здоровое - сердца, головы, желудки, но они - инвалиды, и каждый из них
болен родным братом, вырастающим из бока как громадная опухоль. И такая
болезнь неизлечима.
Глеб отодвинул надоевшие тетради.
- Да ну их, неохота уроки делать. Успеем. Давай лучше сыграем.
Играют они иногда в шахматы. Доску приходится ставить боком к ним обоим,
смотреть неудобно, но столько они терпят неудобств похуже, что о таком и
говорить нечего.
- Да ну, - отозвался Борис, - лучше включим телек.
Вообще-то они играют одинаково, но Глеб чуть-чуть лучше. Непонятно почему.
Так что Борис соглашается играть не так уж охотно: все-таки приятнее
выигрывать, чем проигрывать.
Будь они обычными братьями, Борис мог бы смотреть телевизор, а Глеб пошел
бы поискать себе партнера. Но они всегда должны делать одно и то же. Разве
что могут читать в одно время разные книги.
Всего лишь год назад Борис думал, что если бы они родились такими же
сращенными, но не двумя братьями, а братом и сестрой, все-таки жить было бы
интереснее. Протянешь ночью руку, а у нее... Но учительница биологии им
объяснила, что такое невозможно, что они по всем генам, ну и следовательно,
по внешнему строению как бы один человек, только удвоенный. Учительница
биологии, анатомии и физиологии. А сама такая молодая, что хочется изучать
анатомию и физиологию прямо на ней...
- Да ну его, этот телек! - уперся Глеб. - И так только сидим и смотрим, как
идиоты! Лучше сыграем.
Глеб когда чего-нибудь захочет, ни за что не отстанет.
- Да не хочу я играть! - Борис даже дернулся. - Тоже надоело: цацки
переставлять.
Они от мамы научились этому слову, и слово почему-то очень обидное.
Глеб тоже дернулся - в досаде. Он читал когда-то книжку "Отверженные". Они
оба читали, но Глебу понравилось больше. Там описано, как раньше
каторжникам приковывали ядро к ноге. Чтобы далеко не ушли - с ядром. Но оно
хотя бы молчит, потому что железное. А если бы ядро все время спорило? Если
бы не просто висело своей тяжестью, но и тянуло бы в свою сторону? Никакой
каторжник бы не выдержал! А Глеб должен терпеть.
- А жрать тебе не надоело?! А спать?!
Такие внезапные вспышки бывают у обоих. У Глеба - чаще. Хотя и не разобрать
иногда, с кого началось. Тем более, сразу передается от одного к другому -
через кровь.
- С тобой на боку - надоело! Торчишь из меня - как чирей!
- Это ты торчишь! Как рак. Рак и есть.
И не разойтись по своим углам.
В такие минуты каждый инстинктивно тянет в свою сторону, - пока не
сделается больно в средостении.
Глеб уперся щупальцем в шею Борису, тот в ответ схватил своим щупальцем
брата за подбородок.
- Гнилой мешок!
- Прыщ идиотский!
- Пузырь!
Они не ходят во двор, не знаются с уличными мальчишками, потому и ругаются
не очень умело. Но оттого еще более зло.
Вбежала мама. Она оказалась в одной рубашке. Наверное, переодевалась, когда
услышала крики. Братья уставились на нее - и забыли про свою дурацкую
драку.
Рубашка была почти прозрачная, мама казалась в ней особенно молодой.
- Мальчики! Мальчики! Чего вы?!
- Да ну! - сказал Борис, уставившись на мамины ноги.
- Это все он! - не удержался наябедничать Глеб, хотя тоже глядел на маму
разинув рот.
- Нельзя вам ссориться, мальчики! Вы что? Вы должны всегда дружить! А как
же иначе?
- Это все он, - повторил Глеб.
В другой момент Борис бы доспорил. И потому, что Глеб врал: ведь сам же все
начал; и потому, что не любит ябед. Но сейчас он глазел на маму в короткой
рубашке - и ему было не до спора.
- Не бойся, Мышка. Ну просто поговорили между собой, - необычным горловым
голосом сказал Борис. - Давай теперь говорить вместе.
- Ничего себе - "между собой"! Мне в той комнате слышно. Я сначала
подумала, телевизор.
Весь мир они узнали через телевизор. Не выходя из дома совершили несколько
кругосветных путешествий.
- Мы бы и могли говорить - в телевизоре! - воскликнул Борис, осененный
идеей. - И все бы смотрели. Больше чем на Ельцина.
- Смотрели бы - как на зверей! - зло ответил Глеб.
Глеб очень не любит, чтобы на них смотрели. Свои - те привыкли. А если
приходят чужие - противно. Смотрят и в самом деле как на бегемотов в
зоопарке. Борька тоже не любит, когда на них пялятся, но не так. Борька
больше соглашатель.
- Чтобы смотрели прямо так - противно, - согласился Борис. - Вживую. А по
телеку бы - ничего. По телеку - иначе. Потому что пялиться будут дома в
свой ящик, а не прямо на нас. Зато заплатят.
- В цирке тоже - заплатят, - возразил Глеб, но не очень уверенно.
Довод, что смотреть будут не прямо на них, а через ящик, на Глеба
подействовал. На экране все иначе. Те, кто показывается в телевизоре -
особые люди. Как бы дворяне двадцатого века.
Правда, неплохо было бы похудеть ради телевидения. Здесь в своей невылазной
квартире они сидят, не думая, как выглядят со стороны, а в телевизоре надо
смотреться.
А еще: интересно ведь посмотреть на себя! В зеркале - не то. Вот показаться
на экране - почти что снова родиться.
- Считай, Мышка, что мы тренировались перед телевизором, - окончательно
успокоил маму Борис. - Репетировали. - Слово это непривычно прозвучало по
отношению к братьям. - Не дрались мы вовсе, а репетировали.
Мама все еще стояла перед ними - в коротенькой рубашке.
- Значит, все в порядке, мальчики?
- А чего ты, Мышка, такая пришла? - хрипло спросил Глеб. Такая.
Короткохвостая. Спать, что ли, собралась?
- Выйти надо. Как раз переодевалась.
- Перераздевалась! - захохотал Глеб.
- Ну, будьте умницами, - сказала мама. - Погода сегодня в честь вашего
дня - изумительная!
Погода их не касалась, раз они восемь лет из дома не выходили. Их даже
времена года не касаются.
- Ходит куда-то, - сказал Борис вслед маме. - Или к кому-то.
- К заказчикам, - подхватил Глеб. - К своему противному Палычу.
Раз отец давно их бросил, значит приходится подозревать заказчиков.
Иван Павлович тоже - заказчик. Вообще-то он какой-то экономист и приносит
маме перепечатывать скучные статьи, а однажды она печатала ему целую книгу.
Как начал ходить лет пять назад, так все и ходит. "Писучий очень", говорит
мама. Так она называет тех, кто приносит заказы часто и помногу. От писучих
авторов ей прямая выгода, но все равно она произносит это слово с
насмешкой.
Писучий Иван Павлович все носит статьи, но Борис с Глебом давно поняли, что
он приходит не только со своими писаниями. Однажды мама попросила его
поставить розетку, и с тех пор он напрашивается на разные мужские работы.
Даже недавно бачок в уборной чинил.
И хотя носит он статьи про экономику, целую книгу сочинил, весь он
плюгавенький, лысенький, так что сам себе не соответствует: если человек
учит других экономике, то и вид должен иметь процветающий - уверенным
должен быть, упитанным. Правда, мама говорила, что машина у него есть.
Только чаще он ее чинит.
Оттого что Иван Павлович такой плюгавенький, Борису и Глебу все-таки легче:
неужели мама таким прельстится? Но подозрения остаются: что она делает,
когда уходит в город? К кому заходит? С кем раздевается? Плюгавенький-то
плюгавенький, а своим человеком в доме стал. Вот и на день рождения явится.
Мама заглянула снова - одетая.
- Ну, мальчики, будьте умницами! Часа через два вернусь.
А ведь может она бегать и к совсем другим заказчикам, о которых Борис и
Глеб даже не догадываются. Наглым, которые одной рукой забирают
перепечатанные страницы, а другой задирают Мышке платье...
И все-таки они любят оставаться одни в квартире.
Когда мама уходит, они чувствуют себя полными хозяевами. Даже если ничего
особенного не делают. Обычно заходят в мамину комнату.
В маминой комнате обои желтые. После надоевшей изумрудности - приятный
контраст. Мамина комната полна женских мелочей: полочки, салфеточки,
фотографии в рамках. В том числе и фотография отца: бородатого мужчины,
похожего на Рабиндраната Тагора. Мама когда-то рассказала, что бороду и усы
она отцу всегда подстригала сама. Ну а прическу - тем более. Надо было
давно снять и выбросить портрет за то, что отец бросил маму с близнецами,
но мама почему-то портрет не выбрасывает.
Но самое интересное в маминой комнате - рыться в ее столе и читать письма.
Потому что это занятие запретное.
Когда-то они это делали с невинным любопытством, уверенные, что у мамы не
может быть от них секретов, как нет у них секретов брат от брата. Какие
могут быть секреты между родными? Но однажды мама, застав их за таким
интересным чтением, объяснила, что чужие письма читать нехорошо. Труднее ей
было объяснить, почему ее письма - чужие. Братья усвоили только одно: что
читать мамины письма надо тайно - и с тем большим усердием принялись за это
занятие в мамино отсутствие. Открывая ящик стола, они чувствовали себя
секретными агентами, выкрадывающими чертежи новейшей подводной лодки. Надо
было заметить расположение бумаг, аккуратно вынуть новое письмо, а потом
вернуть на место, чтобы мама ничего не заметила.
Они играли в агентов, но у них был и обычный интерес, вполне семейный:
вдруг мама снова соберется замуж, вдруг здесь в квартире появится чужой?
Они хотели бы узнать о подобной опасности заранее, чтобы попытаться
защититься. Иван Павлович в этом смысле не в счет: он околачивается уже так
давно, что настоящим мужем стать не сможет - мама держит его в положении
полуприслуги. Но всегда грозит появиться другой!..
Под тремя уже прочитанными раньше письмами в ящике лежало четвертое -
новое. И необычное!
Большой плотный конверт с английской надпечаткой в углу. Адрес тоже был
написан по-английски. А под ним приписано карандашом по-русски:
"Железноводская ул." - для почтальона.
Конверт был распечатан. А внутри на бланке письмо - и тоже по-английски.
Мама по-английски ничего не понимает, а они читают свободно. Мама давно
решила, что очень хорошая специальность для них: сидеть дома и переводить.
Потому они с первого класса несколько лет занимались английским с
учительницей.
Два или три раза мама уже получала английские письма, и она давала им
переводить. Ей бывало приятно убедиться, что они на это способны. А это
письмо почему-то не показала. Или просто не успела? Вряд ли. Скорее, решила
это письмо от них скрыть, поискать переводчика где-то на стороне. Значит, в
этом письме что-то секретное!
Не колеблясь, братья принялись читать. Читать они могут вместе, держа
страницу посредине - зрение у них хорошее.
Бланк с крупными буквами наверху:
Массачуссетский генеральный госпиталь
- Дженерал хоспитал, - неприязненно повторил Борис. - Госпиталь ей
понадобился!
- Лучше бы Дженерал моторс! - подхватил Глеб.
Миссис Кошкарова!
Вынужден с сожалением сообщить Вам, что операцию по разделению Ваших
сыновей мы произвести не сможем. Наше мнение полностью совпадает с мнением
коллег из клиники Медицинского института Санкт-Петербурга.
Вы пишете о том, что хирургия всегда риск. Но проблема состоит в том, что
равный риск здоровью обоих Ваших сыновей в данном случае невозможен.
Степень их неразделенности такова, что для успеха операции надо было бы
заранее решить, кого из двоих оставить в живых, сознательно идя на
заведомую гибель второго. Это означало бы медицинское убийство и невозможно
по этическим соображениям.
Не думаю, что прогресс хирургии дает надежду на проведение такой операции в
близком будущем. Ваши сыновья, как мне представляется, приспособились к
жизни в качестве почти общего существа, и советую Вам смириться с подобным
положением вещей.
Желаю Вам всего лучшего. Преклоняюсь перед Вашим мужеством.
Профессор Уильям Рубль."
Бывают же такие американские фамилии: Ruble. Вообще-то произносится "Рабл",
но пишется буквально - Рубль.
- Разбежалась! - сказал Глеб. - Думала, в Америке все могут. Разрежут как
двойное яблоко.
Им однажды попались два сросшихся яблока на одном черенке. Борька тогда
взял да запустил в окно. Хорошо, никого не убил внизу.
