кивнул мне - и ушел. Он уже скрылся из глаз, а я все стояла, глядя вслед
ему. На другой день, когда я проснулась, меня прямо пронзило чувство, что я
его люблю. Никогда, ни до того, ни после, не чувствовала я такой любви к
мужчине. Даже думать о нем было блаженством. Домой я не могла возвратиться,
потому что стала падшей женщиной; оставаться у людей, меня приютивших, тоже
не могла, хотя они предлагали остаться. Поступила я в служанки к человеку по
имени Симон, он был фарисей, велел мне перед гостями его не показываться. Я
все выполняла, что он приказывал, потом послала весточку Марфе, чтобы она
знала, где меня найти; Марфа пришла вместе с Лазарем, оба были растерянны, я
им велела обнять за меня мать с отцом. Хорошо было в одиночестве думать об
Иисусе, очень ждала я его и была уверена, что однажды войдет он в дом. И
этот день наступил. Симон хотел меня отослать, как обычно, но я пала перед
Иисусом на колени, и омыла ноги его, и поцеловала их, и вытерла волосами
своими. Симон разгневался, закричал на меня, как я посмела, ведь я падшая
женщина, и сказал Иисусу, чтобы он не позволял мне такого, Иисус же молчал и
улыбался, а когда я снова поцеловала ноги его, сказал: спасибо, Мария
Магдалина. Они беседовали до темноты, спорили о чем-то, потом Иисус ушел, а
Симон в тот же вечер выгнал меня, не заплатив жалованья. В ночной тьме я
бросилась следом за Иисусом - и нашла его у братьев, к которым он отвел меня
раньше. Я была счастлива.
На следующий день в полдень Лазарь принес весть, что отец наш скоропостижно
скончался и мать просит, чтобы я не показывалась на похоронах. Я была не в
состоянии плакать, хотя отца очень любила; Лазаря я обняла и велела
поцеловать мать, Марфу, а потом долго сидела в углу и вспоминала отца. Иисус
пришел вечером; ты печальна, Мария Магдалина, говорит, а я улыбнулась и
ответила: умер отец мой, мне передали, чтобы я не появлялась на похоронах
его. Видишь, какова жизнь, сказал он и поцеловал меня в лоб. Не печалься,
сказал еще Иисус, и тут я торопливо призналась ему, что, наоборот,
счастлива, потому что вижу его, потому что он рядом. Я люблю тебя, сказала я
ему. Он улыбнулся загадочно, коснулся плеча моего; я тоже тебя люблю, сказал
- и удалился с другими. Так я и жила среди них, стирала, убирала, готовила,
Иисус уходил на целые дни, я ждала его, а когда приходил он, омывала ноги
его, вытирала волосами своими и целовала. Он, усталый, сидел и молчал. Я от
него не отходила, спрашивала, не хочется ли ему чего-нибудь, он отвечал,
ничего, тогда я брала его руку, прижимала ее к лицу своему, вот так, хорошо,
шептал он, закрыв глаза. Не знаю, о чем он в такие минуты думал.
Прошли месяцы. Однажды у нас появилась Марфа, глаза у нее были красные, мать
тоже умерла, сказала она плача, ее уже похоронили, и я теперь могу
возвратиться домой. Иисус снова ушел на несколько дней, а когда вернулся, я
сказала: я тебя очень люблю, сейчас возвращаюсь в Вифанию, там буду ждать
тебя. Правильно делаешь, ответил он; потом сел и задумался. Я стояла перед
ним на коленях, ждала его слов. Я покину тебя, сказал он спустя долгое
время; нет, это невозможно, ответила я и умоляюще положила руку ему на
колени. Он прикрыл веки, сидел кивая, потом взял мою руку в свои; да,
продолжал он, я скоро покину тебя, и ты тоже меня покинешь, моя радость. И
все-таки я тебя не покину, однако ты останешься в одиночестве. Не понимаю
тебя, сказала я в отчаянии, я тебя очень люблю, больше жизни, и обняла ноги
его, и целовала руки его, я тебя никогда не покину, такого не может быть, и
я заплакала и лишь повторяла сквозь слезы: единственный мой. Ты не прислуга,
Мария Магдалина, сказал он тихо, и я не господин твой. Ты любишь жизнь, а я
на нее смотрю как на смерть. Поэтому говорю, что покину тебя, и ты тоже меня
покинешь. Тщетно протестовала я, тщетно сжимала руки его, тщетно плакала,
говорила, что не пойду домой, лучше останусь с ним рядом. Он взял в ладони
лицо мое, прошептал: ты должна вернуться домой, плохо, когда нет в доме
хозяйки. Поцеловал меня в лоб, в глаза, ступай, сказал, я тебя навещу.
В Вифании, в этом вот доме, я ждала его каждый день. Ни брат, ни сестра не
упрекали меня ни в чем, не напоминали о прошлом. Люди на улице сначала меня
обходили, показывали на меня пальцем, дескать, вот идет падшая женщина, я не
обращала на это внимания, даже не досадовала. По Иисусу я тосковала все
больше; на рассвете и на закате стояла у дома, ожидая его, и часто казалось
мне, что я его вижу, что он приближается, и я кричала ликующе: Марфа,
Лазарь, смотрите, дорогой гость к нам идет. Но он все не приходил...
Рассказывать дальше, Лука? Дальше будет еще печальнее.
- Я слушаю тебя, Мария Магдалина, - сказал Лука.
- Знай, что я была тогда молода и все еще красива. Симон, фарисей, мой
прежний хозяин, сказал однажды вечером, что хочет спать со мной. Я
сопротивлялась, но я же была служанкой. Он был ласков со мной, щадил меня, а
я, обнимая его, представляла, что обнимаю Иисуса. Раскаяния я не чувствовала
- и все же он прогнал меня. Здесь, в Вифании, меня позвал к себе сын
учителя, он был первый, кто заговорил со мной, и я была рада этому. Странный
он был юноша: готовился стать раввином, волосы у него поседели невероятно
рано, недавно умер он от какой-то болезни. С ним я тоже спала, а наутро
снова стояла в воротах, ждала любимого своего, Иисуса. Юноша был со мной
ласков, благодарил меня и вручил подарок. Я и тогда не чувствовала
раскаяния. Ты правда не разочаровался во мне, Лука?
- Я слушаю тебя, Мария Магдалина, - сказал Лука.
- Иуда пришел на день раньше, чем Иисус. Я его знала, но не обращала на него
особого внимания, как и на всех остальных, потому что никого, кроме Иисуса,
не видела. Он сказал, что Иисус послал его вперед, и долго, до ночи,
рассказывал, где они были, что с ними происходило; и еще сказал, что скоро
надо ждать очень важных событий. Я допытывалась, что это за события, но он
не ответил, только смотрел на меня в упор. Лазарь сидел, клевал носом; Марфа
давно спала. Было во взгляде Иуды что-то, от чего мне становилось страшно и
в то же время жалко его. Были в нем тревога и униженность, мольба и стыд. Я
взяла его за руку и спросила: Иуда, что должно произойти в скором времени,
расскажи мне. Но он лишь смотрел на меня, и в глазах у него были слезы; все
мы умрем, сказал он и неловко махнул рукой. Наверняка ты устала, сказал он,
иди поспи. Я тебя одного не оставлю, ответила я и сжала его руку. У него
неожиданно, почти со слезами, вырвалось: прошу тебя, не прикасайся ко мне, я
люблю тебя с тех пор, как ты вернулась из Иерусалима, не могу я без тебя
жить, но на мне висит страшный груз, лучше тебе ничего не знать, не
допытывайся, не надо. И как ни старался он подавить рыдания, они все же
вырвались у него из груди. Тогда я встала, растолкала Лазаря, велела ему
идти спать в горницу, он, сонный, бормоча что-то, ушел, а я тихонько
принесла воду, омыла Иуде ноги, вытерла, умастила маслами. Теперь тебе
лучше? - спросила я, улыбаясь ему. Я люблю тебя, только это и удерживает
меня в жизни, ответил он и попросил, чтобы я на него не сердилась ни сейчас,
ни потом. Тебя, наверное, никто еще не любил? - спросила я, видя, как он
дрожит, а он ответил, что не хотел причинить мне горе, он знает, я люблю
Иисуса, а о нем, об Иуде, беспокоиться не надо, он сейчас ляжет спать, мне
тоже пора ложиться. И тут я снова взяла его за руку, склонилась к его лицу и
спросила: Иуда, тебя кто-нибудь любил в жизни? Он поднялся, вздохнул и
ответил медленно: если ты не способен умереть ради того, для чего живешь, то
жизнь вообще не имеет смысла. Не спрашивай меня ни о чем, мне и так стыдно,
что я проявил слабость, я тебя люблю и делаю свое дело, и если бы я не любил
тебя так беззаветно, то меня бы уже и в живых не было. И он пошел в угол, и
лег на расстеленный коврик, и сжал лицо свое в ладонях, спасибо тебе за то,
что ты есть, сказал он, и забудь все, что я тут наговорил, забудь о том, что
смыслом жизни моей стала одна только ты, ибо я люблю тебя, как мог бы любить
только жизнь. Я погасила лампаду, легла рядом, стала гладить руки ему, чтобы
отнять их от лица, и ласкала его, и шептала: не плачь, милый мой, я тут, с
тобой рядом. И сама не заметила, как заплакала вместе с ним, но слезы мои
обернулись радостью, и он дрожал, и я тоже дрожала, и мы обнимали друг друга
так, что было больно обоим. Потом он задремал, а я смотрела, как лицо его в
свете наступающего утра становилось мягким, умиротворенным, как у ребенка.
Утром я молчала, и он молчал, и в глазах его я видела любовь и
благодарность. И скоро пришел Иисус, которого я так долго ждала, по которому
так тосковала. Меня терзало раскаяние; я склонилась к его ногам. Марфа
готовила еду, Лазарь растроганно топтался поблизости. Иисус разговаривал со
всеми, а я сидела у его ног, иногда опускала голову на колени ему, а он,
словно это было в порядке вещей, гладил меня по голове. Какая ты красивая,
Мария Магдалина, сказал он, когда мы остались одни, я так рад тебе. Почему я
не могу быть твоей? - спросила я; и снова спросила, ударив себя в грудь
кулаком: почему я не могу быть твоей? Он улыбался, лицо его было бледным,
измученным. У тебя славный дом, сказал он, мне здесь хорошо, и я счастлив,
что ты остаешься верной себе. Я не поняла, что он хочет этим сказать, но
надеялась, что он останется и простит меня и мы наконец будем спать вместе,
и у нас будут дети. Я люблю тебя, поэтому доставляю тебе боль, сказала я,
прижимаясь к нему, и он обнял меня. Это была случайность, что я как раз
оказался там и что ты обязана мне жизнью, сказал он, однако значение это
имеет такое же, как любая случайность в жизни. Одна случайность
переворачивает судьбу, другая проходит незамеченной. Он перебирал пальцами
мои волосы. Не печалься из-за меня, сказал он. Теперь я совсем уже ничего не
могла понять и срывающимся голосом воскликнула: скажи, ты меня любишь? Он
поцеловал меня в лоб, в глаза; я сказал тебе, что покину тебя, и ты покинешь
меня, и что я все же тебя не покину, и что ты останешься одна, говорил он.
Ты не ответил, посмотрела я в глаза ему, и тогда он сказал: точнее ответить
не могу. Я смутилась, и постаралась угодить ему, и вымыла ему волосы, и
смазала их, и, пока мыла, пела ему... Я еще спала, когда он ушел, остался
только Иуда; я тут приберу немного, сказал Иуда, после всей этой суеты
помочь в уборке - дело естественное; потом грустно добавил: слишком много
масла ты потратила, для Иисуса это уже значения не имеет. Иисусу это было
приятно, сказала я, и Иуда сказал: я тебя очень люблю. Я чувствовала себя
ужасно, я знала, Иуда говорит правду, и уклончиво ответила: то, что я
сделала, имело значение для меня, мне было важно умастить маслами ноги
Иисуса и волосы его. Иуда занимался уборкой, не глядя на меня, а я стояла,
не в силах вынести его молчания. Что ж, разве это вина моя, что я люблю
Иисуса? - спросила я и увидела, что Иуда побледнел и дрожит; я чуть не
сказала, мол, прости меня, тебя я тоже люблю, все, что было позавчера, было
правдой; но не в силах я была это сказать, потому что видела его лицо. Из
глаз у него вдруг хлынули слезы, потекли в бороду, он попятился к двери,
сказал тихо: я тебя очень люблю, Мария Магдалина, и ушел.
В скором времени Лазарь, брат мой, заболел; лежал, метался в жару, бредил,
терял сознание. Мы с Марфой целыми днями за ним ухаживали, укутывали его
пылающее тело в мокрые простыни, молились, ждали, чтобы пришел Иисус - он-то
наверняка поможет. Слышали мы, он недалеко, в какой-то деревне, учит людей
праведной жизни. Один из соседей наших, услужливый человек, пошел туда,
попросил его срочно прийти. Сознание к Лазарю не возвращалось, дышал он все
тяжелее, даже и не дышал уже, а хрипел и лежал без движения, как покойник;
мы уж только желали ему скорой смерти, чтобы не страдал он так. Дом был
полон сочувствующих, люди и на улице стояли, добрые люди, которые любили его
и теперь оплакивали. Тяжелое дыхание, хрип стали вдруг едва слышными, рот у
