из-за патруля.
Обращенная к дороге глухая стена клуба была белого цвета. На ней был
номер - маленький, но очень яркий, из-за фиолетовых неоновых ламп. 8777
-и больше ничего. В стороне на расчерченном белыми линиями черном
асфальте стояли ряды машин, освещенные направленными вниз
многочисленными фонарями. По залитой светом площадке двигались
служители, одетые в новенькую форму. Дорога огибала здание. С другой его
стороны находилась тускло освещенная галерея с нависающим над ней
козырьком из стекла и хромированного металла. Я вышел из машины, прошел
к маленькому столику за дверью, где сидел человек в форме, и бросил
перед ним контрольный талон с номером моей машины.
- Филип Марлоу, - сказал я. - Гость.
- Благодарю вас, мистер Марлоу. - Он записал мое имя и номер машины,
вернул мне талон и поднял телефонную трубку.
Негр в белоснежной двубортной форменной куртке с золотыми эполетами и
в фуражке с золотой окантовкой распахнул передо мной дверь.
Вестибюль напоминал очень дорогой мюзикл. Много света и блеска, много
нарядов, много декораций, много звуков и блистательная труппа, состоящая
из одних звезд. В мягком рассеянном свете стены, казалось, уходят в
бесконечную высоту - к россыпям лампочек-звезд. В коврах можно было
утонуть по горло. В глубине вестибюля за высокой аркой виднелась пологая
лестница с широкими низкими ступеньками, покрытыми ковровой дорожкой.
При входе в банкетный зал стоял полнолицый старший официант с
двухдюймовыми атласными лампасами и пачкой тисненных золотом меню под
мышкой. Его лицо было того типа, на котором любезная улыбка может без
малейшего движения мускулов сменяться выражением холодного бешенства.
Вход в бар был налево. Там было сумрачно и тихо, и в слабом мерцании
стеклянной посуды за стойкой бесшумно, как мотылек, порхал бармен.
Из дамской комнаты, на ходу подкрашивая губы, вышла высокая красивая
блондинка в платье, похожем на осыпанные золотой пылью морские волны, и,
что-то напевая, направилась к арке.
Сверху доносились звуки румбы, и девушка, улыбаясь, покачивала в такт
музыке золотистой головой. У лестницы ее поджидал низенький краснолицый
толстяк с масляными глазками. Он вцепился жирными пальцами в обнаженную
руку блондинки и с вожделением уставился на нее снизу вверх.
Девица в китайской пижаме персикового цвета взяла мою шляпу и
взглядом осудила мой костюм. У нее были загадочные порочные глаза.
По лестнице спустилась торгующая сигаретами девушка в белом плюмаже.
Ее одежды было достаточно для того, чтобы спрятать в ней зубочистку;
одна ее длинная красивая нога была серебряного цвета, другая - золотого.
Вид у продавщицы сигарет был в высшей степени надменный.
Я прошел в бар и уселся на высокий кожаный стульчик у стойки. Нежно
звенели бокалы, мягко сияли лампы, тихие голоса шептали о любви, или о
десяти процентах, или о чем-то еще, о чем принято шептать в подобном
месте.
Высокий мужчина в сером костюме, скроенном ангелами, вдруг встал
из-за маленького столика у стены, подошел к стойке и принялся поносить
бармена. Он поносил его громким чистым голосом в течение очень длинной
минуты и назвал приблизительно девятью словами того рода, которые
красивые мужчины в серых великолепного покроя костюмах обычно не
произносят. Все умолкли и спокойно наблюдали за ним. Его голос врезался
в приглушенные звуки румбы, как лопата в снег.
Бармен стоял совершенно неподвижно и глядел на мужчину. У него были
кудрявые волосы, чистая теплая кожа и широко расставленные внимательные
глаза. Высокий мужчина наконец умолк и прошествовал к выходу. Все, кроме
бармена, посмотрели ему вслед.
Бармен медленно прошел к концу стойки, где сидел я, и встал, глядя
мимо меня; на лице его не было ничего, кроме бледности.
Наконец он повернулся ко мне и сказал:
- Да, сэр.
- Я хочу поговорить с Эдди Пру.
- Так.
- Он работает здесь.
- Работает кем? - Его голос был абсолютно спокоен - и сух, как сухой
песок.
- Я так понял, что ходит по пятам за боссом. Если вы понимаете, о чем
я говорю.
- О Эдди Пру. - Он медленно пожевал губами и механически поводил
полотенцем по стойке - маленькими жесткими кругами.
- Ваше имя?
- Марлоу.
- Марлоу. Что-нибудь выпьете, пока будете ждать?
- Сухой мартини пойдет.
- Мартини. Очень, очень сухой.
- О'кей.
- Вы его будете есть ложкой или ножом и вилкой?
- Нарежьте соломкой, - сказал я. - Я просто погрызу.
- Собирая тебя в школу, сынок, положить ли тебе в портфельчик оливку?
- Можете влепить мне ею в нос, если вам от этого станет легче.
- Благодарю вас, сэр, - сказал он. - Сухой мартини.
Он пошел было прочь, но обернулся, наклонился ко мне над стойкой и
сказал:
- Я перепутал заказ. И джентльмен сообщил мне об этом.
- Я слышал.
- Он сообщил мне об этом, как сообщают о подобных вещах джентльмены.
Крупные тузы любят указывать на ваши мелкие оплошности. И вы его
слышали. - Да, - согласился я, прикидывая, сколько это может
продолжаться.
- Он заставил себя слышать, этот джентльмен. И я подошел сюда и
практически оскорбил вас.
- Я догадался.
Он поднял вверх палец и задумчиво посмотрел на него.
- Вот так просто, - сказал он. - Совершенно не знакомого мне
человека.
- Это все мои большие карие глаза, - сказал я. - У них очень кроткое
выражение.
- Спасибо, приятель, - и он спокойно отошел.
Я увидел, как он говорит по телефону у другого конца стойки. Потом
увидел, как он трясет шейкер. Когда он принес мне мартини, он снова был
в полном порядке.
Глава 18
Я взял стакан, уселся за маленький столик у стены и закурил. Прошло
пять минут. Я не заметил, как сменился темп льющейся сверху музыки.
Теперь пела девушка. У нее было Богатое, глубокое - до самых пяток -
контральто, очень приятное на слух. Она пела "Темные глазки", и оркестр
как будто засыпал за ее спиной.
Когда она кончила петь, раздался взрыв аплодисментов и свист.
- Линда Конкист вернулась в оркестр, - сказал своей спутнице мужчина
за соседним столиком. - Я слышал, она вышла замуж за какого-то Богача из
Пасадены, но у них что-то не заладилось.
- Чудный голос, - сказала женщина. - Для эстрадной певицы.
Я начал было подниматься, но тут на столик упала тень - рядом стоял
человек.
Он был ростом с высокую-высокую виселицу, человек с корявым лицом и
безжизненным правым глазом с мутным зрачком - похоже, совершенно слепым.
Для того чтобы положить ладонь на спинку стоящего напротив меня стула,
ему пришлось наклониться. Он стоял, ничего не говоря, и оценивающе
разглядывал меня; а я сидел, дотягивая мартини, и слушал следующую
песню, которую пело контральто. Видимо, здешние завсегдатаи любили
старомодную сентиментальную музыку. Может быть, все они просто устали до
смерти, стараясь опередить время в гонке на работе.
- Я Пру, - жестким шепотом сказал человек.
- Я догадался. Вы хотите поговорить со мной, а я хочу поговорить с
вами и девушкой, которая сейчас поет.
- Пойдем.
В глубине бара была дверь. Пру отпер ее, придержал, пропуская меня, и
мы стали подниматься по устланной ковром лестнице, ведущей налево.
Длинный прямой коридор с несколькими закрытыми дверями. Пру постучал в
дверь в самом конце коридора, открыл ее и посторонился, пропуская меня.
За ней находилось что-то вроде небольшого уютного офиса. В углу у
французских окон был встроен обитый тканью диванчик. Мужчина в белом
смокинге стоял спиной к комнате, глядя в окно. В комнате находился
большой черный сейф с хромированной отделкой, несколько шкафов для
хранения документов, большой глобус на подставке, крохотный, встроенный
в стену бар и обычный для оффиса громоздкий стол с обычным кожаным
креслом с высокой спинкой.
Все приборы на письменном столе были выполнены из меди и в одном
стиле - медная лампа, подставка для ручек и стаканчик для карандашей,
пельница из стекла и меди с медным слоником на краю, медный нож для
разрезания бумаги, медный термос на медном подносе и медные уголки у
бумагодержателя. Над медной вазой вились побеги душистго горошка - почти
медного цвета.
Кругом сплошная медь.
Мужчина у окна обернулся, и стало видно, что ему около пятидесяти,
что у него пепельно-серые волосы - и в большом количестве - и тяжелое
красивое лицо, ничем, впрочем, не примечателное - разве что коротким
сморщенным шрамом на левой щеке, производившим впечатление, скорей,
глубокой ямочки. Ямочку я помнил. Если бы не она, этого человека я бы
забыл. Я помнил, что очень давно, по меньшей мере лет десять назад,
видел его в фильмах. Я не помнил, что это были за фильмы, или о чем они
были, или что он в них делал, но помнил тяжелое красивое лицо с
маленьким шрамом. Волосы у него тогда еще были темными.
Он прошел к столу, опустился в кресло, взял нож для разрезания бумаги
и потыкал острием в подушечку большого пальца. Затем бесстрастно
посмотрел на меня.
- Вы Марлоу?
Я кивнул.
- Садитесь.
Я сел. Эдди Пру уселся на стул у стены и стал раскачиваться на его
задних ножках.
- Я не люблю ищеек, - сообщил Морни.
Я пожал плечами.
- Я не люблю их по многим причинам, - продолжал он. - Не люблю в
любом случае и в любое время. Не люблю, когда они беспокоят моих друзей.
Не люблю, когда они врываются к моей жене.
Я промолчал.
- Я не люблю, когда они допрашивают моего шофера или грубят моим
гостям.
Я промолчал.
- Короче, - заключил он, - я их не люблю.
- До меня начинает доходить ваша мысль, - сказал я.
Он вспыхнул, и его глаза засверкали.
- Но с другой стороны, - сказал он, - вы можете оказаться мне
полезным. Я могу хорошо заплатить вам за некоторые услуги. Пожалуй, это
интересная мысль. Я могу хорошо заплатить вам за то, чтобы вы не совали
нос не в свои дела.
- И что же я буду иметь?
- Здоровье и время.
- Кажется, эту пластинку я уже где-то слышал, - сказал я. - Только не
могу вспомнить, где именно.
Он отложил нож в сторону и вынул графин; плеснул из него в стакан,
выпил, заткнул графин пробкой и убрал его обратно в стол.
- В моем деле, - сказал Морни, - действительно крутые парни идут по
десять центов за дюжину, а работающие под крутых - по пять центов за
гросс. Занимайтесь своим делом, а я буду занимться своим, и у нас не
будет никаких неприятностей. - Он закурил. Его рука немного дрожала.
Я посмотрел на длинного телохранителя, который чуть покачивался на
задних ножках стула, как бездельник в сельской лавке. Он просто сидел
свесив длинные руки, и его серое лицо было полно пустоты.
- Кто-то что-то говорил про деньги, - сказал я Морни. - К чему все
это? Я-то знаю, чего вы добиваетесь: просто пытаетесь убедить себя, что
можете меня запугать.
- Поговорите со мной еще в таком тоне - и вы скоро будете красоваться
в жилете со свинцовыми пуговицами.
- Подумать только, - расстроился я, - бедный старина Марлоу - и в
жилете со свинцовыми пуговицами.
Эдди Пру издал горлом какой-то сухой звук, который мог означать
смешок.
- А что касается того, чтобы я занимался своими делами и не совался в
ваши, - может статься, мои дела и ваши просто где-то пересеклись. И не
по моей вине.
- Каким же образом? - Морни быстро поднял на меня глаза и тут же
опустил.
- Ну, например, ваш телохранитель звонит мне по телефону и пытается
нагнать на меня страху. Потом звонит еще раз и говорит что-то о пяти
сотнях и о том, как мне было бы полезно подъехать сюда и побеседовать с
вами. И например, вышеупомянутый телохранитель или кто-то, как две капли
воды на него похожий - что весьма маловероятно, - ходит по пятам за
