНО!
Антоний Феликс, прокуратор Иудеи, приветствует Cветлейшего Кесаря.
Считаю важным сообщить тебе следующее: в не столь отдаленном будущем в Иудее
ожидаются важные события, среди которых возможна и война. Положение я
многократно обсуждал с тысяченачальником Лисием, который хорошо знает
местные условия и был близко знаком с первосвященником Ананией еще до его
смещения, случившегося недавно и, я бы сказал, неожиданно. Это решение
Синедриона радости у меня не вызвало, однако вмешиваться я не мог - из-за
памятного соглашения, принятого добрых десять лет назад по инициативе самого
же Анании. До самого последнего времени Анания производил впечатление
правителя сильного, он держал под контролем тлеющие страсти, отношения с
нами строил на корректной основе. Так что устранение его от власти
представляется мне фактором, который требует тщательного анализа с точки
зрения нынешнего политического курса, что актуально уже потому, что, как я
отмечал выше, среди последствий не исключена и война.
Народ здешний разделен на враждебные непримиримые лагери, недовольство зреет
со дня на день. Наблюдается рост бунтарских настроений, направленных и
против нас, и против местных иудейских правителей, которые, как уж издавна
повелось, и сами раскололись на враждебные лагери. Каждая группа завидует
власти и влиянию другой, так что отстранение Анании вполне может объясняться
и внутренними интригами. В данный момент я не вижу во властной верхушке ни
одной группы, с которой мы могли бы надолго найти общий язык; поэтому нашу
политику в самое ближайшее время необходимо изменить решительным образом.
Красноречивой иллюстрацией к этой анархической ситуации служит одно
происшествие, имевшее место в последнее время. Саддукеи, которые на первый
взгляд являются сторонниками компромиссов, а в действительности самые
отъявленные фанатики, схватили иудея по имени Павел, по рождению - римского
гражданина. Павел этот исповедует учение некоего иудея по имени Иисус,
частично расходящееся с верой, коей придерживается весь народ. Саддукеи к
этой новой вере непримиримы, в то время как фарисеи, другая большая партия,
более терпимы. Вышеназванного Павла едва не линчевали; лишь вмешательство
наших солдат спасло ему жизнь. Затем он был предан суду Синедриона, где
приговор так и не был вынесен - вследствие уступчивости фарисеев. В это
время первосвященником еще был Анания. Фанатики организовали заговор против
Павла, и от смерти его спасли опять же легионеры тысяченачальника Лисия; под
покровом ночи они привезли его ко мне в Кесарию. С этим человеком мы вместе
с супругой моей Друзиллой встречались несколько раз для беседы. По его делу
мы провели еще одно судебное заседание; на нем в последний раз
присутствовал, в качестве первосвященника, Анания, хотя и не произнес ни
слова - вместо него говорил нанятый адвокат. Вынесение приговора я отложил -
и, как убежден, поступил правильно. Я исходил из того, что обязан до конца
разобраться в ситуации, которая все более запутывается; а этого можно было
добиться только при условии, что в деле Павла я не встану ни на ту, ни на
другую сторону. События полностью подтвердили мою правоту. С тех пор я
убедился: цель противников Павла заключалась в том, чтобы, воспользовавшись
судом как удобным предлогом, сбросить Ананию, то есть фарисеев, идущих с
нами на компромисс. Дело в том, что к тому моменту обе партии в равной
степени утратили доверие народа; это относится даже к фарисеям, которые одно
время пользовались большим влиянием. Саддукеи же, движимые чистым
фанатизмом, просто хотят захватить власть, которая должна обеспечить им
возможность обогащения. Обе партии сходятся лишь в одном: в ненависти к
империи; правда, ни один из лидеров этого прямо не признает, но каждый
пользуется этой ненавистью для того, чтобы привлечь народ на свою сторону.
Вышепоименованный Павел и его сторонники - не враги нам; в этом меня убедили
отчеты тысяченачальника Лисия и мои обстоятельные беседы с Павлом. И
все-таки фанатики саддукеи хотели добиться именно его осуждения, чтобы таким
способом совершить тихий переворот. Позволь я осудить последователя Иисуса -
и Анания как первосвященник-фарисей попал бы в ловушку, расставленную его
противниками; он или вынужден был бы перейти в их лагерь, или был бы
устранен. Правда, поста своего он лишился бы все равно, хотя Павла я осудить
отказался. Думаю, этот удел ожидал его в любом случае, разве что способ
устранения мог быть другим.
Подведу итог сказанному. Все это означает: саддукеи подмяли-таки власть под
себя, а поскольку народ их и до сих пор не любит, то теперь можно ждать
открытого сопротивления, что найдет выражение в бунтах и неповиновении; а
так как порядок предстоит поддерживать нам, то будет расти и ненависть к
Риму. Ситуация осложняется тем, что потесненные фарисеи захотят восстановить
свое былое влияние и, вероятно, тоже начнут подстрекать народ. Положение,
как оно мне видится, становится не просто безвыходным, но чрезвычайно
опасным; в этом со мной согласен и тысяченачальник Лисий. Нашими союзниками
могли бы стать последователи Иисуса, но они, по упомянутым выше причинам,
подвергаются преследованиям, шансов прийти к власти у них нет. В то же время
списывать их со счетов нам не следует, ибо ряды их, по имеющимся у нас
сведениям, растут и в нужный момент они могут стать нам партнерами. Я, со
своей стороны, именно поэтому уклонился от вынесения приговора Павлу и
поэтому дал ему, кроме охраны, возможность свободно встречаться со своими
единомышленниками. Кстати, поступить так мне советовал и первосвященник
Анания, когда - судя по всему, уже предчувствуя свое падение - по требованию
саддукеев прибыл с делегацией в Кесарию на упомянутое выше судебное
заседание, перед началом которого мы с ним обменялись мнениями с глазу на
глаз. Победе саддукеев он уже не в силах был помешать, но попытался хотя бы
немного сдержать их натиск. Не высказываясь определенно, он все же дал мне
понять: в интересах мира, не вступая в прямую конфронтацию с теми, кто
находится в данный момент у власти, нужно всемерно поддерживать
последователей Иисуса.
Следуя этому совету и стараясь быть предельно осмотрительным, я и в
дальнейшем, не питая особых иллюзий, буду поддерживать добрые отношения с
Синедрионом. Насколько подсказывает мне мой опыт, Агриппа, царь Иудеи, не
заинтересован в мирном разрешении конфликта: чью сторону он примет, даже
пусть на словах, зависит полностью от его прихоти, и, как я вижу, тяжкое
положение народа оставляет его равнодушным.
Можно лишь сожалеть, что события приняли такой оборот. Анании я через гонца
предложил поддержку канцелярии прокуратора, однако Синедрион прислал мне
ответ: бывший первосвященник нужды ни в чем не испытывает, Синедрион
заботится о нем должным образом; попросту говоря, его держат под домашним
арестом. Больше в создавшейся ситуации сделать ничего не могу. В
соответствии с соглашением, заключенным с царем Агриппой, я не могу наложить
вето на решение о смещении первосвященника, как не могу вмешаться и в выборы
его преемника. С Ананией как с политической фигурой мы считаться более не
можем. Что же касается вышепоименованного Павла и растущего лагеря его
приверженцев, то их стоит, и даже необходимо, принимать всерьез.
Все это я считал важным довести до твоего сведения в интересах планирования
дальнейших наших шагов. Желаю доброго здоровья.
Писано в Кесарии, в пятом году правления императора Нерона.
