Сергей Чилингарян
Бобка
Повесть о собаке
Год написания "Бобки" 1982-й. То, что в течение пятнадцати лет эта
удивительная повесть о собаке оставалась невостребованной, красноречиво
свидетельствует об особенностях нашего литературного процесса,
зацикливающегося то на идеологии и злободневности, то на безыдейности и
штукарстве. Не дождавшись нормальной литературной ситуации и естественной
встречи
с читателем, автор на свои средства издал "Бобку" мизерным тиражом
и разослал - раздарил знакомым. Отклик не заставил себя ждать: у "Бобки"
появились почитатели, в том числе такие квалифицированные, как Фазиль
Искандер, Евгений Сидоров, Станислав Рассадин; а Андрей Битов увидел в
анималистической прозе Чилингаряна "открытие, которого не встречал прежде".
Полностью солидаризируясь с названными литераторами, мы предлагаем "Бобку"
нашим читателям и сожалеем только о том, что сегодня число подписчиков
"Дружбы народов" меньше, чем в былые годы.
Александр Эбаноидзе
Одно горе делает сердце человеку.
А. Платонов
Служба шла незаметно. Единственной отвлекающей заботой были блохи. В жаркие
дни Бобка их ненавидел. Он тихо рычал и скалился, щуря глаза, но ленясь
утомительной ловли, лишь прислушиваясь к их возне и безотчетно надеясь, что
напугает их - и те сами отстанут. Но от прямого солнца, когда злодейство
блох достигало предела, Бобка срывался с оскала, впивался в шерсть и
часто-часто прочесывал ее резцами.
Щелкнул шпингалет на калитке, и Бобка радостно вскочил: Хозяин! Шел
нетвердо, его заносило на обочину дорожки и даже на грядки. Бобке не
нравился хмельной дух, но главное, что Хозяин наконец пришел.
Хозяин угрюмо взглянул на пса. Бобка просительно заскулил. Нижнюю губу
защекотало от слюны, и он стал подбирать языком в обе стороны, хотя знал,
что Хозяин сердится, когда выпрашивают еду. Хозяин прошел к крыльцу. Бобка
не огорчился, он ждал, чего будет ему из дома, приятно волнуясь от
неизвестности еды. Но Хозяин долго возился с висячим замком.
Вдруг голова Хозяина дернулась, и Бобка услышал утробный звук. Звук
повторился еще раз и еще, и оба раза Хозяин плотно сжимал губы. Бобка подал
вперед свои мягкие уши, а кожа между ними от недоумения напряглась: что ли,
в рот Хозяину залетело насекомое? А Хозяин оставил замок, неловко
повернувшись, осмотрел двор: летний очаг под навесом, угловую будку отхожего
места, курятник, ближе к дому - длинный сарай, а вплотную к боковой стене
сарая - Бобкину конуру. Мутный, как будто высохший, взгляд Хозяина пошарил
вокруг и утвердился на Бобке. Бобка обмяк ушами и поизвивался туловищем,
смущаясь: вдруг Хозяину захотелось его погладить? Наконец не выдержал и
отвел морду от тяжелых глаз - в ту сторону, где давно осохла под солнцем
миска. При виде миски он робко заскулил. Тут Хозяина как-то непонятно
повело; пошел было к дальней будке, а может, к курятнику, потом повернул к
двери сарая, где жили свиньи; и опять его бросило, теперь к Бобке. Тот
отпрыгнул вбок. Хозяин потоптался на Бобкиной территории, хватаясь за крышу
конуры, пока не наступил на край миски. Миска вскинулась на дыбы и тукнула
по костяшке ноги. Тут Хозяина согнуло; раскорячившись над миской, он надул
щеки. Видно, сидевшая в нем тварь все сильнее его терзала. Вдруг еще
наклонился - и жидкая пища полилась в миску. Сам он надрывно рыгал, будто в
горле застряла кость.
Потом он утер длинную слюну, слабыми шагами ушел под навес, где были широкие
нары, и улегся.
У Бобки заволновалось в пустом желудке. Еще не подойдя, он учуял прокисшую
смесь водки и всякой еды, а приблизившись, ощутил внутри себя возмущение,
червем извивающееся наружу. Бобка отошел и сел, смятенно глядя на миску и не
зная, что делать. Помимо отвращения он еще боялся нарушить запрет: а вдруг
не ему? Хозяева не разбрасывают еду как попало, а собирают в тарелки и
кастрюли, а что перепадает в миску - это его, Бобкина, положенная пища. Но
то, что в миске сейчас, вышло из самого Хозяина. Значит, он съел это раньше,
но ему не понравилось, и Хозяин решил, что ли, сохранить на потом? Тогда
почему в его миске? Бобка опять озадачился: вдруг это могло предназначаться
и ему, Бобке... Он нерешительно подошел к миске, осмотрелся, потом поглядел
в сторону навеса - но Хозяин уже затих на нарах - и принялся хлебать. Червь
снова запросился наружу, но Бобка утопил его с первыми же глотками.
Было даже вкусно и сытно, но плохо, что без костей - зубы томились по грызне
- и мешала прокисшая водка. Выхлебав до дна, Бобка ушел в тень сарая и лег.
Голову притулил к дощатой стене. Перетерпел неприятные напоминания о еде -
отрыжки; раньше они являлись как продолжение едового удовольствия. Но вскоре
пища вжилась в него и забылась.
Незаметно пришло и приятное продолжение - но совершенно иное. В голове набух
тугой ком, а другой, теплый - в желудке; оба, увеличиваясь, наползли на
туловище, плавно полились в лапы. И с утробной лаской объявилась энергия
игры и неуемного движения. Бобка вскочил, беспорядочно пробежался. В голове
легко закружилось. Нет, все же надо полежать после еды, вот что. Он снова
лег, вытянул морду на лапы. В животе скапливалось приятное тепло, поплыла
алая темень в приспущенных веках. Бобка выпустил язык и часто задышал, чтобы
освежиться. Но вместе с дыханием часто и гулко забилось сердце, зовя к лихим
удовольствиям. И Бобка понял: не надо отдыха! Вскочил, бренча цепью,
забегал, наконец погавкал, требуя к себе участия.
Никто не отозвался, и Бобка суматошно полаял еще и еще раз, пока Хозяин не
прикрикнул с лежанки. В прежние дни этого бы хватило, чтобы замолкнуть, но
сейчас в Бобку вселилась отчаянная дерзость. Он помолчал секунду, но
ласковый тугой ком все распирал изнутри, и Бобка залаял громче, уже нарочно,
чтобы Хозяин вспомнил о нем и отпустил гулять.
Опять послышались ворчливая возня и сердитый окрик. Бобка веселее, громче
облаял и новый окрик, а от самой оглушительности безудержного лая уже
чувствовал удовольствие. Тогда Хозяин, ругаясь, прошел до Бобки и хотел дать
пинка. Но Бобка ловко вертелся на цепи, а Хозяин со сна был медлителен. Он
крикнул "На место!", и Бобка по привычке послушания забежал в конуру. Там
сразу стало тесно для неимоверной резвости. Он хотел выскочить, но Хозяин
загородил вход. Взяв Бобку за ошейник, он стал расстегивать его, а Бобка на
миг озадачился: почему от Хозяина больше не пахнет водкой? Но, ощутив шеей
легкую прохладу вольности, все забыл.
Бежать! А ну, бежать! Всполошить поселок! Раздразнить псов на привязи, что
он - праздный и спешит на станцию к бродячим приятелям, к новым запахам, а
может, и соблазнительным встречам, восторгам! Скорее бежать!
Бобка вырвался из рук Хозяина - тот его придерживал, вставая, и неуклюже
целился пнуть на дорогу - и припустил к калитке. От радости забыл о пределе
натянутой цепи: ведь, даже будучи отвязанный, он всегда неприятно ощущал его
шеей, когда прорывался наружу.
За забором Бобка обегал столбики своей территории и суетно окропил их. Через
минуту на тихой улочке вдоль озера поднялся перебрех. Псы ополчились на
Бобку за то, что ему повезло: как же, вот, вот-вот-вот, отпустили с цепи...
Особенно ярились те, до которых донесло водочный дух.
Но Бобка уже спешил по извилистой дороге к станции. Завидев трухлявый пень,
он привычно сократил петлю: побежал тропкой и по камням через ручей. По пути
он встретил одинокого пса. Увидел издали - и сразу острое любопытство.
Припустил навстречу, за несколько шагов осадил, принюхался: может, давний
недруг? Настороженно подошел ближе, и они ознакомились как следует. Да,
незнакомый кобель, такой же дворняга-простопсин, как и он сам. Бобка
разочаровался: не сука... Скорее на станцию, к знакомым приятелям! Он
побежал дальше, но вдруг оглянулся. Запах встречного пса быстро смешался в
памяти. Бобка вскинул голову и стал вспоминать: неужели не сука? Нет,
кажется, не сука... Но перенюхивать не стал; на станции полно разных псов,
не стоит задерживаться.
Вскоре лес, по которому пролегала дорожка, помельчал и отступил. Солнце
прогрело Бобкину спину, стало жарче. На станции он пробежался по длинной
гравийной площадке, у которой останавливался неторопливый поезд с людьми,
глядящими из окошек. К поезду приходили женщины в передниках и белых
косынках; они выставляли на столы разную снедь: помидоры, горячую картошку с
грибами, но без мяса, огурцы в банках, - их нет-нет да поливали сверху
ложкой, будто оживляли. К столам спускались из поезда голые по пояс едущие.
Иные же хозяйки, те, что приносили ягоду в ведрах, сами бегали вдоль поезда,
раздавая у входов кульки.
Теперь было пусто, жирная бумага в кустах уже обнюхана, да Бобка и не хотел
есть. Он прислушался и огляделся: где же постоянные псы? Запахов полно, есть
и чужие; все свежо, но беспорядочно обегано. Бобка зашел за вокзальное
здание, где в тени и зелени низкой оградки иногда отдыхали они, - но и там
никого. Бобка пронзительно гавкнул - до того захотелось общения. Побежал
между рельсами к морщеному шлангу, который свисал сверху, и под ним
скапливалась лужица. Похлебал теплой воды, потом перебежал на ту сторону
станции. Там, на крайнем пути, был товарный поезд. Прошмыгнув по уводящему
под ним густому следу, Бобка различил в низинке шевеление высокой травы.
Мелькали озабоченные спины. Они! Бобка бросился с невысокой насыпи, и сухие
стебли хлестнули его за прыть.
Подбежав, он пуще возбудился, что ощутил всех сразу - разнопёсица; целая
свора! Бегло внюхался. Отвечали ему брезгливо, воротя морду и сдержанно
рыча. Он сразу и учуял - сука! - всю округу собрала... Были тут все: и
чумазый Бич, ночующий при котельной, и Рыжий, вожак-заводила, и Понурый -
старый, крупный, но осторожный бродяга, и кобели средних дворняжьих
размеров, а поодаль - прочая шавкотня, с самым малым из них - кудлатым
Шматком. А один был местный, убежавший со двора с обрывком цепи на шее.
Кобели дозволили Бобке обнюх, стерпели его короткую струйку тут же в
сторонке. Глухо рыча, заявили о себе главные. Было их несколько, сука еще
сама не разохотилась и избранника не выделяла - может, и совсем ей никто не
пришелся. Кобелям же одинаково ударило в нюх, примиряться они не хотели, что
любой из них, отдельно, - не избранник. Каждый надеялся, в том числе и
Понурый; от долгой бродячей жизни спина у него прогнулась, хвост уныло
висел, - устал махать без толку всем подряд. Он держался особо, на суку не
покушался, но и не отставал.
Оказавшись в своре, Бобка с суматохи не учел, что вожаки терпеливо стерегли
удачу. Его объяло ласковым жаром, словно он лег животом на горячую золу.
Одуряющий ком в голове окреп, стучался из ушей - и согласно с ним билось в
горле. Близость суки оттеснила охоту играть. Суетясь подле суки, Бобка
семенил лапами, от томительного жара грудь его вздымалась, он вскидывался,
но сука, оборачиваясь, с визгом цапала его за шкуру. Бобка смущался,
отдергивал голову, но не отступал и, чуть помедлив, вновь загребал ее
лапами.
Вожаки вначале притихли. Озадачась Бобкиной решимостью и мало ли каким его
неизвестным преимуществом, они чуть слышно рычали. Но вскоре донюхали, что
это все тот же Бобка, ни с чего обнаглевший; и никакое это не преимущество -
а смердный дух, как от пьяных людей.
Первым ожесточился Рыжий, за ним - Бич и Цепной. От брезгливой злости у них
вздернулись губы, и все трое накинулись на Бобку. Хотели цапнуть свое и
средние кобели, но им не нашлось вокруг Бобки места. Под шум грызни сука
выбралась из низинки и устремилась к кустам, за которыми начинался лес.
Свара так же быстро распалась, и псы побежали вслед. Гремел обрывок цепи на
шее Цепного, как бубенец, дыхание псов отзывалось шелестом стеблей; высокие
травы подхлестывали головками, полными зрелого семени. Разбрызгивались
врасплох кузнечики. Кобели поднимали головы, уточняя бег. Бежал и Бобка,
встряхивая покусанным ухом.
Сука посмотрела в глубь леса: там было прохладно, тихо - и захотела бежать
туда. Но сразу же вдруг повернула обратно, в сторону станции, - может,
решила, что все равно надо постоянно уходить от кобелей - тогда уж лучше
