этими - резать, протыкать, убивать. Эти - сила даже для слабых. Нож из
глины, из дерева! Пусть совсем как Убийца Духов, но из глины! Зачем?!
- Амулет, - рыдал Щенок. - Сделает меня сильным. Не сильным руками,
сильным здесь, - взвизгнул он, ударяя себя тощими кулаками в хилую грудь -
туда, где сердце. - Сделай, Хромой! Сделай Щенка воином! Сделай!.. - он
зашелся в надрывном кашле.
Хромой медленно покачал головой:
- Глупый. Совсем глупый. Не щенок - хуже.
Он подумал, покусал губы. Спросил:
- Покажешь, где нашел Закатный Камень?
Щенок торопливо закивал; его заплаканные гноящиеся глаза вспыхнули
сумасшедшей надеждой на несбыточное.
- Хорошо, - Хромой нагнулся собрать разложенные им перед Щенком ножи.
- Приходи через три заката.
Утро ворвалось в сон бешеным грохотом Большого Тамтама. Хромой
перекатился через ложе, вскочил. Завизжала свалившаяся с него Прорвочка; в
голос заплакала проснувшаяся Кошка, мгновенно осознавшая, что значит это,
внезапное. Хромой не слышал их криков и плача, не им принадлежал он
теперь.
Его звали исступленный барабанный гром, топот множества торопливых
тяжелых ног по прогибающемуся настилу и многогласый, захлебывающиеся,
давящийся истерической яростью полурев-полувизг: "Бей, бей, бей,
убивай!!!"
Будто сама собой влилась в ладонь хищная тяжесть копья, и будто сам
метнулся с дороги вспугнутый полог; едва родившийся день вонзился в сонные
еще глаза шалым светом, ворвался в грудь стылым порывом ветра,
отравленного свирепой злобой. И злоба эта подхватила с места, швырнула
Хромого в бегущую толпу исступленных воинов.
Бежали все. Бежали Безносый, и Чуткое Ухо, и Косолап; и Голова Колом
на бегу натягивал лук; и Укусивший Корнееда грузно переваливался, потрясая
страшной своей дубиной, утыканной клыками Серых Теней; и Хранитель
Священного Ножа черной тенью мельтешил в толпе, выл, выкрикивал что-то, но
крики эти вязли в звонком сухом перестуке множества амулетов, вплетенных в
его спутанные космы.
Хромой поскользнулся, захлебнулся волной душного запаха, бросил вниз
торопливый взгляд (липкая лужа, женщина - вспоротый живот, кровавое мясо
ободранной головы) и его сорванный клокочущий рык перекрыл и разноголосицу
прочих, и грохот Большого Тамтама: "Убивай немых! Рви, убивай, убивай!!!"
Мостки у берега были разобраны. Перескочив через дозорного, который
еще дергался на дымящихся алым жердях, Хромой продрался сквозь запнувшуюся
толпу, прыгнул изо всех сил (гнилая вода тяжело ударила в грудь и в лицо,
вонючей пеной смыла окружающее из глаз), вынырнул задыхаясь, торопливо
поплыл к берегу, не выпуская копья. А вокруг уже кипело от рушащихся в
озеро воинов: "Убивай, убивай, убивай!!!"
А в стороне, целясь вздернутым носом в заросший тростниками заливчик,
выгребал большой челн. Потные орущие гребцы нечеловечески часто и в лад
дергались, взмахивая веслами, и сам Каменные Плечи стоял во весь рост
среди них, высоко подняв обеими руками огромный топор. Вот челн с треском
и хрустом вонзился в прибрежные заросли, и те, кто были в нем, с
остервенелым ревом кинулись на берег, будто взбесившееся стадо рогатых -
кинулись и исчезли в мельтешении измочаленных ветвей, во взметнувшихся
вихрях оборванных листьев. Только по треску и кипению зарослей, да по
истошным воплям, да по тяжелым чавкающим ударам можно было следить, как
они, невидимые, сшиблись с невидимыми же и выжимают их на чистое,
навстречу выбирающейся на открытый галечный берег толпе.
Каменные Плечи кривился досадливо, облизывал рассеченную губу,
неуверенно загибал пальцы - считал. Потом поднес руки к глазам, подумал,
вновь оглядел головы немых, сваленные перед ним на мокрой от воды и крови
гальке. Плюнул на них. Потом зашарил тяжелым взглядом по лицам
сгрудившихся вокруг воинов:
- Пять пальцев. Пять. И еще четыре, - он со свистом втянул воздух
сквозь зубы, смаху хлопнул себя по бедрам. - Мало! Снова умолк, обводя
медленным взглядом оскалившиеся у его ног запекшиеся рты, сизые мертвые
бельма глаз, оплывающую на гальку черную кровь... Рявкнул внезапно:
- Безносый! Смотрел следы? Ты и Хромой - смотрели? Что?!
Безносый сглотнул, помотал головой, буркнул мрачно:
- Больше было. Еще были... Хромой, э?
Хромой поднял три оттопыренных пальца:
- Столько было еще. Ползли в кустах. Потом бежали. Быстро-быстро, -
он вздохнул. - Убежали...
Каменные Плечи скривился, процедил презрительно:
- Щенки...
Помолчал, поскрипел тяжелыми зубами, пояснил воинам:
- Все - щенки. Все. Упустили...
Потом вдруг спросил - тихо, задумчиво:
- Кто следил ночью? Дозорные - кто? Проспали врага - кто?
Воины затрепетали, подались назад, прячась один за другого. Двое-трое
шмыгнули потихоньку в кусты, притаились. И стало тихо, тихо до звона в
ушах, и в этой тяжелой тишине будто ножом по лицу полоснул Хромого
неожиданный звук: мерзко, предвкушающе захихикал Хранитель Священного
Ножа. Он смеялся все громче, все злораднее, и все громче гремели в его
спутанных сальных патлах трясущиеся амулеты, будто бы кто-то пересыпал
сухие кости... А потом Каменные Плечи медленно, всем телом развернулся на
этот смех, сверкнул из-под косматых бровей кровяными белками, и Хранитель
смолк, будто захлебнулся смешком, сгорбился, спрятал лицо за свесившимися
липкими прядями спутанной своей гривы, и оттуда, из черноты, вспыхнули
недобрым хищные немигающие глаза. Тогда из толпы послышался несмелый
голос. Тихий голос, не разобрать чей: - Ночью следил Белоглазый. И Красный
Топор. Каменные Плечи выпятил грудь, поскребся обеими руками: - Не вижу
их. Пусть подойдут - хочу видеть.
Тот же голос проговорил:
- Не могут. Они в Заоблачной Пуще.
- Умерли... - Каменные Плечи притопнул досадливо. - Жаль. Белоглазого
жаль. Сильный воин.
Подумав, добавил:
- Был.
И вдруг вздрогнул, шарахнулся испуганно - так пронзительно завизжал,
затопал ногами Хранитель, таким истошным и внезапным был его визг:
- Нет! Нет! Нет! - Хранитель тряс кулаками под исступленное
тарахтение амулетов. - Не жалей! Плохой воин! Пустил трупоедов к Хижинам,
пустил убивать! Плохой! Плохой! Не смей жалеть плохих, ты, Каменные Плечи!
Не смей! Духи тебе не велят, накажут, страшно накажут!..
Каменные Плечи слушал, недобро кривясь, и вдруг тяжело пошел на
Хранителя, и его клокочущий бешенством голос оборвал визгливые вопли:
- Накажут?! Где были твои вонючие духи, когда к Хижинам крались
убийцы?! Почему не прогнали смерть?! Они спали! А теперь смеют гневаться
на Белоглазого? Смеют грозить? Они - накажут? Не они - их! Их - наказать,
наказать! А не их, так пожирателя их дерьма - тебя!!!
Хранитель пытался заговорить, но тяжелый кулак с хряском врезался в
его открывшийся было рот, и рот брызнул зубами и кровью. Каменные Плечи
вложил в удар всю свою свирепую силу, и Хранитель, хватая скрюченными
пальцами воздух, смаху грохнулся о толпу воинов, как о стену, и те ногами
отшвырнули его обратно.
Он корчился, извивался на гремучей и склизкой гальке, скулил, пытаясь
встать, и не мог. Каменные Плечи прижал ногой его густые грязные космы,
цедил сквозь зубы:
- Племя кормит тебя, чтобы Настоящие Люди не знали смерти и голода.
Не можешь ты, духи твои не могут - корми их и себя сам! И помни, вонючий:
когда говорю я, трупоеды не смеют выть! - он плюнул в исковерканный болью
окровавленный рот и замолчал, отвернувшись.
Воины тоже отворачивались, молчали. Они еще хорошо помнили недавний
злорадный смех Хранителя Убийцы Духов, Священного Ножа Странного...
Щенок пришел, когда день уже умирал. Он долго стоял у входа в Хижину,
не решаясь сесть, не решаясь потревожить, позвать - дожидался, пока Хромой
выйдет смотреть закат.
Дождался. Заметив Щенка, Хромой не сказал ничего. Он молча вернулся в
Хижину, вышел опять, протянул плохо различимое в сгустившихся сумерках:
- На.
Щенок схватил жадно, обеими руками, поднес к глазам.
Нож удался. Он был совсем как Убийца Духов. Он даже тусклым
желтоватым цветом своим походил на Священный Нож Странного. Вот только
рукоять поленился сделать Хромой, но Щенка это не огорчило. Убивает ведь
не рукоять - лезвие.
Хромой, без сожаления отдав сделанное, насмешливо следил за глупым,
радующимся бесполезной вещи. Этот нож был из камня, но не мог ни резать,
ни протыкать.
Давно-давно Хромой нашел этот камень. Был он длинный и плоский, и был
он мягкий: когда его терли о твердое, превращался в песок. Камень долго
валялся в Хижине, и Кошка не раз пыталась выкинуть его, но Хромой не
позволял: нужен. Не для дела - просто как странное. Но вот пригодился и
для дела. Хоть это и смешно - нож, который не режет.
Смешно. И не нож, и не камень... И не украшение - слишком большой и
тяжелый. Пусть. У Щенка теперь есть желанное, а у Хромого есть Закатный
Камень. Хромой доволен.
Щенок поднял лучащиеся счастьем и униженной благодарностью глаза:
- Приду, когда родится Слепящее. Поведу туда, где нашел камень. Тот,
как закат...
- Хорошо... - Хромой отвернулся, насмешливо искривил губы, услыхав за
спиной неровную частую дробь пяток по настилу: Щенок сорвался с места,
понесся взбрыкивая на бегу от распирающего восторга. Понесся... Куда? Он
мог ночевать хоть здесь, где стоял, под стеной жилища Хромого: все равно
ведь никто не пустит его под Кровлю, а своей у Щенка нет. Но вот -
помчался, заскакал, как маленький, радостно взвизгивая и подвывая.
Щенок...
Хромой глубоко, всей грудью вдохнул теплую вечернюю сырость,
запрокинул голову. Небо стремительно гасло, редкие звезды наливались в нем
белым холодным светом.
В Хижине завозились, сонный голос Кошки прохныкал что-то жалобное,
неразборчивое. Хромой приподнял влажный тяжелый полог, проскользнул
торопливо внутрь, в темноту - гладить и утешать.
В эту ночь ему снилось давнее-давнее. Старые Хижины, которых нет,
снова зеленели кровлями, прорастающими ползучими травами, и умершие
множество восходов назад жили вновь, и вновь совершались дела, навсегда,
казалось, забытые, и это было так хорошо, что пробуждение ужаснуло.
Почему он проснулся? Зачем? Не надо! Надо снова забыться, вернуться в
сгинувшие внезапно сны... Но сны не принимали его. Они ушли, а вместе с
ними снова (уже навсегда) уходило давно пережитое, и осознание этой
повторной утраты леденило не испытанным ранее страхом. Таким сильным
страхом, что Хромой понял - причина его не в снах. Это смерть. И она
наяву. Рядом. Здесь.
Не шевелясь, почти не дыша, слухом своим, зрением, обонянием он
старался слиться с начинающим уже сереть предутренним сумраком, влиться в
него, врасти, понять скрытое им. И - вот оно, вот! Тихий плеск сонной воды
о сваи. Не как всегда. Не просто. Тихий-тихий осторожный плеск. Еле
слышный скрип. Тихонько стукнули жерди настила (совсем рядом, вот тут), -
стукнули и стихли. И опять. И еще.
Пальцы Хромого бесшумно и быстро нырнули в свалявшийся липкий от пота
мех ложа, нащупали привычную им рукоять ножа. А прямо из пола Хижины
(шевельнись - прикоснешься) выдвинулось чуть более темное, чем сумрак.
Выдвинулось, и замерло. Потом, в шаге от первого, возникло второе, и тоже
замерло. Хромой слегка повернулся, давая простор для размаха вооруженной
руке и упор ногам, ждал, обливаясь холодным потом под оглушающий, тупой
грохот в висках.
Снова едва слышно стукнули жерди, снова тихий скрип, и между этими,
темными, медленно, очень медленно стало вспухать, расти из пола новое,
