старейшину не пришлось искать, он заявился к ним сам - вполне добровольно,
но, увы, проку от него не было пока никакого. Пухлый человечек, с птичьим
хохолком надо лбом и аккуратной лысиной на макушке, упорно не понимал
задаваемых вопросов. Беспрестанно кивая, он невпопад улыбался и что-то
торопливо лопотал. Ни один из воинов не мог разобрать его речи. Но самое
удивительное заключалось в том, что человек не понимал языка жестов. Лицо
его кривилось и передергивалось, изображая попеременно собачью преданность
и некую умиленную радость, маленькие, как у ребенка, ручки активно
жестикулировали. Он не понимал легионеров, они не понимали его. Диалога не
получалось, и у центуриона все чаще начинала появляться мысль, что они
пытаются договориться с идиотом. Впрочем, разговора не выходило и с
прочими жителями селения. Люди избегали легионеров, попрятавшись по домам
и сарайчикам. Многие на потеху воинам пытались укрыться в травяных стогах.
Это было и вовсе непонятно. Любой стог можно было поджечь малейшей искрой,
но жители этого явно не сознавали. И никто из них по-прежнему не спешил
благодарить их за уничтожение чудовищ, за свободу, подаренную населению
деревни.
Центуриону пришло на ум, что возможно, Солоний был прав, предлагая не
сдерживать легионеров. Солдаты заслуживали отдыха, наград и трофеев. Но
центурион ни на минуту не забывал, где они находятся. Священная,
призвавшая их на помощь земля не потерпела бы грабежей и насилий. Что
простительно обычным наемникам - не к лицу преторианской гвардии...
Центурион подумал, что отчасти лукавит перед самим собой. Он рассуждал
столь благородным образом по причине того, что сам в далеком детстве
насмотрелся на озверевших от крови испанцев, пьяных и горланящих,
врывающихся в жилища, глумящихся над женщинами, ломающих все, что не под
силу унести с собой. Обагренная кровью и пожарищами страничка не забылась,
хотя время и сгладило однозначность восприятия, превратив пережитое в
спутанный клубок сомнений. Насилию центурион противился, насилие презирал,
но и необходимость его принимал, сознавая, что насилие - это всего лишь
часть целого и естественного. И если нормально, что лев перегрызает горло
антилопе, то незачем удивляться тому, что творит воин, врываясь с мечом в
ряды дерущегося неприятеля. Правитель, отказывающийся от насилия, достоин
золотых слов в истории, но в той же истории таковых не найти, потому что
отказавшиеся от зубов и мускулов живут недолго. Они - камень преткновения,
о который спотыкается мир, - и потому камень этот беспощадно удаляется.
Сражаться - более, чем естественно. Это будни человека, его второе
дыхание. И, наказанное войной, вконец обескровленное, человечество долее
жаждет мира. А излишнее великодушие порождает смуту, пьянит головы хуже
самого крепкого вина. И тем большего презрения заслуживал местное
население, не сумевшее оценить благородного поведения центуриона, его
попыток удержать оптионов в рамках дозволенного.
- Как видишь, они даже не способны целенаправленно изъясняться, -
процедил центурион. - Разве это не свидетельствует о потере человеческого
облика? И почему мы решили, что он старейшина?
- Так предположил Солоний. Это самой большой дом в селении, и
человек, судя по всему, в нем живет. А что касается человеческого облика,
то... Они напуганы - только и всего. Чудовища могут вернуться, и сейчас
они думают только об этом.
- Кажется, им наглядно показано, чего стоят их хозяева. Почему бы им
не выпрямить спины и не взяться за оружие?
- На это тоже есть одна веская причина. Они не воины.
- Они рабы, и в этом вся штука! - центурион вспыхнул. - Рабы всегда
перед кем-нибудь пресмыкаются. В этом их суть. И именно по этой причине им
никогда не разогнуть своих согбенных спин.
- Тогда отчего они не пресмыкаются перед нами?
Центурион стиснул челюсти. Спор был нелеп и непонятен. Еще более
нелепым был предмет спора. Впрочем, они и не спорили. Военачальник изливал
избыток желчи, Фаст привычно отражал его словесные атаки. Советнику
хотелось быть объективным - только и всего.
- Зачем же им пресмыкаться перед нами? Мы - пришлые, а они... Они
хранят преданность старым хозяевам.
- Это можно назвать и другим словом. Например, верностью.
- Рабская преданность - и ничего больше! - запальчиво возразил
центурион.
- Хорошо. Но если они преданы из чувства страха, стало быть, нас они
не боятся. Ты это имеешь в виду?
- Я сказал то, что я сказал! Они - рабы, и этим все объяснено. Они не
способны понять язык жестов, не понимают снисхождения и при всем при том
со спокойствием взирают, как панцирные твари топчут их землю. Как можно
относиться к тем, кто продает свою страну, своих богов, самих себя?!
- Если они спасают свою жизнь, можно ли рассудить, что они предают
самих себя?
Центурион скрежетнул зубами. Философия не являлась его стихией.
Техника владения мечом, стратегия и тактика - в этом он что-то понимал, в
этом был силен. Яд же, таящийся в словах, змеиная гибкость фраз зачастую
вызывали у него мутную головную боль. Словесные хитросплетения заводили в
тупик без всякой надежды выпутаться. Но он не стыдился этого. Ораторы,
политики, земледельцы - каждый на этой земле занимался своим делом - тем
самым, ради которого был рожден. И постичь все за одну-единственную жизнь,
овладеть всеми мирскими профессиями было изначально невозможно. Этот
разговор он однако поддерживал по собственной инициативе. Значит был в том
какой-то интерес, а возможно, в нем говорило элементарное мальчишеское
упрямство. Последнее слово хотелось оставить за собой. Советник же такой
возможности не давал.
- Спасение самого себя - это не спасение жизни, - медленно и, как ему
казалось, рассудительно вымолвил он. - Это защита своей славы, своей
чести.
- А если нет ни того, ни другого?
- Значит, и то и другое следует заработать. Трудом, подвигами, чем
угодно.
- Но для этого надо сначала сохранить жизнь.
- Чем они и занимаются от рождения и до конца своих дней! - центурион
фыркнул. - Пойми, Фаст, в этом и кроется главное отличие раба от
свободного гражданина. Первый спасает жизнь всеми доступными ему
средствами, последний всегда посвящает чему-либо.
- Хорошо. Тогда объясни, что делать вчерашнему воину и сегодняшнему
пленнику? Правом победителя он ведь тоже превращен в раба?
Центурион задохнулся от гнева. Фаст попросту издевался над ним!..
- Я не понимаю, к чему ты клонишь!
- Тогда прекратим на этом, - советник успокаивающе коснулся его руки.
- Лучше поговорим о том, что ты намерен предпринять дальше.
- Дальше? - центурион недоверчиво взглянул на собеседника. - Ты
спрашиваешь об этом у меня?
- Будет лучше, если о твоих планах узнают хотя бы оптионы. Безусловно
- кое о чем они догадываются, но догадки еще не знание.
Внимательно всмотревшись в лицо Фаста, военачальник скупо улыбнулся.
Все-таки оставалось еще что-то, в чем советник не в силах был тягаться с
ним. Философия и логика - прекрасные вещи, но и они пасуют перед
интуицией. Внезапное открытие приятно удивило центуриона. Злость разом
угасла. Спор оказался для него небесполезным. И прежде всего он вдруг
уяснил, что многомудрый и хитрый советник по-прежнему не понял главного!
То, о чем спрашивал Фаст, следовало адресовать не к предводителю центурии,
а выше. Гораздо выше!.. Откуда мог он знать, что уготовили им боги! Они и
только они являлись стратегами, определяющими будущее маленького отряда.
Людям оставалось лишь полагаться на редкие знамения, на собственное сердце
и чутье. Сам центурион уже смирился с такой долей и успел принять ее как
неизбежное. То же самое мог посоветовать и Фасту...
Ветер шевельнул волосы на голове центуриона, он почувствовал ядовитый
запах гари. Соперничая с восходящим солнцем, вдали ярко разгорались
постройки. И не постройки даже, а конструкции из десятков гигантских труб,
металлических механизмов и пугающе изломанных геометрических фигур. Смутно
центурион чувствовал некую связь между чудовищами и постройками. Потому и
приказал сжечь то и другое. Воля его была исполнена. С чумазыми лицами к
лагерю возвращались факельщики. "Греческий огонь" снова был пущен в ход. И
снова небезуспешно. Дым валил гуще и гуще, перекрыв темными облаками треть
горизонта. Глядя на эти облака, что-то жалобно прокричал старейшина и с
неожиданной резвостью бросился к ложу военачальника. Солоний подцепил его
за подол и, перехватив поперек туловища, кротко взглянул на центуриона.
Человечек поскуливал, делая отчаянные попытки вырваться. Пальцами он то и
дело испуганно тыкал в сторону полыхающих построек. Центурион поморщился.
Истолковав это как команду, Солоний поставил человечка на землю и,
развернув вокруг оси, легонько ткнул кулаком в затылок. Взмахнув руками,
человечек пробежал несколько шагов по двору и растянулся на траве. Тут же
поднялся на четвереньки и проворно отполз в сторону, к ветхому заборчику,
где и уселся, утирая кровоточащий нос.
- Как видишь, ему не нравится, когда жгут логово его хозяев, -
язвительно произнес центурион.
Фаст безразлично пожал плечами. Он не хотел возобновлять спор.
Военачальника это вполне устраивало.
Тем временем факельщики разбрелись по дворам. Часть из них
задержалась у колодца. Заскрипел ворот, с удовольствием разоблачившись,
легионеры принялись поливать друг друга из ведер. Наверное, вода оказалась
ледяной, потому что вскрикнул один, а за ним сразу другой...
Глядя на гогочущих воинов захотелось улыбнуться и центуриону, но он
не улыбнулся. Но и не возроптал. В иной ситуации следовало бы немедленно
пресечь шум, но сегодняшнее положение было особенным. Более того -
центурион понимал, что качественно изменился и статус каждого воина. В
этих краях рассчитывать на какие-либо резервы не приходилось. Он мог
полагаться только на собственных солдат и потому этих самых солдат ценил
сейчас как никогда. Чуть отвернувшись, он сделал вид, будто ничего не
происходит. Что страшного в том, если воины немного позабавятся? В конце
концов с задачей они снова справились, дьявольское здание из десятков труб
разгоралось все ярче. В ясное небо исполинским столбом поднималась черная
клубящаяся муть.
Центурион и сам бы не ответил, отчего сооружение из труб и колонн
пробудили в нем такую ненависть. Мерзкий ли запах, выжимающий из людей
кашель, был тому причиной или сероватый, покрывший липким слоем траву и
деревья налет? Как бы то ни было, но от загадочных конструкций на
расстоянии веяло недобрым и зловещим, и он поступил так, как подсказывало
ему сердце солдата.
Строение продолжало гореть. Серые краски обугливались, скручиваясь
темнеющими стружками, осыпались на землю. Происходило жутковатое. Через
мешанину огня перед людьми все отчетливее прорисовывались истинные черты
уничтожаемого. Центурион не ошибся. Здание тоже являлось творением
титанов. Черный скелетообразный остов смотрел на них безглазыми провалами
окон, и оттуда, из этих провалов, змеиными языками вытягивались розовые
огненные жгуты. К счастью, людям они больше не угрожали...
Одна из колонн скрежещуще накренилась, вздымая искристые облака,
начала рушиться. Строение располагалось от деревни на приличном
расстоянии, и все же треск падающей махины был слышен и здесь. Ухнула
земля, принимая удар, марево над пожаром припорошило золотистой пылью.
Центурион удовлетворенно погладил кожаный, золотом расшитый пояс, украдкой
покосился на советника.
Итак, Фаст по-прежнему терзался ненужными сомнениями. Он так и не
