евреев досталось, а вы нас в изгнание, мало того, так жестоко обошлись с
нашими такими беззащитным детьми!...
x x x
Салах гнал мерседес уже по автономии. Народу становилось все больше,
вид людей был ужасен, словно это были жертвы землетрясения. Салах не
останавливался, не расспрашивал, сжав зубы, он гнал мощную машину вперед.
Справа появился его родной городок, а через овраг -- еврейское поселение.
Первые караваны были здесь поставлены в знак протеста против рутинной
кровавой акции людей Салаха год назад. Бородатые решительные поселенцы в
вязанных кипах привезли сюда своих изящных молодых жен и очень подвижных
детей. Французский журналист, давний друг Салаха и его соратников, всегда
первым прибывающий в подобные горячие точки Палестины для освещения
агрессивных действий евреев, так и не смог их пересчитать в свой бинокль.
"Шустрые какие жидята!..." -- сквозь зубы сказал он Салаху с яростью,
удивившей даже Салаха. Поселенцы первым делом посадили рядом с караванами
фруктовый сад. Вид саженцев и развешенных пеленок и лифчиков вызвали в
мировой прессе неслыханную бурю. Арафат не умел ни накормить досыта пошедших
за ним арабов, ни трудоустроить, но получше колдуна древности Марлена мог
организовать бурю во всегда готовым к действию мировых СМИ: мир во всем мире
в опасности -- поселенцы поселились! Главы правительств обменивались звонками
через океан, словно поселились снова на Острове Свободы несколько дивизий,
посажены ракетные установки, перекрывающие атомным сектором пол-Америки м
развешаны над ней спутники наведения ракет... Поселенцы вели себя в этой
свистопляске достойно и твердо. Лишенные поддержки половины даже своего
народа, парламента и правительства, они самим своим бесстрашием держали
юнцов Салаха на почтительном расстоянии. Наблюдая их, Салах невольно отметил
огромную разницу между этими евреями и сияющими идиотским восторгом
еврейскими комсомольцами с их искренней солидарностью с палестинцами, всем
мировым сообществом в этом всемирном кризисе, с горячими рукопожатиями в
"День земли" и их лозунгами "Шалом -- ахшав!" Салаха так и подмывало сказать
им с неповторимой русской интонацией: "Мир?! Сейча-ас..." Салах вдруг
подумал тогда, что ни один нормальный народ ТАКУЮ землю без боя не отдаст,
что ни одна нормальная страна, арабская или любая иная, никогда на впустит к
себе в сложившемся виде их искусственный "палестинский народ" с его ТАКИМ
лидером, такой "полицией" и такой "оппозицией", что никто его "народ" не
любит, а страстно поддерживает только из метаисторической ненависти к
евреям. Что перейди они завтра не то что с оркестром и знаменами, а со
своими детьми, оружием и Арафатом израильскую границу В ЛЮБОМ НАПРАВЛЕНИИ,
их встретили пулеметами и пушками, как встречали уже наученные их
"миролюбием" бедуинский король и ливанцы... Все умные "палестинцы", все его
арабские однокурсники по МГУ давно переехали в одну из арабских стран, давно
на заслуженном отдыхе по всему арабскому миру, в Штатах и Канаде, вырастили
детей, растят внуков, живут у себя на родине, пока он и его искусственно
поддерживаемое благополучными богачами нищее воинство нищего сборища
пытается отнять у чудом сохранившегося в Катастрофе крошечного народа его
жалкий клочок земли, его древние города и могилы, его право на саму жизнь...
Ни одна страна не пустит вооруженного откровенного врага в свои
города-святыни. Требовать этого мировое сообщество может только от евреев.
Если справедливая борьба палестинского народа кончится победой, если нас
отделят от евреев и предоставят независимость, то рано или поздно
неразличимая на карте мира земля должна кому-то приглянуться, что без
отвернувшихся от его "народа" евреев защитить эту отнятую землю некому, что
интифада способна озадачить только евреев, но даже не либеральнейшего из
арабских правителей...
Тогда Салах решил, что эти зловредные мысли внушены ему еврейскими
парапсихологоческими силами. Теперь же, когда он как раз приближался к
долине, где густо дымился и чадил горящим мясом кортеж машин, он понял, что
это был просто здаравый смысл.... Вокруг был толпа. Палестинцы привычно и
яростно митинговали, жгли наскоро скроенные иракские флаги, но большинство
жгло по давней привычке заготовленные впрок для всевозможных протестов
израильские. Салах вынужден был остановиться. "Кого?" -- спросил он
полицейского с автоматом, хотя из радио уже знал ответ. "Арафата, -- ответил
тот. -- Раис приехал сюда со всем правительством, чтобы выразить протест. А
иракские парашютисты выжгли все машины огнеметами..." "А где же была
охрана!? Там же элита наших сил!" "Кто же ожидал, что братья на такое
способны? Ведь мы были единственные, кто поддержал Саддама в его войне в
Заливе! Да и не успела охрана. Мы привыкли сначала выразить протест, а потом
долго кидать камни в Магав. А это был не Магав..." " Они должны вернуться? "
"Не знаю, хаджи... Они внезапно появились на вертолетах, сожгли город и
кортеж и снова улетели." "Вы можете собрать сюда наших? Я попытаюсь
организовать оборону. Надо заминировать дороги, надо..." Салах не успел
кончить. Из-за гребня горы снова показались вертолеты. Шесть огромных
советских монстров с ракетными кассетами. Все шесть полыхнули одновременно.
В долине начался ад. Салах втиснулся под сидение, но видел головы
пробегавших мимо десантников, добивавших демонстрантов из автоматов. Потом
что-то засрежетало, мерседес качнулся и взмыл в небо на внешней подвеске
одного из вертолетов. Заученным движением Салах подключил взрывное
устройство к огромному заряду, покрывающему все днище машины. Но взрывать не
спешил. Без всяких израильских парапсихологов мысли его мощно вернулись к
безвозвратно потерянному, единственно спасительному варианту мирного
договора -- евреи в своей стране, а палестинцы -- в своих бесчисленных
арабских странах, не под эфемерной защитой полицейских Арафата, вообще, без
вечно ноющего по всему миру омерзительно непредсказуемого на обе стороны
провокатора и стяжателя, утопающего в богатстве правителя нищего
искусственного образования, а каждый под защитой своей арабской армии, в
мире, если не в союзе с израильской. Аллах, где был мой разум
раньше?..Почему злейшим врагом моего народа я считал их "экстремиста" Ганди,
а не сладких голубей из Мереца, оставивших нас сегодня один на один с
саддамовским зверьем?
Вертолет осторожно опустил голубой мерседес на поляну у штабной
палатки. Важный офицер приближался со свитой к богатому трофею. Он открыл
дверь и встретился глазами с Салахом. Брови его насмешливо поднялись под
надвинутым на лоб беретом,усы приподнялись в зловещем оскале. "Добро
пожаловать в нашу Палестину, брат", -- улыбнулся Салах и нажал кнопку. Это
был первый день второго этапа борьбы народа Палестины за независимость, --
подумал бы Салах, если бы ему было чем думать...
x x x
Андрей Сергеев, химик из полуразвалившегося российского академического
института оторвался от письма с привычным обращением "Привет, Артур." Он
привык получать письмы с горькими жалобами и писать о своих бедах в
непредсказуемой стране. Их партийный директор давно возвысился до
криминальных авторитетов и проводил время где-то рядом с Артуром, на Кипре.
Дважды в него стреляли конкуренты. К науке он и в советские времена имел
очень отдаленное отношение, а после прихода антисоветской власти поделил со
своими партийно-комсомольскими подельщиками общенародную собсвенность, набил
ею свой сейф за границей и стал баллотироваться в народные избранники. Но
проявил свойственный настоящему коммунисту гумманизм и остался коспонсором
родного института. При встрече с Андреем он с партийной демократичностью
подавал руку под напряженным взглядом телохранителей и напоминал:
"Внедрение, внедрение и внедрение, доктор Сергеев. Как трудно доходят
прописные истины до этих бывших советских ученых. Совковая у вас психология,
профессор..." Но минимальную зарплату сотрудникам платил от щедрот своих,
демократ российский, надежда свободного мира... Обо всем этом надо было
написать Артуру, но теперь это уже точно письмо на тот свет. Впрочем, он
думал так же, когда Артур уехал в Израиль. Андрея вспомнил красный бархат
комнаты партбюро. Партийный директор робко жался где-то в углу. Незнакомый
вкрадчивый молодой человек расспрашивал о дружбе ученых и намекнул, что не в
интересах Андрея поддерживать связи с лучшим другом. "Мы вас очень ценим,
Андрей Иванович, не хотелось бы с вами расстаться..." Но уже через несколько
месяцев вот такие вкрадчивые товарищи опасливо выглядывали из-за портьер
своего главного здания на свержение толпой их кумира. Железный Феликс упал.
Русский Израиль, затаивший дыхание у экранов телевизоров под бесконечное
"Лебединое озеро", наконец хлынул на улицы праздновать победу
антикоммунистической революции 1991. Артур получил восторженное письмо о
долгожданной свободе. В ответ Андрей узнал о долгожданном воссоединении
друга со своим народом, но это было странное письмо, словно после цензуры,
словно автор ни слову не верил из написанного. И только с третьего послания
Артур разговорился:
"Я не стану переубеждать вас, Артур, -- говорила мне пожилая дама,
поставленная на оказание психологической поддержки олим -- репатриантам. -- Я
обращаюсь к вам, Аллочка. Я не чувствую контакта с вашим Артуром. Он
зациклен на своей необходимости новой родине, озабочен проблемой реализации
своих проектов, особенно оборонных. Это похвально, но катастрофически опасно
для вашей семьи. Вы всего неделю в стране, вы ничего о ней не знаете, а я
знаю, я много лет боролась за ваше право покинуть Союз и обрести родину
здесь. И я вам говорю, Аллочка, убедите его, что он ни-ко-му здесь не нужен
и ни-ког-да не будет нужен в прежнем качестве. Пусть немедленно забудет
английский, забудет свою научную биографию, учит иврит, пытается освоить
хоть какую-нибудь профессию, позволяющую ему кормить свою семью, приобщится
к родной религии и культуре. И вы будете счастливы на своей истинной родине.
Тот период, когда вам платят за право учить язык очень скоро кончится.
Наступят будни, а будни здесь без работы и без языка -- ад!"
Она оказалась права, но забыла упомянуть самое страшное. Знающий свое
дело садист никогда не разместит грешников в аду с кипящими для всех поровну
котлами, в аду, каким был для нас с тобой Союз. Он поселит их в раю, только
на входе в рай он прежде всего отрежет птице оба крыла и обе ноги. Продолжая
осозновать себя птицей, созданной Всевышним для свободного полета, она
отныне может только успешно или безуспешно учиться пресмыкаться. Встречая
подобных ей но крылатых райских птиц, обезкрыльенная пытается им петь, как
поют на ветках райских деревьев они, но в ответ райские птицы перестают
заливаться трелями и, оскалив волчьи зубы, шипят по змеиному: терпение! Мы
тоже пресмыкались, пока не отросли новые крылья и ноги. А ты сразу хочешь
летать как мы? Без нашей порции дерьма? Да ни-ког-да! Наша птица отползает,
и снова она в райском саду, полном порхающих, парящих и просто поющих на
цветущих деревьях птиц...И,что самое интересное, Андрей, этой психологине мы
в конце концов поверили. Она оказалась права: пресмыкаться можно научиться,
и быть при этом счастливым, особенно глядя на других обескрыльенных. Это и
есть алия -- репатриация, освобождение от галута -- необходимости жить среди
