будто, исправно подделываясь под человека, она с минуты на минуту
свалится от напряжения сил.
Вальдец был в растерянности и ужасе. Никогда старый лукавый
специалист по поискам не сталкивался со столь трудным случаем. С
отчаянной энергией пытался он вывести друга из состояния живой смерти.
Начал он с сочувствия:
- Я хорошо представляю, каково вам, мой несчастный друг, ибо однажды,
когда я был еще совсем молод, мне довелось пережить то же самое, и я
нахожу...
Это ни к чему не привело, и Вальдец испробовал грубость:
- Черт меня побери, да что вы разнюнились из-за дешевки, которая
натянула вам нос? Клянусь адским огнем, вот что я скажу: в нашем мире
женщин не перечесть, и тот не мужчина, кто забивается скулить в уголок,
когда можно любую приласкать без...
Бесполезно. Вальдец попробовал отвлечь внимание друга:
- Смотрите-ка, смотрите, вон там три птички на ветке, у одной в горле
нож и в лапке скипетр, а поет она веселее остальных. Чем вы это
объясняете, а?
Марвин ничем не объяснял. Невозмутимый Вальдец пытался пробудить в
друге жалость к ближнему.
- Знаете, Марвин, малыш, лекари поглядели на эту мою экзему и
сказали, что она смахивает на пандемическое импульжение. Жить мне
осталось от силы двенадцать часов, а потом я плачу по счету и освобождаю
место за столом для других желающих. Но в свои последние двенадцать
часов я вот что хотел бы сделать...
Впустую. Вальдец попытался расшевелить друга философией:
- Простым крестьянам виднее, Марвин. Знаете, что они говорят?
Сломанным ножом не выстругаешь хорошего посоха. По-моему, вам стоило
бы подумать об этом, Марвин,..
Но Марвин в прострации не желал об этом думать. Вальдец качнулся к
гиперстрацианской этике:
- Значит, считаете себя раненным? Но рассудите: личность невыразима,
уникальна и не чувствительна к внешним воздействиям. Поэтому ранена
только рана: а она, будучи внешней по отношению к субъекту и чуждой
интуиции, не создает повода для боли.
Марвин остался непоколебим. Вальдец обратился к психологии.
- Утрата возлюбленной, по Штейнметцеру, есть ритуально
воспроизведенная утрата фекальной личности. Как ни забавно, мыто
полагаем, что скорбим о дорогих ушедших, а на самом деле убиваемся по
невозвратимо утраченным экскрементам.
Но и эти слова не пробили броню пассивности Марвина. Его
меланхоличная отвлеченность от всех человеческих ценностей казалась
необратимой: такое впечатление усилилось, когда в один прекрасный день
перестало тикать кольцо в носу. Никакая это была не бомба, а всего лишь
серое предупреждение Мардуку Красу от избирателей. Над Марвином больше
не висела непосредственная угроза, что ему разнесет голову.
Но и внезапная удача не вывела его из роботоподобного состояния. Его
это ничуть не тронуло, он лишь мимоходом отметил про себя свое спасение,
как отмечают проблеск солнышка из-за тучи.
Казалось ничто не может на него повлиять. Даже терпеливый Вальдец в
конце концов воскликнул:
- Марвин, вы паршивый зануда!
Но Марвин, нисколько не задетый, упорствовал в своем горе. И
Вальдецу, да и всем добрым людям Сан-Рамона думалось, что этого человека
не исцелить никакими силами.
***
И все же, как мало известно нам об изгибах и поворотах человеческого
разума! Ибо на другой же день вопреки всем ожиданиям произошло новое
событие: оно наконец-то сломило отрешенность Марвина и нечаянно настежь
распахнуло шлюзы впечатлительности, за которыми он укрывался.
Одно-единственное событие! (Правда, само по себе оно было началом
новой цепи случайностей - неприметным первым шагом в еще одной из
бесчисленных драм вселенной.) Началось, как ни нелепо, с того, что
Марвин заметил в толпе лицо. Лицо странное, до тревоги знакомое. Где он
успел изучить эту линию скул и лба, эти карие, чуть раскосые глаза, этот
решительный подбородок?
Потом вспомнил: все это он давным-давно видел в зеркале.
Вот оно, настоящее, неподдельное лицо Марвина Флинна: его собственное
лицо и тело, те самые, которые он давно искал и которых давно был лишен.
Вот он, подлинный, неповторимый облик единственного и неподражаемого
Марвина Флинна - ныне одухотворенного преступным разумом Зе Краггаша,
похитителя тела!
Над Марвином насмешливо глумилось его собственное лицо! И настоящий
Марвин Флинн, с которого мигом слетела вся пассивность, в гневе шагнул
вперед и замахнулся кулаком.
Увидев его, Краггаш на мгновение остановился: его (марвиновы) глаза
являли собой этюд в шоковых тонах, пальцы отбивали мелкую дрожь, уныло
опущенные губы кривились в нервном тике. Затем Краггаш стремительно
повернулся и опрометью бросился в узкую, темную и зловонную аллею.
Марвин Флинн не совсем еще потерял рассудок. У входа в зловещий тупик
он замешкался: благоразумие подсказывало, что радо обзавестись
помощником, прежде чем пускаться по неизученным виткам аллеи. Но он
успел заметить, что под руку с Краггашем в аллее вот-вот скроется
тоненькая фигурка.
Не может быть... И все же это действительно он" - Кэти! Один раз она
оглянулась, но серые глаза не узнали его. Потом она тоже исчезла в
змеиных кольцах аллеи.
У здравого смысла, как великолепно знают лемминги, есть свои пределы.
В этот миг эмоции Марвина преодолели его потенциальный самоконтроль. Он
рванулся вперед - лицо пылало бессмысленной яростью, невидящие глаза
налились кровью, щеки посерели, челюсть отвисла, как у припадочного, рот
свела risus sardon-icus <Саркастическая усмешка (лат.)>, точно у малайца
в амоке.
Пять шагов он сделал вслепую по тесной, тошнотворной аллее. На шестом
под ногами у него осела плита - часть мостовой повернулась на скрытой
оси. Марвина катапультировало вниз головой по спиральному каменному
желобу, а над ним предательская плита аккуратно вернулась в исходное
положение.
Глава 23
Сознание возвращалось с мучительной смутностью. Марвин открыл глаза и
обнаружил, что угодил в подземную темницу.
Темницу освещали только фырчащие факелы, вставленные в двойные
железные подставки на стенах. Потолок, казалось, прижимал Марвина к полу
- такой он был каменнобрюхий и угнетающий.
С холодного гранита свисали непристойно растопыренные наросты,
гирлянды плесени. Все было оборудовано в расчете на подавление
человеческой души - промозглый гранит леденил как могила, эхо смаковало
пронзительные крики боли, окраска с омерзительной точностью
воспроизводила трупный цвет.
Откуда-то из тени выступил Краггаш.
- Похоже на то, - неторопливо произнес он, - что фарс слишком
затянулся. Но развязка уже близка.
- Вы, значит, срепетировали последний акт? - хладнокровно спросил
Марвин.
- Актеры знают роли наизусть, - ответил Краггаш и небрежно щелкнул
пальцами.
В круг света от факелов выступила Кэти.
- Это выше моего разумения, - сказал Марвин просто.
- Ох, Марвин, как объясню я свою мнимую измену? - вскричала Кэти, и
из ее серых с поволокой глаз хлынули слезы. - Что сделать, чтобы ты
понял, какое множество веских причин толкнуло меня на брак с Краггашем?
- Брак! - воскликнул Марвин.
- Я не смела признаться раньше - боялась, что ты рассердишься, -
жалобно сказала Кэти. - Но, поверь, Марвин, он завлекал меня угрозами и
равнодушием, а покорил темной силой - не стану притворяться, будто
поняла ее природу. Больше того, наркотиками, двусмысленностями и
коварными искусными ласками ему удалось одурманить меня и внушить мне
поддельную страсть, так что в конце концов я стала трепетать, стоило мне
коснуться его ненавистного тела или ощутить влажность постылых губ. И
все это время мне не было дано утешаться религией и не было дано
отличать истинное от ложного, и потому я уступила. Нет и не будет мне
прощения ни в этой жизни, ни в следующей. Да я его и не прошу.
- Ах, Кэти, Кэти, бедняжка моя Кэти! - твердил Марвин плачущей
девушке.
- Ха, ха, ха! - засмеялся Краггаш. - Трогательная сценка, но скверно
сыграна и к делу не относится. Впрочем, хватит. Входит новое и последнее
действующее лицо!
Краггаш опять щелкнул пальцами. Из тени выступил человек в маске, с
головы до ног закутанный в черное, с большой обоюдоострой секирой через
плечо.
- Здрав будь, палач, - протянул Краггаш. - Вперед же, и исполни свой
долг. Палач вышел вперед и провел пальцами по лезвию секиры. Он занес
оружие над головой, постоял в неподвижности и - о ужас! - захихикал.
- Руби! - взвыл Краггаш. - Ты что, ума решился? Руби, тебе говорят!
Но палач, не переставая хихикать, опустил секиру. Затем ловкими
пальцами сорвал с себя маску.
- Сыщик Урдорф! - закричал Марвин.
- Да, это я, - сказал марсианский сыщик. - Мне очень жаль, Марвин,
что мы причинили вам столько треволнений, но только так можно было
успешно раскрыть дело. Мы с коллегой решили...
- С коллегой? - переспросил Марвин.
- Я имею в виду, - криво усмехнулся Урдорф, - чрезвычайного агента
Кэтрин Мульвейви.
- Я.., я, кажется, понимаю, - промямлил Марвин.
- Вообще-то все довольно просто, - сказал сыщик Урдорф. - Работая над
вашим телом, я, как водится, прибег к услугам и к помощи других сыскных
агентств. Трижды мы чуть не схватили преступника; но каждый раз ему
удавалось ускользнуть. Так бы тянулось до бесконечности, не замани мы
его в ловушку. Мы исходили из здравой теории: если Краггаш вас убьет, то
станет законным хозяином вашего тела и не будет бояться, что с него
потребуют возврата. И наоборот, пока вы живы, он не будет знать ни
минуты покоя.
Итак, мы вовлекли вас в наш смертоубийственный план действий,
надеясь, что Краггаш не устоит перед соблазном вас уничтожить. Остальное
- детали.
Обернувшись к преступнику, сыщик Урдорф спросил:
- Краггаш, не желаете ли что-нибудь прибавить?
Вор с лицом Марвина элегантно прислонился к стене, скрестив руки,
преисполненный достоинства.
- Осмелюсь сделать одно-два замечания, - сказал Краггаш. - Прежде
всего позвольте доложить: ваш план был неуклюж и очевиден. Я с самого
начала знал, что дело нечисто, и пошел на него в слабой надежде, что оно
вдруг окажется верным. Поэтому такой финал меня не удивляет.
- Забавное рассуждение, - вставил Урдорф.
Краггаш пожал плечами.
- Во-вторых, хочу сообщить вам, что не испытываю ни малейших
угрызений совести по поводу своего так называемого преступления. Если
человек не умеет сохранить собственное тело, значит он заслуживает
потери его. Я прожил долгую и бурную жизнь и заметил, что люди по
первому требованию отдают свое тело любому проходимцу, а свой разум - в
рабство каждому, кто потребует. Поэтому большинство людей неспособны
отстоять даже природные свои права на тело и разум, предпочитая
избавляться от этих хлопотных эмблем свободы.
- Вот классическая апология преступника, - заметил сыщик Урдорф.
- То, что совершает один человек, вы называете преступлением, -
возразил Краггаш, - а то, что совершают многие, вы называете
правительством. Лично я разницы не улавливаю, а потому отказываюсь ею
руководствоваться.
- Мы можем тут играть словами целый год, - сказал сыщик Урдорф. - Но
у меня нет времени на такие разминки. Испытайте свою логику на тюремном
капеллане, Краггаш. Вы арестованы за незаконный Обмен Разумов, покушение
на убийство и крупное хищение. Итак, я раскрыл дело номер сто пятьдесят
восемь и переломил полосу неудач.
- В самом деле? - холодно вымолвил Краггаш. - По-вашему, все и впрямь
так просто? Вы не учли, что в норе бывает второй вход.
Он явно издевался.
- Держи его! - заорал сыщик Урдорф.
