про молодежь говорят, что бездушные и черствые, а здесь что-то другое.
Какая-то железобетонная простота. Если есть товар, то будь добр -
отпускай. Убийство - не убийство, им на это начихать. Титановые люди!
Непрошибаемые!..
Зло, не произнося ни звука, следователь шагает прямо на женщину,
заставляя ее отшатнуться. Объясняться с подобными гражданами у него нет ни
сил, ни времени. И то, и другое иссякло лет восемь или десять назад. Как
правило, свежеиспеченных выпускников юрфака хватает ненадолго. Романтика
погибает в первый год практики, жажда справедливости угасает лет через
пять. В рядах милиции остаются попросту в силу инерции, и неизвестно каким
образом огромный правозащитный корабль еще держится на плаву. Это одно из
тех чудес, которое кажется следователю абсолютно необъяснимым.
Миновав людей, они поднимаются по лестнице. Следователь раздраженно
посматривает на участкового. Так ничего и не понял он из бестолкового
доклада. Есть такие люди, что мямлят и мямлят, а сути из себя выжать не
могут. Не дружат они с ней - с сутью.
- Что взято? - сухо роняет он.
- Так ведь ничего... То есть, как есть ничего, - голос старшины
звучит жалко и растерянно. Неизвестно - что больше его смущает -
произошедшее убийство или погоны приехавшего офицера. Следователь
поджимает тонкие губы. Он начинает испытывать к коллеге смутную неприязнь.
Из новеньких, а уже с брюшком. Помощничек!.. Все, положительно, все
складывается сегодня не так: и дома с женой, мечтающей о садовом участке и
лицее для сына, и с погодой, и с этим ужасным происшествием. Опера
застряли на полпути, и ясно, что придется начинать одному, потому что
старшина - не в счет...
Быстро взбежав по скользким от глины ступеням, он входит в магазин.
Первое, что бросается ему в глаза, это валяющийся на полу детский
исковерканный автоматик. Оплавленная и полурастоптанная каблуками игрушка.
Здесь же рядышком лежит цветастая шапчонка. Чей-то истерзанный дипломат с
пулевыми отверстиями на пластиковом боку распахнутым зевом пытается
откусить от пола неприлично огромный кусок. Тело убитого находится у
прилавка, под маленьким кассовым окошечком. Возле него - россыпь
изумрудных горошин. У разбитой витрины перетаптывается бледный высокий
парень и держит на весу обмотанную носовым платком руку. С намокшей
повязки на линолеум падают бурые капли.
- Врач?.. Где врач?! - следователь резко оборачивается к участковому.
- Я вызывал, - лепечет милиционер. - Скорую... Обещали вот-вот, но вы
же видели, что это за район. Пока найдут машину, пока доберутся...
- Сходите к моему водителю, - перебивает его следователь. - Попросите
аптечку. Принесете сюда и перевяжете сами! Да, и еще... Водителя тоже
пригласите. Поскольку оперативников нет, понадобится помощь.
- Есть! - участковый неловко поворачивается и медвежьей походкой
ковыляет к выходу.
Не глядя больше на него, следователь шагает к телу и, наклонившись,
двумя пальцами касается левого виска лежащего. Обычно пульс здесь более
отчетлив, чем на кисти, но сейчас он не прислушивается. Да и температура
уже явно ниже тридцати. Совершенно неоспоримо, что мужчина мертв.
- Свидетели, - следователь обращается к молчаливой кучке людей,
сгрудившейся в дальнем от распростертого тела углу. - К сожалению,
вынужден опросить вас в самом срочном порядке. Преступники вооружены, и
каждый час работает на них. Поэтому прежде всего попытаемся выяснить их
приметы, описание и тому подобное. Кто - что вспомнит. И, разумеется,
постараемся не перебивать друг дружку...
Полная женщина с прилипшим к юбке парнишкой вдруг начинает рыдать -
безудержно, навзрыд. Никто не бросается ее успокаивать, люди словно
окаменели. Следователь пытливо смотрит на плачущую, с пониманием
оглядывается на безжизненное тело. Угадав продавца в стоящей несколько
особняком женщине, приглушенно спрашивает:
- Вы не могли бы предоставить нам какую-нибудь изолированную комнату.
Подсобку, склад или что-нибудь... Словом, чтоб не здесь.
Он успевает заметить ее испуганный взгляд, но в эту минуту группа
свидетелей приходит в движение, и к следователю делает шаг щуплый старичок
с седенькой бородкой. На блеклом, в мелкую клеточку пиджаке матово
отсвечивают заправленные в полиэтилен орденские планки.
- Дело вовсе не в том, о чем вы подумали, - старческий голос ветерана
надтреснуто дребезжит. Глухо прокашлявшись, он поднимает на следователя
слезящиеся глаза и от волнения часто моргает. - Видите ли, это будет не
просто принять. Не знаю, поверите ли вы мне, но... Они, конечно,
подтвердят, хотя не всякий соберется с духом рассказать вам об этом. По
крайней мере мне это будет сделать легче. Так что, если позволите...
Он ожидающе молчит. Вежливый старичок, деликатный. В некотором роде
драгоценный реликт - вроде петербургской пожилой интеллигенции, - только
там еще попадаются пережившие все и вся князья да графы. Старичок
продолжает молчать, он ждет от власти согласия, но следователь тоже не
спешит с ответом сразу. Предчувствуя недоброе, он недоуменно обегает
глазами свидетелей. Что-то необычное в их лицах. И это не похоже на
тривиальный страх. Тут что-то другое. Собравшихся в магазине объединяет
нечто общее, неприятно настораживающее... Со вниманием следователь снова
возвращается взглядом к старичку. Время!.. Вот, что его беспокоит! Каждая
минута - лишняя фора преступникам. Но и не выслушать свидетеля он тоже не
может. Тем более, что ни одного оперативника на месте еще нет - и кто
знает когда они вообще объявятся.
Еще колеблясь, следователь нерешительно расстегивает планшетку и
достает ручку и чистый лист. Пристроившись на подоконнике, обращается к
ветерану:
- Хорошо, я вас слушаю. Но одна просьба - быть по возможности
кратким.
- Кратким? Да, я понимаю. - Старичок делает рукой непонятный жест. -
Разумеется, я постараюсь... - Он запинается и вновь растерянно моргает. -
Видимо, нужно рассказать все. С самого начала.
Альмонис, английское средство от ожирения, завезли в среду. В среду,
а не в пятницу. Но именно в пятницу изрядно поредевший товар после долгих
сомнений и дискуссий решают выбросить на прилавок - и ради такого случая
долго упрашивают и наконец уговаривают подежурить в магазине штатного
грузчика Сему. Каким уж образом - неизвестно, но слух об альмонисе
успевает растечься далеко за пределы района, и отвыкшие от очередей и
давок продавцы всерьез опасаются нешуточного наплыва покупателей. И потому
пакеты с английским товаром надумывают выдавать через окошечко в стене, до
сих пор пребывавшее в заколоченном состоянии. То немногое, что еще лежит
на полках, на это время, разумеется, убирают.
Время - семь утра, но через все магазинное помещение, стекая по
крутым ступеням крыльца и дотягиваясь до угла соседствующей с гастрономом
аптеки, уже выстроилась плотная очередь. Хмурое выражение на лицах - под
стать темному, набрякшему небу. Утро похоже на вечер, а очередь напоминает
колонну французских арестантов, толпящихся на гильотину. Говорят, было и
такое. Более того, говорят, и на гильотину, изнывая от ожидания, пытались
проскальзывать вне очереди. Так или иначе, но выражение множества лиц
сливается в нечто общее, чему следует подобрать особый термин.
Ощетинившееся штыками каре - это уже не толпа, и очередь, стоголовой змеей
впившаяся в магазин - объект множественных вожделений, - тоже уже не
простое сборище людей. Это ожившее существо-великан, животное с
необузданными инстинктами.
Опоздавшая к магазину женщина, злясь на себя и на весь мир, медленно
обходит собравшихся. Ненавистно-тесное платье раздражает ее почти столь же
сильно, сколь и уличная слякоть. Добравшись до угла аптеки, она громко и
сердито фыркает, поворачивает назад и тут же откуда-то из-под ног
близстоящих людей выдергивает за курточку юркого карапуза с игрушечным
автоматиком. Наградив его основательным шлепком, тяжелым решительным шагом
движется к крылечку. По глазам ее видно, что она готова ругаться и
спорить. Однако мальчишке вовсе не улыбается торчать в душном помещении.
Усыпив бдительность матери притворной покорностью, он дожидается
кульминационной точки разыгрывающейся у крыльца перебранки и рывком
освобождает ладошку из мощной длани женщины. Отскочив в сторону,
присаживается на корточки и улыбается: воюющей мамаше не до него. Литым
корпусом, содрогаясь, словно ледокол во льдах, она раздвигает людей,
неукротимо приближаясь к дверям. Еще немного, и ее засасывает зев
магазина.
Поднявшись, мальчишка подходит к широкой луже и, настороженно
оглядываясь, ступает в нее. Снова с ожиданием смотрит вокруг, но никто не
обращает на него внимания. Зевая, он пересекает лужу из конца в конец и с
топотом начинает сбивать с сапожков липкую жижу.
- Куда прешь?! Куда?!
Подняв голову, мальчуган видит, как высокий мужчина с плоским
невыразительным лицом молчком продирается все к той же заветной двери.
Люди позади него разъяренно ругаются, вытягивают шеи, чтобы получше
разглядеть наглеца. Но наглец на голову выше всех, и возмущенные голоса
так и остаются голосами. Мальчишка звонко смеется. Прицеливаясь в мужчину
из автомата, коротко стрекочет.
Вскоре невдалеке от аптечного угла внимание карапуза привлекает яркая
коляска. Приблизившись к ней, он не без любопытства заглядывает под полог.
Оттуда на него сонно таращатся выпученные глазенки младенца. Слюнявая
соска в припухших губах ритмично и чмокающе подергивается. Подумав,
мальчишка выдергивает соску изо рта ребенка и дует лежащему в лицо. Но
эффекта добивается обратного. Ласково жмурясь, малыш тянет к нему пухлые
ручонки и что-то лопочет. Вот дурак! Мальчишка дает ему щелбана и, чуть
помешкав, осторожно бьет пятерней по мягкой щечке. Личико в коляске
по-старушечьи морщится, и губы вот-вот опасно скривятся. Не дожидаясь
тревожной сирены, мальчишка пихает соску обратно и торопливо бежит от
коляски.
Влага, пропитавшая воздух, внутри помещения многократно уплотнена
дыханием и теснотой людей. В душной жаре, проникаясь все большим взаимным
раздражением, собравшиеся утирают рукавами мокрые лица, ворочают головами
и перетаптываются. В центре современного города, посреди асфальтовой
слякотной осени - тусклые тропики. Единственное развлечение - пестрым
квадратом висит на стене. Это не картина Эль Греко и не охотничий трофей,
- это липкий пластырь, покрытый слоем мух и комаров. Глядя на него, люди
ощущают смутное удовлетворение, некое не вполне осознанное злорадство, как
компенсацию за переносимые муки.
Здесь человек двадцать, а то и больше. Каким-то чудом полной женщине
все-таки удается затесаться в очередь, и, отдыхая, она шумно дышит,
стараясь не глядеть на соседей, всем своим видом демонстрируя решимость
возобновить бой в любую минуту. Со стороны окружающих - полная взаимность,
и все же чувствуется, что победа за вторгшейся женщиной. О недавней
перепалке не поминают, - последние нервы, как последние патроны, берегут
на будущее. Мужчина с плоским невыразительным лицом ведет себя спокойно и
местом в очереди не интересуется. Он пристроился в пустующем углу,
поглядывая на людей юрким цепляющим взором. Легкий дождевик он успел
скинуть, спрятав в спортивную сумку, и всем видно, что рубаха на его
большом мускулистом теле - в темных расплывающихся пятнах. Не снимая белой
кепки, прикрывающей, должно быть, лысину, он то и дело вынимает из кармана
