Фэнтези - Федор Чешко

Долина звенящих камней

                               Федор ЧЕШКО

                         ДОЛИНА ЗВЕНЯЩИХ КАМНЕЙ




                          ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СУМЕРКИ


                                    1

     День уходил. Слепящее опускалось все ниже и  ниже,  туда,  к  далекой
гряде Синих Холмов, на которые сырой ветер с Горькой Воды  натянул  сизые,
беременные дождем  тучи  с  краями  иззубренными  и  острыми,  как  лезвия
каменных ножей. Тучи  -  хищные,  вытянутые  -  тяжело  переползали  через
вершины холмов, все глубже впивались в мягкую синеву  неба,  погромыхивали
далекими еще, медленными раскатами... Так лезвие каменного ножа под  треск
рвущихся сухожилий неохотно входит в  глотку  оглушенного  дубиной  врага,
кода воин всем телом навалился на рукоять. Образ этот был настолько ярок и
реален, что когда рваные кромки коснулись  края  Слепящего,  полоснули  по
нему и окрасились алым, Хромой дернулся и жалобно застонал. Он  знал,  как
это бывает, когда холодное каменное лезвие рвет кожу и мясо, знал острый и
терпкий запах крови. Своей крови.
     Это было в тот день, когда в скалах они напоролись на охотничий отряд
немых. Хромого сбил с ног тяжелый удар, и в спину впились острые камни,  а
на груди уже сидел враг, и  беспощадное  иззубренное  жало  подбиралось  к
горлу, и не было от него спасения, кроме иссякающей силы рук,  вцепившихся
в волосатое запястье немого. Мускулы сводило судорогой  отчаянья,  и  руки
тряслись от напряжения, но  лезвие  надвигалось  все  ближе,  и  все  шире
расплывалось в злобной улыбке нависшее над ним косматое лицо  -  ощеренные
желтые слюнявые  клыки,  холодные  безжалостные  глаза,  струйки  пота  на
грязном лбу - а в голове билась, трепыхалась  одна  мысль:  "Не  хочу,  не
хочу, не хочу!.."
     Хромой слышал, как рвется, трещит его кожа, и горло жгло, как  огнем,
и потекло по шее  теплое,  липкое  -  сначала  тоненькой  струйкой,  потом
сильнее... И почему-то вдруг он  всем  своим  угасающим  естеством  ощутил
объемность и красочность покидаемого им мира  -  выпуклость  и  округлость
окаменевшего от усилий плеча немого, и веселую  игру  световых  бликов  на
этом потном плече, и алое, как бы светящееся изнутри брюшко присосавшегося
к этому плечу огромного слепня...
     Слепень и спас Хромого. Враг дернулся и на мгновение ослабил  хватку.
А потом... Скорченное косматое тело давно  уже  перестало  вздрагивать,  а
Хромой все бил и бил дубиной по обросшей жесткой щетиной  пасти,  по  этим
глазам, еще минуту назад горевшим  предвкушением  убийства.  Шрам  на  шее
остался навсегда - багровый, вздувшийся, рваный.  Кошка,  бывало,  гладила
этот шрам кончиками пальцев и огорчалась, что он на шее, а не на  лице,  а
то бы Хромой был самым красивым охотником Племени.
     Хромой  зажмурился  и  потряс  головой:  он  пришел   сюда   не   для
воспоминаний.
     А на небе уже не было ни Слепящего, ни залитых  его  кровью  каменных
ножей,  а  была  сплошная  полоса  туч  над  горизонтом  -  багровая,  как
воспаленная рана, и края ее горели алым. А выше...
     Бывают ли песни без звуков, без голоса? Бывают. Потому что иначе, чем
песней, нельзя назвать эти плавные переливы мягкого света  -  от  алого  и
золотого на западе, через зеленый, бирюзовый, голубой, к прозрачной синеве
на востоке... Это была мелодия цвета - спокойная,  простая.  Она  навевала
замершему в  восторге  Хромому  необыкновенно  светлую  грусть,  и  щемило
сердце, и на глаза наворачивались слезы, но это было  хорошо,  и  мысль  о
том, что наваждение исчезнет с заходом Слепящего, ужасала. Краски на  небе
едва заметно менялись, и менялась мелодия,  но  неизменной  оставалась  ее
спокойная печаль, и что-то еще, незнакомое, волнующее, теплое, напомнившее
почему-то Хромому, как искрятся глаза Кошки, когда она улыбается. Он  ведь
не мог иначе объяснить (даже сам себе) что это такое - нежность.
     А там, внизу, под Обрывом  широко  и  привольно  разлились  по  степи
сумерки, и на бескрайней темной равнине золотым и алым горела Река.
     Хотелось ли Хромому удержать,  сохранить  эту  ускользающую  красоту,
которая никогда не повторяется, потому что каждый закат прекрасен,  но  не
похож на другой? Да. Это желание было по-прежнему сильным, хотя он пытался
уже и понял, что Странный был прав.
     Бесплодные  попытки  запомнились   смешанным   ощущением   бешенства,
порожденного собственным бессилием, и свирепого голода, потому что времени
на охоту не оставалось, а  Племя  Настоящих  Людей  не  кормит  дармоедов.
Странный говорил: "Ты не сможешь". Но Хромой не хотел ему  верить,  и  все
приставал, приставал, требуя объяснить, откуда берутся краски в небе и как
сделать закат, который не гаснет. Странный начинал  объяснять,  но  понять
его объяснения... Для этого нужно самому сделаться Странным.
     Тогда Хромой уходил в степь и блуждал там в поисках хоть каких-нибудь
красок, кроме черной, белой и коричневой,  которые  были,  которыми  можно
рисовать рогатых, крылатых и даже Людей,  но  нельзя  рисовать  закат.  Он
возвращался грязный, исполосованный колючками,  с  блуждающими,  запавшими
глазами, и снова приставал к Странному. А можно достать краски из  цветов?
А можно пойти к закату и взять краски с неба?
     Наконец Странный сказал: "Если не начнешь охотиться, я накормлю  тебя
твоими ушами". И Хромой сдался, потому что знал:  Странный  всегда  делает
так, как сказал. И еще: когда Странный пришел в Племя (старики тогда  были
воинами, а Странный уже тогда был стариком) мужчины  хотели  его  убить  и
забрать нож из Звенящего Камня. Они напали ночью. На сонного. Все  вместе.
Это в ту ночь Беспалый и Однорукий стали беспалым и одноруким.  А  сколько
мужчин стали трупами, старики уже не помнят. Они помнят только,  что  тела
многих сожрали трупоеды, потому что женщины за день не  успели  похоронить
всех.
     Хромой сдался. Он перестал пытаться, но желать не перестал. И  сейчас
снова овладела им неистовая злоба на  собственное  бессилие,  на  жестокую
правоту Странного, на этот закат,  который  манит,  ласкает  красками,  но
только для того,  чтобы  потом  бросить  наедине  с  холодной  и  страшной
ночью...
     Бешенство стремительной лавиной накатило на Хромого, плеснуло в глаза
кровавым туманом,  вырвалось  из  горла  хриплым  яростным  рыком.  Хромой
вскочил на ноги, и  валявшийся  рядом  топор  будто  сам  метнулся  в  его
скользкие от пота ладони, а взгляд уже рыскал,  шарил  вокруг,  искал:  на
кого бы выплеснуть  эту  злобу,  срывающую  сердце  в  бешеную  барабанную
дробь?! Но вокруг  только  травы,  только  быстро  сгущающиеся  сумерки  и
тишина. И всю свою безысходную ярость Хромой вложил в дикий нечеловеческий
вопль и страшный, во всю силу  жаждущих  убийства  рук,  удар  топором  по
замшелому валуну, на котором только что сидел, и топор  брызнул  осколками
кремня и щепками.
     Некоторое  время  Хромой,  напуганный  замирающим  эхом  собственного
вопля, стоял, втянув голову в плечи, тупо глядя на обломок рукояти, сжатый
в руках. Потом уронил его и  медленно  закачался  из  стороны  в  сторону,
прижав ладони к щекам. Какой плохой день! Как злы на  него  сегодня  духи!
Какой хороший был топор! Тяжелый, острый, удобный. Ни у кого такого топора
не было, а у него был. Был. Больше нету. Какой плохой день! Пропал  топор,
топор, которому завидовали все  охотники  Племени...  И  Кошка  не  пришла
смотреть на закат...
     А  ветер  крепчал.  Порывистый,  пронизывающий,  он  тихо  свистел  в
метелках высоких трав, гнал по камням  бесплотные  тени  перекати-поля,  и
тени эти падали с Обрыва  и  тонули  в  сгущающейся  темноте.  Небо  стало
черным, только на западе дотлевали две тусклые красные  полоски  -  агония
умирающего заката. Хромой посмотрел на небо и тихо заскулил. Так неуютно и
страшно стало вокруг, так жалко стало себя - одинокого, ненужного  никому,
даже Кошке: ведь не пришла! Пора уходить. Ночные убийцы  скоро  выйдут  на
равнину, а он безоружен и путь к Племени не близок.
     Хромой  сделал  несколько  осторожных  шагов  по  едва  различимой  в
сумерках тропинке, но передумал и вернулся к Обрыву. К Хижинам  он  придет
уже в полной темноте, а вокруг них каждую ночь  собираются  стаи  голодных
трупоедов, которые сожрут и живого, если он один. Лучше переждать  ночь  в
пещере у Странного. Это совсем близко - над Обрывом до  Древесного  Трупа,
потом спуститься и еще немного пройти вдоль Реки. Правда, в начале ночи  к
Реке сходятся на водопой ночные убийцы, а Странный спросонок может принять
за немого и убить. Но безопасны только пути по Заоблачным  Пущам.  И  если
Хромого этой ночью убьют, он будет видеть оттуда  все,  что  творится  под
облаками. А Кошка пожалеет, что не пошла смотреть с ним на закат, и  будет
плакать и биться головой о камни, и он  это  увидит.  Так  что,  если  его
убьют, ему тоже будет неплохо. Но только пусть убьет Странный  или  Желтый
Убийца, который часто оставляет следы у водопоя, а  не  трусливые  вонючие
трупоеды.
     Хромой бесшумно крался в высоких - по пояс - травах, метелки  которых
казались совсем белыми на фоне черного неба.  Ветер  переменился.  Он  дул
теперь со стороны Обрыва, от Реки, и Хромой морщился,  потому  что  речная
сырость забивала остальные запахи. Где-то на  равнине  слышался  протяжный
вой: вышли на охоту Серые Тени. Далеко. Не страшно. Потом  впереди,  очень
близко, вспыхнули два зеленых огонька, и Хромой приостановился.
     Глаза. Низко над землей. Маленький. Не страшно.
     Хромой сделал шаг вперед. Огоньки чуть отодвинулись с тихим рычанием.
Хромой зарычал в ответ. Огоньки бесшумно метнулись в сторону и пропали.
     И почти сразу, всего через несколько шагов,  ноздри  защекотал  запах
хранящей дневное тепло древесной трухи. Вот он,  Древесный  Труп.  Могучие
вывернутые из земли корни, огромный ствол рухнувшего  дерева,  уходящий  в
заросли трав. В трещинах великана, погибшего так давно, что  самые  старые
старики не помнили его живым, любили  ночевать  ползучие,  поэтому  Хромой
осторожно обошел Древесный Труп стороной.
     Перед спуском к Реке Хромой надолго замер, затаившись,  всматриваясь,
вслушиваясь, внюхиваясь  в  предстоящую  темноту.  И  она,  темнота,  тоже
затаилась, тоже всматривалась в него невидимыми глазами -  чьими?  Чувства
ничего не говорили Хромому, не указывали на опасность там, впереди. И в то
же  время  какое-то  смутное,  лежащее  за  гранью  ощущений  предчувствие
шептало: нельзя. Там смерть.
     А Серые Тени все выли на темной равнине, за спиной, и вой их  заметно
приблизился. И вдруг совсем близкий  голос  Серого  Убийцы  затянул  песню
охоты, и остальные подхватили ее.
     Дыбом встали волосы на голове и руках Хромого.  В  памяти  замелькали
картины бессонных ночей в охране у Хижин, когда дозорные, жмущиеся к огню,
с дрожью слушают леденящую злобу тьмы - песню идущих по  следу,  и  зыбкие
тени проносятся по самой границе освещенного  кострами,  распластавшись  в
неистовой погоне.
     Мысль о том, что порождения ночи запели песню охоты,  наткнувшись  на
его след, была так ужасна, что Хромой, забыв обо всем, не разбирая  дороги
кинулся с Обрыва. Он опомнился только на середине спуска. Постоял, перевел
дыхание и двинулся дальше - плавно, бесшумно, чутко.
     В конце спуска Хромой снова остановился.  Водопой  -  широкая  полоса
истоптанной стадами рогатых прибрежной грязи -  был  пуст.  Не  было  даже
маленьких. Странно.
     Он нерешительно двинулся дальше. Было тихо. Только мерный плеск  волн
и вой наверху - то дальше, то ближе... Хромой старался держаться  вплотную
к Обрыву и жадно внюхивался в порывы сырого ветра,  но  они  пахли  только
прелью, речной водой и гниющей тиной. Эти запахи были прилипчивы, вязки, и
остальные тонули в них, как в болоте. Именно поэтому новый запах он ощутил
только тогда, когда тот обрушился на  него  всей  своей  мощью.  И  Хромой
кинулся на землю - плашмя, всем телом: прижаться, слиться, исчезнуть...  А
ветер все налетал  порыв  за  порывом,  и  порывы  эти  были,  как  выдохи
огромной, щерящейся в лицо пасти - душный смрад и леденящий,  парализующий
мысли и волю ужас ожидания неотвратимой смерти.
     Но ничего не происходило. Не было ничего  угрожающего  вблизи,  кроме
этого запаха - душного запаха  крови,  слившегося  с  острой  тошнотворной
вонью Желтого Убийцы и еще с чем-то, чему Хромой  не  знал  ни  имени,  ни
подобий.
     Хромой не выдержал. С истошным воплем он бросился бежать,  бежать  от
этого изводящего ужаса  неизвестности,  через  хрупкие  трескучие  заросли
прибрежных  кустов,  через  гремучие  каменистые  осыпи;  и  в  отголосках
собственных  воплей  мерещился  ему   мягкий   тяжелый   топот   неумолимо
настигающих лап.
     Потом он смаху налетел на  что-то  широкое,  упруго-твердое,  и  сила
удара отшвырнула его на землю, и он спрятал лицо в ладони и ждал конца. Но
вместо новых ударов, вместо терзающих когтей и клыков на его  беззащитную,
потную от страха и бега спину обрушился ледяной водопад. Хромой  взвизгнул
и вскочил, дико озираясь вокруг. А вокруг были каменные стены в призрачном
свете дотлевающих в  очаге  углей,  и  черное  пятно  выхода  загораживала
широкая, бугрящаяся мышцами спина Странного, напряженно вслушивающегося  в
ночь, и алые отсветы играли на длинном  широком  лезвии  Звенящего  Камня,
сжатом в его руке.
     Странный обернулся, тяжело глянул в глаза:
     - Ну?
     Хромой медленно обмякал, осознавая. Странный нетерпеливо дернул углом
рта:
     - Говори! Немые? Серые Тени?
     Хромой встряхнулся всем телом, забрызгав пол;  затравлено  шарахнулся
от затрещавших углей. Ткнул трясущейся рукой в темноту:
     - Там, там... Запах,  смерть.  Очень  сильный  запах.  Много  смерти,
много...
     Странный все щурился ему в глаза, брезгливо кривил рот. Потом  мотнул
головой в угол, где, прислоненное к стене, стояло короткое, очень  тяжелое
копье с каменным наконечником:
     - Возьми.
     Хромой жадно схватился за древко. Странный с ухмылкой  наблюдал,  как
спокойная  тяжесть  крепкого  оружия  превращает   запуганное   истеричное
существо в хладнокровного и опасного бойца.  Потом  отбросил  лежащую  под
стеной шкуру, достал  из-под  нее  толстый  корявый  сук,  ткнул  в  угли.
Просмоленное дерево вспыхнуло чадным гудящим пламенем.
     - Веди, посмотрим.
     И они пошли. Странный сзади, держа в левой руке  факел,  в  правой  -
нож; Хромой впереди и правее, за границей освещенного факелом, в  темноте.
Ночной боевой порядок Племени Настоящих  Людей:  задний  освещает  путь  и
привлекает внимание, передний невидим, но видит и готов убивать.
     И снова так же внезапно те же запахи ударили по ноздрям  Хромого.  Но
теперь он был готов к  этому,  Странный  со  своим  ножом  был  рядом,  и,
выставив копье, Хромой с хриплым рыком кинулся навстречу  смрадной  волне.
Странный, высоко подняв факел, бросился следом.
     Увиденное поразило обоих. На траве исходило кровью нечто бесформенное
и недвижимое, изуродованное до такой степени, что Хромой только по  запаху
да по уцелевшим кончикам лап сумел распознать Желтого  Убийцу.  Труп.  Без
головы. Без шкуры. Значит, Люди? Или немые?
     В ответ на вопросительный взгляд Хромого Странный процедил:
     - Когти.
     Да, и Настоящие Люди, и немые непременно срезали бы когти с лап - это
большая ценность.
     Хромой прошептал:
     - Тогда был еще запах. Незнакомый. Страшный. Теперь - нет.
     Странный отошел к воде, потом тихим свистом подозвал  Хромого,  ткнул
пальцем вниз:
     - Смотри.
     На влажном песке виднелись уходящая в воду неглубокая борозда.
     - Челнок?
     Странный кивнул:
     - Челнок. Большой, но очень легкий. Смотри еще.
     Хромой всмотрелся. У самого берега виднелись залитые  водой  следы  -
странные, дикие, невозможные, будто ступал человек без пальцев  на  ногах.
Нет, ступня была нормальной длины. Просто в конце она не  разветвлялась  в
пальцы, а так и оставалась  целой.  Хромой  вскинул  изумленные  глаза  на
Странного и поразился еще больше.
     Странный стал стариком.  Лицо  его  сморщилось,  губы  искривились  и
дрожали, а в глазах,  внезапно  выцветших,  потерявших  привычный  суровый
блеск,  застыло  отчаянье.  Странный  заметил  взгляд  Хромого   и   криво
усмехнулся:
     - Смотри еще.
     Хромой снова согнулся над следами и вдруг выпрямился так  резко,  что
потерял равновесие и свалился в воду. Там, между  этими  невозможными,  он
рассмотрел еще один след - след маленькой босой человеческой ноги, которую
знал слишком хорошо, чтобы ошибиться.
     - Кошка?!
     - Да, - Странный отвернулся. -  Тут  были  люди  из  Долины  Звенящих
Камней, Хромой. Они убили и ободрали Желтого и увели с собой  твою  Кошку.
Пойдем.
     Странный повернулся, медленно побрел от воды - сгорбившийся, сникший.
Вдруг он с яростным воплем за травленного  зверя  швырнул  себе  под  ноги
факел, и тот полыхнул вихрем бешеных искр.


     В очаге слабо потрескивал хворост. Странный молча смотрел в огонь,  и
его огромная тень нелепо горбатилась на стене.  Хромой  сидел,  уткнувшись
лицом в  ладони,  и  тихонько  скулил:  "Кошка...  Пропала  Кошка...  Нету
Кошки..."
     Странный пусто глянул сквозь него, дернул щекой:
     - Перестань.
     Хромой перестал. Он  подобрался  поближе  к  Странному  и  тоже  стал
глядеть в огонь. Потом спросил срывающимся шепотом:
     - Кошка сама ушла?
     - Нет, - Странный мотнул головой. - Увели силой.
     - След спокойный. Шла сама. Не упиралась, - Хромой зашмыгал  носом  и
отвернулся.
     - Люди из Долины Звенящих Камней могут хватать  и  тащить  не  только
руками, - от смеха Странного мурашки побежали по спине Хромого. - Ее увели
силой. Успокойся.
     Хромой сосредоточено ковырял землю, искоса поглядывал  на  Странного,
молчал. И вдруг попросил:
     - Расскажи дорогу в Долину Звенящих Камней...
     Странный резко вскинул голову, недобро прищурился:
     - Разве я не рассказывал вам о Долине - тебе и остальным? Или  ты  не
воин, а голозадый сосунок, неспособный понимать слова? Если хочешь смерти,
не утруждай свои ноги. Найди ее себе здесь,  потому  что  Долина  Звенящих
Камней страшнее, чем смерть!
     Хромой потупился. Да,  Странный  уже  говорил  это.  Не  раз.  Ему  и
остальным. Но понять Странного трудно - он странный.
     Он пришел в земли Племени от восхода, где не бывает Людей,  а  бывают
только немые. Но он понимал Речь. Он принес  с  собой  невиданный  нож  из
Звенящего Камня и страшный рассказ о Долине, где водятся  эти  камни,  где
делают такие ножи и множество странных вещей.
     Он был единственным пришлым в Племя  Настоящих  Людей,  оставшимся  в
живых. И не только потому, что умел убивать. А  убивать  он  умел,  и  его
невиданный нож любил убийство, как никакой из прочих ножей.  Когда  Шаман,
наслушавшись рассказов Странного, зарезал для Духов Звенящих  Камней  двух
лишних дочерей Длиннорукой, Странный подошел к нему, махнул  рукой  -  вот
так - и голова Шамана запрыгала по  камням.  Даже  самым  лучшим  каменным
ножом так не получается - многие пробовали.
     После этого Странный назвал Племя Настоящих  Людей  сворой  шелудивых
трупоедов и ушел жить в пещеру. И это было плохо, потому что  при  нем  не
голодали и немые боялись приближаться к Хижинам.
     Странный много умел и охотно учил. Это  он  придумал  ловить  и  есть
утонувших, к которым Настоящие Люди относились с опасливым отвращением  за
то, что они утонули, но не умерли, и сродни ползучим.
     Странный говорил старикам, что утонувших ловить легче, чем охотиться,
что они вкусные,  но  старики  только  плевались.  Странный  говорил,  что
крылатые и прочие ловят и едят утонувших. Но старики сказали, что крылатые
и прочие едят много такого, чего не возьмет в  рот  Настоящий  Человек.  А
Беспалый  вспомнил,  как  Большой  Корнеед  размазал  по  камням   дохлого
трупоеда, который вонял от Реки до самых Хижин,  и  все  Корнееды,  жившие
вблизи, приходили валяться по этим камням  и  тереться  шкурой  о  мерзкую
падаль. И Беспалый спросил, станет ли теперь и Странный поступать так же.
     Тогда Странный сделал из волокон жгучей травы странное и  назвал  его
"сеть", и этой сетью поймал много утонувших и варил их очень долго,  чтобы
никто не догадался, что было сварено, а  потом  дал  попробовать  всем.  А
потом Слепящее поднималось на небо столько раз, сколько пальцев на руке  и
еще два раза, и Странный снова собрал стариков и спросил, не случилась  ли
в Племени беда  от  плохой  еды.  Старики  смогли  вспомнить  только,  что
Горлогрыз свалился со скалы и свернул себе шею, но, наверное, не от еды. И
это не беда, а наоборот. И Странный рассказал старикам,  чем  он  накормил
всех, и старики поняли, что это хорошо, хотя некоторых вытошнило.
     А еще Странный придумал выкопать возле водопоя большую яму и  закрыть
ее ветками. Старики спрашивали: "Зачем?", а он сказал: "То, что  упадет  в
яму, можно будет съесть". Но первым в яму упал Однорукий,  и  Странный  не
позволил его есть, хотя проку от Однорукого  нет,  каждый  скажет.  И  все
забыли о яме. Но  потом  в  нее  провалился  такой  большой  рогатый,  что
Настоящие Люди три восхода Слепящего встречали сытыми, и поняли,  что  это
хорошо.
     И еще Странный придумал собирать у Реки рыжую землю и делать из нее и
воды грязь, а из грязи  этой  лепить  горшки,  которые  потом  сами  собой
становятся твердыми, и сколько ни лей в них воды, почему-то  опять  грязью
не делаются.
     И еще  Странный  придумал  убивать,  не  приближаясь,  убивать  очень
маленьким копьем, которое бросает не рука, а бросают палка и жилы рогатых.
И так можно убивать и рогатых, и Ночных Убийц, и немых, и это хорошо.
     И еще Странный придумал говорить "я", "ты", "он", если забыл имя  или
лень его повторять, и еще придумал много-много полезных вещей.
     И еще. Это Странный придумал назвать Кошку Кошкой,  а  не  Гривастой,
как раньше. Сказал: в земле  немых  есть  такой  маленький  -  похожий  на
Желтого Убийцу, но маленький - который вздергивает верхнюю губу  и  шипит,
когда сердится. Как Кошка...
     А теперь Странный живет в пещере один и не хочет говорить ни с кем из
Людей, кроме Хромого и Кошки. Он сказал, что Хромой и Кошка самые Люди  из
всех Настоящих Людей. Хромой сомневался, но Кошка сказала, что если уж это
говорит Странный, значит так и есть.
     И еще Кошка сказала, что раз они  не  такие,  как  все,  то  понятно,
почему они живут вместе, хотя Кошка  пережила  на  три  зимы  больше,  чем
Хромой. И Хромой не стал спорить, хотя знал, что это не так. Сначала  ведь
Хромой Кошку не замечал, он думал, что Кошка - это просто Кошка, как  все.
Но потом ее захотел взять в свою хижину Узкоглазый, который  видел  больше
зим, чем Хромой, и уже мог взять себе женщину. А Хромой давно искал случая
напакостить этому вонючему трупоеду,  который  всем  говорил,  что  Хромой
сделал ему некрасивую серьгу для носа и  что  Шаман  делает  лучше.  Месть
удалась: он побил Узкоглазого и не подпускал его к Кошке, и старики решили
отдать ее Хромому; правда он был еще слишком молод иметь свою женщину,  но
в Племени были лишние девочки.
     И только потом Хромой понял, что Кошка - это Кошка,  и  другой  Кошки
нет... Нет... Нет... Нет теперь Кошки  -  ни  другой,  ни  этой,  никакой.
Забрали, увели Кошку, схватили не руками и увели. И где искать? Хромой  не
знает, а Странный знает, но не говорит. Вай-вай-вай-воу-у-у!..
     Странный сплюнул, отвернулся, кусая губы:
     - Перестань выть. Воем ты Кошку  не  вернешь.  И  никак  не  вернешь.
Забудь.
     - Не хочу, - Хромой мрачно смотрел в пол. - Расскажи дорогу.
     - Отдать им еще и тебя?! А вот им...  -  Странный  сделал  непонятный
жест, вскочил, заметался из угла в угол.
     - Ты сказал: "Отдать тебя"? - Хромому показалось, что он ослышался. -
Они меня хотят?
     - Да, - Странный снова подсел к очагу, уперся взглядом в огонь.  -  И
тебя, и Кошку, и других. Таких, как вы.
     Хромой сморщился, силясь понять, прижал кулаки к вискам.
     - Но ты говорил, что таких, как мы - я и Кошка -  в  Племени  нет.  А
теперь сказал - другие. Другие такие, как мы. Кто?
     - В Племени... - Странный усмехнулся горько и едко. -  Кроме  Племени
есть еще племена. А в них есть такие, как вы. И более Люди, чем вы -  тоже
есть.
     Хромой совсем растерялся.
     - Но кроме Племени Людей нет. Есть немые, но они немые - не Люди...
     - Немые! Ну конечно - немые... - смех Странного был сухим и  дробным,
будто галька посыпалась. - А  ты  знаешь,  как  немые  называют  Настоящих
Людей? Двуногие трупоеды, вот как.
     - Немые - называют?! - глаза Хромого полезли на лоб. - Они  не  могут
называть! Они немые. Не знают Речи, бормочут без смысла...
     Странный устало вздохнул:
     - Нет. Просто у немых и у Племени разная Речь. Племя не понимает Речь
немых. Немые не понимают Речь Племени. Считают немыми вас.
     - Немые - Люди... - Хромой силился осознать услышанное, силился и  не
мог. - Немые - Люди... Ты спутал, Странный,  говоришь  невозможное.  Среди
немых Людей нет. Немые грязные, вонючие, трусливые, безобразные. Настоящий
Человек на немого и помочиться не захочет. А Речи немые не  знают.  Рычат,
тявкают без смысла - я слышал сам.
     - Да, - мрачно осклабился Странный. - Так говорят  Настоящие  Люди  о
немых. И немые о Настоящих Людях говорят так. И  Настоящие  Люди  украшают
Хижины черепами немых. А немые обдирают волосы и кожу  с  голов  Настоящих
Людей. А Люди Звенящих Камней рады и  сыты.  Потому,  что  они  едят  вашу
злобу, как вы - мясо рогатых. И делают так, чтобы злоба была, чтобы  злобы
было больше, больше,  больше.  И  это  не  самое  мерзкое  из  их  деяний.
Трупоеды...
     Лицо Хромого сморщилось - просительно, жалко:
     - Не понимаю... Не люблю не понимать...  Плохо...  Ты  говорил:  Люди
Звенящих Камней могучи. Страшнее духов. Теперь сказал:  едят  нашу  злобу.
Значит, своей злобы нет - ели бы свою. Значит, не могут убивать -  убивали
бы немых сами, сколько надо съесть. Не могут. Ждут, чтобы убили мы. Значит
- слабы. Не понимаю. Почему боишься их ты - сильный?
     - Ты не поймешь, Хромой. - В голосе Странного не осталось ни  ярости,
ни силы - только бесконечная тупая усталость. - Не можешь понять. Рано.  И
дети твои не поймут. И дети их детей не  поймут.  Много,  много  поколений
придет и уйдет прежде, чем вы поймете. Вот почему ты нужен  мне.  И  Кошка
нужна. Была нужна.
     Хромой застонал, ударил кулаками о камни.
     - Я и Кошка нужны тебе.  Я  и  Кошка  нужны  Людям  Звенящих  Камней.
Почему?!
     - Когда-то, - Странный говорил, будто бредил, - вы были почти так  же
сильны, как и Люди Звенящих Камней. Они испугались вашей силы. Они сделали
так, что вы стали такие, какие вы есть теперь. И я хочу, чтоб  такие,  как
ты и Кошка - почти Люди - рожали детей, чтоб ваши дети были  больше  Люди,
чем вы, а их дети - больше Люди, чем они; чтоб вы скорее,  скорее,  скорее
снова  стали  сильны;  чтоб  вы  растоптали  гнусных   трупоедов,   смели,
уничтожили без следа, без памяти, всех! Всех!! Всех, сколько их есть здесь
и везде!!!
     Напуганный этим истерическим воплем  Хромой  вжался  в  стену.  Таким
Странного он не видел никогда. И  все-таки  желание  понять,  понять  хоть
что-нибудь, пересилило страх, и Хромой отважился на новый вопрос:
     - Для этого мы - я и Кошка - нужны тебе. А им?
     Странный снова сник.
     - И им - для этого. Чтоб вы - все вы, Настоящие Люди,  немые,  все  -
быстрее стали сильными. Чем больше вашей силы, тем больше вашей злобы. Чем
больше злобы - тем больше еды для них. Но это не главное. Главного  ты  не
поймешь. А когда вашей силы станет слишком много, они опять отнимут ее.  И
еще - они не любят делать руками. Им нужны такие, которые могут делать то,
что они говорят. Очень мало, но нужны.
     - Делать что?
     - Разное. Ловить таких, как ты. Много другого. Не поймешь.
     - А для чего мы им еще?
     - Не поймешь, - Странный растирал руками лицо.  -  Ты  ведь  думаешь,
если двум племенам тесно на одной равнине, выход один - убивать.
     - А как иначе? - пожал плечами Хромой.
     - Не знают. Хотят узнать. И для этого им нужно, чтобы Настоящие  Люди
и немые жили в тесноте, хотя Мир велик. И чтобы  Настоящие  Люди  называли
немых  тявкающими  без  смысла,  а  немые  Настоящих  Людей  -   двуногими
трупоедами...
     Хромой жалобно заскулил:
     - Не понимаю...
     - Не плачь, - казалось, что Странный и сам готов заплакать. -  Ты  не
сможешь понять. Рано. Слишком рано. Но те, кем  вы  станете  потом,  через
много-много поколений - они смогут понять. И я должен сделать  так,  чтобы
они узнали. Узнали, зачем Люди Звенящих Камней создали Мир и вас,  узнали,
как с ними сражаться, как побеждать прежде, чем они снова лишат вас  силы,
снова сделают такими, как теперь...
     Новая мысль поразила Хромого:
     - Ты говоришь про нас - "вы", про них - "они". Значит, ты - не они  и
не мы. А кто?
     Странный не-то вздохнул, не-то всхлипнул:
     - Ты ведь видишь сны, Хромой. И бывает так, что во сне ты - не совсем
ты, и не здесь - далеко. Представь, что человек умер во сне.  Сразу  умер,
не успел проснуться. И тот он, который ему приснился - остался.
     Хромой долго молчал, сосредоточенно ковырял набившуюся между пальцами
ног грязь. Потом поднял глаза на Странного:
     - Если бы ты был не ты,  а  Однорукий,  я  бы  понял  все:  ты  забыл
нагнуться, входя в пещеру, и испортил у себя в голове. Но ты не Однорукий.
Ты - Странный. И я понял только: хочешь, чтоб у  меня  были  дети.  Теперь
пойми ты: без Кошки не будет детей - я один не смогу. Расскажи дорогу.
     Странный щурился на огонь, тер подбородок.  И  вдруг  какая-то  мысль
молнией вспыхнула в его глазах. Мысль, поразившая, казалось, его самого.
     - Скажи, Хромой... Только не вздумай вилять языком... Вы знали, что я
делаю здесь, в пещере? Ты и Кошка - знали?
     -  Да,  -  Хромой  потупился.  -  Ты  выбиваешь  на  камне   рисунки.
Непонятные. Странные. Там, глубоко. Нам было интересно, и мы  подсмотрели.
Ты пришел с факелом и стал бить  камнем  по  камню.  Там  было  уже  много
рисунков, а ты выбивал новые. А потом ты учуял нас, глянул  туда,  где  мы
прятались, и твоя рука искала нож. И  мы  сразу  убежали,  потому  что  ты
смотрел... Так ты смотрел на Шамана, когда убивал.
     - Значит, мне не показалось, - Странный подбросил в очаг хворосту.  -
Только я не мог вас учуять. Мой нос слаб,  а  факел  был  рядом  и  вонял.
Просто кто-то из вас слишком громко сопел.
     Хромой угрюмо шмыгнул носом:
     - Кошка. Она очень думала.
     - О чем?
     - Не сказала. Спросила, можно ли нарисовать слова.
     Странный тяжело вздохнул:
     - Умная...
     Он надолго умолк. Хромой тоже притих, понимая, что нельзя мешать  его
мыслям.
     Наконец Странный хлопнул ладонями по коленям, встал, подошел к выходу
из пещеры, заговорил, не оборачиваясь к Хромому, глядя в ночь:
     - Все, что знает Кошка, и о чем догадалась Кошка, знают  теперь  Люди
из Долины Звенящих Камней. Значит, они найдут меня. Скоро.  Меня  победили
опять, и все было зря. Слушай, Хромой, я расскажу  дорогу.  Иди,  если  не
жалко себя. Но запомни: ты можешь идти не раньше, чем увидишь три  восхода
Слепящего.
     Хромой торопливо закивал, глядя на Странного снизу вверх.
     - Знаешь место, где Река раздваивается подобно жалу  ползучих?  Когда
дойдешь, будешь ждать меня. Я пойду с тобой,  потому  что  все  было  зря.
Понял?
     Хромой снова радостно закивал.
     - Тогда слушай дорогу.
     - Зачем? Зачем говорить, если ты отведешь меня сам?
     Странный коротко глянул через плечо:
     - Путь далек и опасен, Хромой. Я могу умереть прежде, чем  мы  увидим
Долину.


     Слепящее поднялось уже высоко. От его лучей не было  спасения  здесь,
на Реке, и едкий пот заливал глаза, и сводило пальцы,  силящиеся  удержать
проскальзывающее во взмокших ладонях весло. Но челнок упорно и  мощно  шел
против течения, хотя временами Хромому казалось, что он застыл на месте, а
движутся - медленно и плавно - берега Реки.
     Челнок Хромому оставил Странный. Это был  хороший  челнок,  легкий  и
прочный, способный выдержать двух человек, оружие и  запас  еды.  Странный
велел взять с собой побольше оружия и еды, потому что путь опасен и далек.
А сам ушел. Не сказал,  куда  и  зачем.  Сказал  только:  "Отправишься  не
раньше, чем дважды увидишь восход Слепящего".
     Вдох - выдох. Вдох - выдох. Два гребка с одной стороны  челнока,  два
гребка с другой. Ломит  поясницу,  болят  плечи,  горят  ладони,  натертые
веслом. Никогда еще  Хромому  не  приходилось  грести  так  долго.  Против
течения. Одному. Но Жало Реки уже близко, и  дальше  все  станет  легко  и
просто, потому что он будет не один.
     Гнетущее предчувствие беды  пришло,  когда  Хромой  увидел  крылатых,
услышал их жадные крики. Как их много, как мерзко  и  громко  они  кричат,
ссорятся, дерутся... Из-за чего?
     Вот и Жало - длинный  острый  каменистый  мыс,  где  встречаются  два
ленивых потока, и оба они - Река. Днище челнока затарахтело по  гальке,  и
Хромой, схватив копье, прыгнул на осклизлые прибрежные валуны, а  крылатые
с криками вились над головой, и от огромной бесформенной груды  впереди  с
рычанием шарахнулись два  трупоеда.  Хромой  почти  бежал,  оскальзываясь,
спотыкаясь о камни, туда, к  этой  груде,  пока  нестерпимое  зловоние  не
остановило его.
     На взрытой гальке Речного Жала лежал  огромный  Корнеед.  Дохлый.  Со
вспоротым брюхом. Рана его  была  ужасна,  но  умирал  он  долго  и  успел
отомстить. И его  лапа  -  тяжелая  лапа  с  длинными  мощными  когтями  -
успокоилась  на  обезображенном,   исклеванном,   изгрызенном   трупоедами
человеческом черепе. А тело человека было там, под исполинской неподвижной
тушей, под грудой вывалившихся из распоротого брюха кишок.
     Что-то звякнуло под ногой Хромого.  Он  медленно  нагнулся  и  поднял
тяжелый длинный нож с побуревшим от крови лезвием из  Звенящего  Камня,  с
резной роговой рукоятью, которую Хромой делал для Странного сам.


     ОЧЕРЕДНОЕ  ПОСТУПЛЕНИЕ.  ЭКЗЕМПЛЯР  СЕРИИ  "С",  КОД   -   "СТУПЕНЬ".
ВОСТОЧНЫЙ АРЕАЛ. ПОЛОВОЗРЕЛАЯ САМКА.  ФИЗИЧЕСКИЕ  НЕДОСТАТКИ  ОТСУТСТВУЮТ.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ГРАДИЕНТ СУЩЕСТВЕННО ВЫШЕ НОРМЫ.  ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ  ГРАДИЕНТ
ВЫШЕ НОРМЫ.  ИНСТИНКТ  ПОЗНАВАНИЯ  ГИПЕРТРОФИРОВАН  ЗА  СЧЕТ  НЕДОРАЗВИТОЙ
АГРЕССИВНОСТИ.  МАКСИМАЛЬНЫЙ  ЭНЕРГОИМПУЛЬС  -  2,3  НОРМЫ  ПРИ  АКТИВАЦИИ
НЕЙРОЦЕНТРОВ ПОЗНАВАНИЯ.
     РЕКОМЕНДАЦИИ:
     1.1. ОСЕМЕНЕНИЕ ОТ САМЦА ПОВЫШЕННОЙ АГРЕССИВНОСТИ.
     1.2. РЕАССИМИЛЯЦИЯ В АРЕАЛЕ ОТЛОВА.
     2.1. АКТИВАЦИЯ НЕЙРОЦЕНТРОВ ПОЗНАВАНИЯ.
     2.2.  ЭКСПЛУАТАЦИЯ  В   КАЧЕСТВЕ   ЛОКАЛЬНОГО   ЭНЕРГОИСТОЧНИКА   ДЛЯ
СТАБИЛИЗИРОВАННЫХ ФУНКЦИОНАЛЬНЫХ СИСТЕМ.
     СЧИТЫВАНИЕ  ПАМЯТИ  ОБЯЗАТЕЛЬНО  ПРИ  РЕАЛИЗАЦИИ   ЛЮБОГО   ВАРИАНТА,
ПОСКОЛЬКУ  АРЕАЛ  ОТЛОВА  СОВПАДАЕТ  С   ГИПОТЕТИЧЕСКИМ   МЕСТОНАХОЖДЕНИЕМ
ОТСТУПНИКА.



                                    2

     Мелкий надоедливый дождь. Он начался так давно, что Хромой уже  забыл
- когда. Может быть, в тот день, когда Река  обмелела  настолько,  что  он
пропорол о камень днище челнока и брел к берегу по колени в ледяной  воде,
волоча тяжелый,  полный  воды  челнок,  оскальзываясь  на  гальке,  падая,
разбиваясь в кровь. А потом искал на безжизненном берегу пищу для костра и
для себя, но кругом были только камни, камни, камни, и он ничего не  нашел
- так и уснул, скорчившись на голых промозглых камнях,  дрожа  от  холода,
страха и злобы.
     А может быть, дождь начался в тот далекий-далекий день, когда  Хромой
дошел, дополз, докарабкался-таки  до  гребня  Синих  Холмов,  которые  так
красивы  издали,  которые  вблизи   оказались   безводными,   каменистыми,
мертвыми. И не синими они были, эти холмы, а серо-желтыми,  цвета  старого
высохшего черепа... Но нет, тогда дождь уже шел, и Хромой растирал  мелкие
холодные капли по лицу и груди,  пожирая  глазами  раскинувшийся  впереди,
далеко внизу, огромный Мир. Новый Мир, в который,  казалось,  опрокинулось
холодное серое небо - опрокинулось и  разбилось  на  бесчисленные  осколки
озер. А между озерами наливались осенней желтизной рощи, и стыли в  зыбких
влажных туманах луга, и это было  очень  красиво,  но  Хромой  не  замечал
красоты. Там, внизу, были деревья и трава, а значит - еда. Костер. Жизнь.
     Мелкий надоедливый  дождь.  Он  начался  невесть  когда,  в  один  из
бесконечной вереницы дней, отделивших Хромого от начала пути, от  Племени,
от Речного Жала, на  котором  он  стоял,  глотая  слезы,  перед  останками
Странного, сжимая в руке нож из Звенящего Камня - его  последний  подарок.
Как давно это было! Улетают  птицы  и  облетают  деревья,  глубокая  осень
изводит Хромого надоедливым холодным дождем,  а  тогда,  на  Речном  Жале,
неистовый летний зной изводил его вонью издохшего Корнееда.
     Хромой лежит в холодной, сизой от множества  мелких  водяных  капелек
траве, на склоне низкого плоского  холма,  на  котором  нет  ничего,  одна
трава. А позади - далекая гряда Синих Холмов. Она такая же далекая, как  в
те вечера, когда Хромой приходил к Обрыву смотреть на закат; и Синие Холмы
снова синие и такие красивые, что их злые мертвые камни вспоминаются,  как
глупый сон.
     До сих пор Хромой жил, чтобы идти. Теперь идти  некуда  и  цели  нет.
Впереди, за этой  надоедливой  моросью  -  хмурое  озеро  и  рожденная  им
извилистая узкая река с черной водой, суетливая, неприветливая,  пенящаяся
водоворотами, такая непохожая на величавую Реку родного Племени...
     Долина. Широкая долина, залитая  тяжелым  белым  туманом,  он  дышит,
шевелит седыми космами, клубится над озером, зыбкими струями  переливается
через берега черной реки... И мрачная, под собственным весом  изнемогающая
громада - четыре плоские каменные глыбы, накрытые пятой - топит подножие в
этом тумане, и кажется, будто она плавно колышется над землей, не  касаясь
ее, и это страшно. Все так, как говорил Странный - Хромой  помнит.  И  еще
Хромой помнит, как он спросил Странного: "А потом?"  И  Странный  ответил:
"Потом - ждать. Люди Звенящих Камней сами найдут тебя".
     Хромой ждет. Он встречает у  этой  долины  третий  восход  Слепящего,
которое здесь не слепит, которое здесь всего лишь тусклое пятно  в  низких
серых тучах.
     Хромой ждет. Ждет, когда Люди Звенящих Камней найдут его. Ждет, чтобы
убить их всех, и забрать Кошку.
     Но  вокруг  только  туман  и  дождь,  только  сырость  и   холод.   И
одиночество, которое с начала пути шло по следам Хромого, как  Серая  Тень
по следам больного рогатого. Оно дождалось своего, впилось жадными клыками
в загнанное, павшее духом сердце.
     И крепнет,  крепнет  в  душе  Хромого  отчаяние.  Отчаяние  и  злоба,
холодная, мутная, как этот дождь, как туман, как воды черной  реки.  Злоба
на холод и сырость, на людей из долины, отнявших то,  что  дороже,  нужнее
всего именно сейчас, когда, кажется, с радостью  глянул  бы  даже  в  лицо
немого. Злоба на себя, на свой темный изводящий страх. Ведь это именно  он
не пускает Хромого туда, в долину, к цели пути, - страх,  а  не  сказанное
когда-то Странным. Страх, который Хромой из последних сил прячет  от  себя
самого.
     И злоба на этот мир. Плохой мир. Здесь все хуже, чем в родных  краях,
в землях Племени. Мало еды. И искать ее приходится все дольше. Нет рогатых
- только маленькие и утонувшие. И  мало  еды  для  огня.  Холод  и  голод,
неразлучные злые духи. Всегда, когда приходит один, появляется  и  другой.
Они терзают Хромого все сильнее, все беспощаднее. Чтобы победить их,  надо
искать еду - себе и огню.  Надо  надолго  и  далеко  уходить.  Но  уходить
нельзя, нельзя долго быть далеко от долины: Люди Звенящих Камней могут  не
найти.
     Что будет, если придется встретить здесь  еще  не  один  восход?  Уже
сейчас Хромой - не Хромой, тень Хромого. Жалкая  дрожащая  тень  с  пустым
животом, с ледяной водой вместо крови, с руками без  силы.  Как  он  будет
убивать тех, кто придет, если пальцы сводит от холода и они не  чувствуют,
не распрямляются? Как нанести удар, если суставы ломит тупая,  надоедливая
боль, если отсыревшее древко копья выскальзывает из непослушных ладоней? А
чем станет Хромой к завтрашнему восходу? А к следующему?
     Не важно. Потому, что думать об  этом  некогда.  Потому,  что  думать
некогда. Потому, что появились они.
     Распластавшись за кустами невысокой густой  травы  (травы  непривычно
жесткой, с острыми режущими кромками), Хромой напряженно следил  за  тремя
фигурками, пробирающимися сквозь туман, приближающимися.
     Серые фигурки. Люди. Что-то странное, нелепое было в них, но при чина
этой нелепости скрадывалась расстоянием и туманом. Они двигались медленно,
осторожно, цепью, как на облавной охоте. Как они появились? Только  что  в
долине никого не было. Появились, будто это и  не  люди,  а  духи,  клочья
сгустившегося тумана. А может быть так и есть?
     Их неторопливое, но угрожающее приближение так  напоминало  поведение
загонщиков Племени Настоящих  Людей,  отвлекающих  внимание  пасущихся  от
подкрадывающихся с другой стороны убийц, что Хромой невольно приподнялся и
завертел головой.
     Так и есть. Сзади еще двое. Гораздо ближе.
     В том, что охотятся именно на него, Хромой  не  сомневался.  Странный
говорил: "Они тебя найдут". Значит, нашли. И  теперь  он  убьет  их  всех.
Одного за другим. Но последнего он будет убивать долго, очень долго,  пока
тот не расскажет ему, где они спрятали Кошку. Только увидев Кошку - живую,
целую - Хромой разрешит ему смерть.
     Он еще раз прикинул расстояние, отделяющее его от врагов, и  перестал
обращать  внимание  на  первых  трех.  Далеко.  Еще  не  опасно.  Те,  что
подкрадывались сзади, быстро приближались, ловко  укрываясь  за  поросшими
травой  кочками.  И  снова  что-то  нелепое,  неестественное  померещилось
Хромому в этих фигурах. Потом. Сначала - убить.
     Он медленно потащил из-за  пояса  маленькое  тростниковое  копьецо  с
каменным наконечником, не отрывая глаз от врагов  нашарил  лежавшую  рядом
палку. Палку, концы которой были  стянуты  жильной  тетивой.  Такую  палку
Странный учил называть "лук".
     Больше всего  Хромой  боялся  теперь,  что  ЭТИ  могут  испугаться  и
убежать;  поэтому  он  прицелился  в  того,  который  был  дальше.  Тетива
прогудела басовито, злорадно, больно хлестнула сжимающую лук руку. Копьецо
с резким свистом метнулось над верхушками трав, и Хромой отчетливо услышал
тупой удар каменного наконечника  в  плоть  -  знакомый  уху  воина  звук,
который оно не спутает ни с каким другим. Но не слишком ли громким он был,
этот звук?
     Тот, в кого целился Хромой, злобно  вскрикнул  и  пошатнулся,  но  не
упал. Другой приостановился было  и  обернулся  к  нему,  но  -  еще  один
каркающий выкрик, резкий  взмах  руки,  и  оба  стремительно  бросились  к
Хромому,  пригнувшись,  прикрывая  согнутой   рукой   лицо.   Хромой,   не
оборачиваясь, понял, что те, которые теперь сзади, сделали так же.
     Он вскочил на ноги, выхватил новое копьецо,  рывком  натянул  тетиву,
целясь  в  переднего.  Но  не  выстрелил.  Потому,  что  понял:   стрелять
бесполезно. Потому, что рассмотрел наконец, почему фигуры ЭТИХ  показались
ему такими странными. Потому, что грудь и живот каждого из  них  закрывала
тусклая чешуя, от которой и отскочило  первое  выпущенное  им  копьецо.  И
такая же чешуя закрывала их  головы,  похожие  из-за  этого  на  непомерно
огромные уродливые черепа. И такая же чешуя закрывала одну руку каждого от
кисти до локтя, и этой рукой каждый заслонял лицо.
     Стрелять в ноги? Тонкое легкое копьецо убивает, попадая  в  живот,  в
шею, в глаз. Проколи оно ногу или руку хоть насквозь, настоящий воин и  не
заметит раны. Хромой не заметит. И ЭТИ,  конечно,  тоже.  Это  смерть.  Их
слишком много для одного. И если маленькое копьецо не пробило их чешую, то
и большое может не пробить, и даже нож Странного. И не убежать: ЭТИ быстры
и знают свой мир лучше. Это смерть. Как это гнусно  -  убить,  убить  его,
шедшего так долго; убить, когда уже видна цель, когда Кошка совсем, совсем
рядом!
     И плача, крича от обиды, злости, отчаянья, не целясь, не думая Хромой
отпустил рвущуюся из пальцев натянутую тетиву, и в этот миг  ближайший  из
ЭТИХ споткнулся, взмахнул рукой, чтоб не упасть,  и  бесцельно  выпущенное
копьецо ударило его в открывшееся лицо, в глаз. Он еще падал  -  медленно,
раскинув руки, и его короткий предсмертный взвизг еще не умолк,  а  Хромой
уже отшвырнул лук,  подхватил  валявшееся  в  траве  копье  и  кинулся  на
второго. Тот ждал его, выставив перед  собой  защищенную  чешуей  руку,  и
узкие черные глаза его горели холодной злобой. Хромой вложил  в  удар  всю
силу своей неистовой ярости. Он целился в грудь, но  враг  спокойно  отбил
острие копья в сторону, а потом в его  свободной  руке  коротко  сверкнуло
хищное лезвие из Звенящего Камня, совсем такое же, как  нож  Странного,  и
копье в руках Хромого стало безобидной палкой.
     Безобидной?! А гной тебе в рот, падаль!
     Хромой с силой ткнул концом  древка  в  колено  врага,  и  когда  тот
пошатнулся и выронил нож, ударил снизу вверх, наотмашь,  как  дубиной,  по
исковерканному болью и яростью хрипло рычащему рту, и в лицо его  брызнуло
теплым.
     Хромой не успел повернуться к тем, которые были сзади, не успел  даже
понять, что справился с обоими этими. Что-то рухнуло на него -  на  плечи,
на голову, опутало руки, врезалось в кожу, и Хромой  покатился  по  траве,
корчась, путаясь, пытаясь избавиться и изнемогая от собственных бесплодных
усилий. А все, что мелькало перед глазами - траву, небо -  иссекли  тонкие
черные линии, и он понял: сеть. Подобная той,  которой  Странный  придумал
ловить утонувших. А потом  мир  с  гулким  звоном  вонзился  ему  в  глаза
ослепительной вспышкой, и Хромой провалился в бездонную темноту.


     Гул, гул в ушах - это по равнине  несется  стадо  рогатых  и  равнина
гудит под копытами. Тупо, надоедливо болит голова. Хочется прижать  ладони
к лицу - нельзя. Руки не  шевелятся.  Нужно  открыть  глаза.  Страшно.  Но
нужно. Потому что голоса. Рядом. Тявкают, каркают без смысла. Немые?
     Мягкий, неяркий свет. Не день. Не ночь. Над головой камень.  И  спина
чувствует прохладный шершавый камень. Пещера? Совсем рядом - ноги.  Много,
странные. Обернуты шкурами. Плотно. От колен и ниже. И  ступни.  Следы  на
песке. Там, под Обрывом,  давно.  Приходили  ЭТИ.  Забрали  Кошку.  Теперь
забрали его.
     Хромой  всхлипнул,  застонал.  Ноги  зашевелились,   подошли   ближе,
обступили. Теперь видно не только ноги - все.  Не  похожи.  На  Людей,  на
немых, на Странного - не похожи. Бедра обернуты шкурами. Грязными,  шерсть
слиплась, потерта, пахнет. Как у Людей. А выше  -  чешуя.  На  животе,  на
груди, на плечах - чешуя. И на спине. Пахнет, как  сухая  кожа.  Кожа?  На
боках завязана ремешками.  Одежда?  Похожа  на  шкуру  рогатого.  Того,  у
которого рога разные, и не на голове - на морде. Одежда? Чтоб не проткнули
копьем? И то, что на руке, похоже на эту  чешую.  Но  не  чешуя  -  целое.
Держат за ремешки. Широкое. Задевает о камень -  стучит.  Отбивать  удары?
Закрывать лицо? Один снял чешую с головы. Твердая. Вроде горшка.  Тоже  из
сухой шкуры, очень толстой. А на голове - уши и волосы. Как у Людей.
     На голове. Голова. Болит. В  ушах  -  гул,  гул,  гул...  Несется  по
равнине стадо рогатых, больших, в пыли, по сухой равнине,  и  от  копыт  -
гул, гул, гул... Открыть глаза. Открыть. Рядом ЭТИ. Опасность. Смерть.
     Тявкают. Лают, рычат. Как немые. Но не похожи - странные.  Не  такие,
как Странный - не похожи. Другие странные.
     А стадо рогатых все несется, мчится по гулкой равнине, и земля гудит,
звенит под копытами... Звонкая земля. Сухая.  Потому  что  засуха.  Жажда.
Пить, пить... Сухие губы, на них оседает вязкая пыль,  поднятая  копытами,
горчит, сушит. Сухие потрескавшиеся губы. Засуха. Пить,  пить...  А  стадо
несется, копытит сухую землю, и от этого - гул, гул, гул...
     И скрип. Протяжный и тихий.  Открыть  глаза.  Почему  замолчали  ЭТИ,
которые рядом и вокруг? Что скрипит? Они упали, все ЭТИ. Стоят на коленях.
Руками и лбами уперлись в каменный пол. Головами в одну сторону. И там,  в
той стороне, за их оттопыренными задами, едва прикрытыми клочьями  грязных
свалявшихся шкур, на плоской серой стене,  на  камне  -  ширится,  ширится
полоска... Нет, уже полоса. Полоса света и  глубины.  Ширится  и  скрипит.
Свет. Не день. Не факел. Что?
     Выход. Во что-то светлое, чистое. Не наружу. Куда?  Шире,  все  шире.
Человек. Не такой, как ЭТИ. Укутан в серое, блестящее. Не в  шкуру,  не  в
кожу - в другое, странное. И не укутан - будто  облит.  Седой.  Спокойный.
Губы твердые, жесткие. Сила и мудрость. Похож на Странного. Но  не  такой.
Глаза: светлые, прозрачные, ледяные. Не как  у  Странного.  Как  у  хищных
крылатых. Как у ползучих. Говорит. Без смысла - не знает Речи. Но  говорит
- не рычит, не тявкает, журчит, как ручей.
     И ЭТИ встают, пятятся, исчезают. А  он  -  новый,  который  пришел  -
подходит, смотрит в глаза, смотрит,  смотрит...  Ледяные  глаза.  Голубые,
колючие. Зрачки - точки. Ближе, ближе...
     Гул, гул, гул, все сильнее, все громче гул в ушах, это стадо  рогатых
мчится по сухой равнине, все ближе, ближе, но не  видно  стада,  не  видно
равнины - только звезды, звезды, звезды и темнота. Потому что  -  ночь.  И
стадо мчится в ночи, и только гул, гул, гул от  копыт,  и  звезды  плывут,
кружатся в темноте, в темноте, в темноте, спать, спать, спать...


     ОЧЕРЕДНОЕ ПОСТУПЛЕНИЕ. ЭКЗЕМПЛЯР СЕРИИ "Б",  КОД  -  "БУЯН".  БЛИЖНИЕ
ПОДСТУПЫ. ПОЛОВОЗРЕЛЫЙ САМЕЦ. ФИЗИЧЕСКИЕ НЕДОСТАТКИ:
     1.  ПОВЕРХНОСТНОЕ  РАНЕНИЕ  ПЕРЕДНЕЙ  ЧАСТИ  ШЕИ.  НА  МОМЕНТ  ОТЛОВА
ЗАЖИВЛЕНИЕ ПОЛНОЕ. ОСТАТОЧНЫХ ЯВЛЕНИЙ НЕТ.
     2. ПЕРЕЛОМ  НИЖНЕЙ  ЧЕЛЮСТИ.  НА  МОМЕНТ  ОТЛОВА  ЗАЖИВЛЕНИЕ  ПОЛНОЕ.
ОСТАТОЧНЫХ ЯВЛЕНИЙ НЕТ.
     3. ТРАВМА ЛЕВОЙ КОЛЕННОЙ ЧАШЕЧКИ. НА МОМЕНТ ОТЛОВА ЗАЖИВЛЕНИЕ ПОЛНОЕ.
ОСТАТОЧНОЕ ЯВЛЕНИЕ - ЛЕГКАЯ ХРОМОТА.
     ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ ГРАДИЕНТ ВЫШЕ  НОРМЫ.  ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ  ГРАДИЕНТ  ВЫШЕ
НОРМЫ. ЭНЕРГОСПЕКТР ХАРАКТЕРИЗУЕТСЯ  ПОВЫШЕННОЙ  ИНТЕНСИВНОСТЬЮ  СЛЕДУЮЩИХ
СОСТАВЛЯЮЩИХ:
     1. ПОЗНАВАНИЕ - 1,6 НОРМЫ;
     2. АГРЕССИВНОСТЬ - 2,4 НОРМЫ;
     3. СИНДРОМ ЗАХВАТА - 3,8 НОРМЫ.
     ПРИМЕЧАНИЕ:  УНИКАЛЬНОЕ  ПРОЯВЛЕНИЕ  СИНДРОМА  ЗАХВАТА.  МАНИАКАЛЬНОЕ
СТРЕМЛЕНИЕ ОБРЕСТИ НЕ РЕАЛИЮ, А ИЗОБРАЖЕНИЕ РЕАЛИИ.
     РЕПРОДУКТИВНЫЙ ИНСТИНКТ НЕСКОЛЬКО ОСЛАБЛЕН.
     МАКСИМАЛЬНЫЙ ЭНЕРГОИМПУЛЬС - 3,3  НОРМЫ  ПРИ  АКТИВАЦИИ  НЕЙРОЦЕНТРОВ
НЕГАТИВНЫХ ЭМОЦИЙ.
     РЕКОМЕНДАЦИИ:
     1.1. КОРРЕКЦИЯ ИНТЕНСИВНОСТИ РЕПРОДУКТИВНОГО ИНСТИНКТА.
     1.2. ВНЕДРЕНИЕ В УСТОЙЧИВУЮ ПАРУ ЭЛИТНЫХ ПРОИЗВОДИТЕЛЕЙ.
     1.3. АССИМИЛЯЦИЯ ПАРЫ В ЕСТЕСТВЕННЫХ УСЛОВИЯХ.
     САМКИ, РЕКОМЕНДУЕМЫЕ ДЛЯ СПАРИВАНИЯ:
     1. СЕРИЯ "С", КОД - "СТУПЕНЬ".
     2. СЕРИЯ "Ж", КОД - "ЖАЛОСТЬ".
     3. СЕРИЯ "Ж", КОД - "ЖЕРТВА".
     НАИБОЛЕЕ БЛАГОПРИЯТНОЕ СОЧЕТАНИЕ ШТАММОВЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ - СЕРИЯ  "С",
КОД - "СТУПЕНЬ".
     СЧИТЫВАНИЕ   ПАМЯТИ   ОБЯЗАТЕЛЬНО,   ПОСКОЛЬКУ    ДАННЫЙ    ЭКЗЕМПЛЯР
АНАТОМИЧЕСКИ СООТВЕТСТВУЕТ ШТАММАМ ВОСТОЧНОГО  АРЕАЛА  -  ЗОНЫ  ПОСЛЕДНЕГО
ПРОЯВЛЕНИЯ ОТСТУПНИКА. В ЭТОЙ СВЯЗИ ПРЕДСТАВЛЯЮТ ИНТЕРЕС ПРИЧИНЫ ПОЯВЛЕНИЯ
ДАННОГО ЭКЗЕМПЛЯРА НА  БЛИЖНИХ  ПОДСТУПАХ.  НЕОБХОДИМО  ТАКЖЕ  УСТАНОВИТЬ,
КАКИМ ОБРАЗОМ  ДАННЫЙ  ЭКЗЕМПЛЯР  СТАЛ  ОБЛАДАТЕЛЕМ  МЕЧА,  ОДНОТИПНОГО  С
ОБРАЗЦАМИ, ВЫДАВАЕМЫМИ ДРЕССИРОВАННЫМ АБОРИГЕНАМ.


     Запах. Чужой, незнакомый. И шум. Шум мыслей. Не  своих.  Так  бывает?
Видения, видения... Дикие, странные, им нет конца, в них нет  смысла,  они
не свои. Растут, множатся. В темноте, в темноте... Спать...
     Боль. Резкая страшная боль - в голове, в  груди,  в  глазах...  Свет.
Белый, спокойный. Небо. Белое, плоское, рядом. В небе -  Слепящее.  Почему
оно с углами?! Страшно, страшно. Больно. Не хочу!
     Близко - тот, с ледяным и глазами. И еще один. И еще. Одинаковые? Как
дочери Длиннорукой? Шаман сказал: "Нельзя. Одинаковые -  плохо".  Зарезал.
Странный сказал: "Плохо". Убил Шамана. Странный,  Странный...  И  темнота,
темнота, и Странный, и темнота... Опять свет. Потому, что опять боль, боль
в голове и глазах. Страшно, страшно! И Одинаковые рядом.  Почему  они  так
странно стоят? Потому, что Хромой лежит. А они  стоят,  спокойные,  им  не
больно, больно, больно...
     Встать. Надо. Боли не будет. Не лежать, не спать - больно. Встать.
     Хромой  рванулся:  встать!  Не  вышло.  Голову  что-то  удержало.  Он
рванулся сильнее, и это "что-то" с легким треском порвалось, отпустило.  И
боль отпустила тоже. И вернулись силы. Хромой сел, упираясь руками.
     Пещера. Ровные плоские стены. Белые.  Белый  свод.  Нет,  не  свод  -
плоский. И ослепительное, угловатое на нем - не Слепящее, а вроде  костра,
но ни тепла от него, ни дыма...  А  одинаковые  стоят  под  стеной,  возле
огромной глыбы звенящего камня, смотрят на нее, не на Хромого. А по  глыбе
бегают разноцветные огоньки, и она тихо урчит. Живая?!
     А  под  другой  стеной  стоят  еще  двое.  Не   Одинаковые.   Разные.
Коренастые, волосатые, сильные. Как Люди. Как немые. Голые. Не  шевелятся,
глаза закрыты. Умерли? Тогда почему не падают?  Дышат.  Медленно,  как  во
сне. Спят? Почему стоя? А из лбов... Из лбов их торчат иглы, длинные  иглы
из Звенящего Камня, и от этих игл тянутся тонкие разноцветные стебельки  -
желтые, красные, черные. Вьются, тянутся к глыбе. Растут из глыбы.  И  еще
стебельки, синие, тоже растут из глыбы,  но  они  оборваны,  лежат  рядом.
Стебельки не пускали встать? В голове иглы?! Хромой поднял руку - пощупать
голову, и в этот миг один из одинаковых  обернулся  к  нему.  И  остальные
Одинаковые тоже. Все сразу. Одинаково. Они смотрели на Хромого,  а  Хромой
на них. Нет, они не очень одинаковые. Просто настолько другие, что кажутся
одинаковыми. Просто Одинаково Странные, вот. Так - правильно.
     Один из них медленно пошел к Хромому. Остальные  отступили  к  стене.
Освободили место для драки. Хромой вскочил. Этот, который подходит, он без
оружия. Щуплый. Слабый. Хромой - сильный. Справится. И не только с одним -
со всеми.
     Хромой выставил перед собой  полусогнутые  руки,  пальцы  напряглись,
готовые хватать, ломать,  рвать;  верхняя  губа  задрожала,  приподнялась,
обнажила крепкие желтые клыки; в горле забилось, заклокотало  сдерживаемое
тихое рычание, и ярости в нем было больше, чем в  оглушительном  вопле.  А
взгляд налившихся кровью глаз уже  шарил,  искал  взгляда  этого,  который
подходит - напугать, победить до боя...  Нашел.  Тяжело,  остро  впился  в
прозрачные голубоватые ледышки,  притаившиеся  под  тонкими,  нахмуренными
бровями.
     Впился. Тяжело.  Остро.  Безжалостно.  Кто  в  кого?  Взмокла  спина,
трясутся колени, пересохло во рту... Не ледышки там, под  тонкими  хмурыми
бровями - черные омуты  неподвижных  зрачков,  жадная  трясина,  пропасть.
Манят, тянут, сливаются, вбирают в себя стены, свет, воздух,  силы,  волю,
жизнь, все, все. И - темнота, темнота...
     Хромой ощутил слабый удар в плечо, в лицо, угасающим сознанием понял:
это падение. Падение на твердый каменный пол.  Он  шевельнул  непослушными
руками, пытаясь встать, но темнота сомкнулась и не пустила.


     ...Тихий, теплый вечер. Хромой торопливо  поднимается  по  каменистой
тропинке, несет в горсти перед собой лужицу прозрачной  холодной  воды,  и
вода просачивается сквозь  плотно  сжатые  напряженные  пальцы,  срывается
тяжелыми каплями на тропинку, на грязные, исцарапанные ноги Хромого.
     Он старается идти быстрее, он весь поглощен своей ускользающей  ношей
и тропинкой. И когда в поле его зрения попадают  чьи-то  стоящие  на  этой
тропинке чужие ноги, он некоторое время тупо смотрит на них, обдумывая как
обойти.
     Услышав голос Странного - рядом, над самым ухом, Хромой  вздрагивает,
расплескивая воду. Он поднимает взгляд  на  улыбающееся  лицо,  растерянно
хлопает глазами.
     - Что это, Хромой? - в голосе  Странного  веселое  недоумение.  Он  в
хорошем настроении, а это бывает редко.
     - Вода...
     - Зачем?
     - Поливать, - Хромой нетерпеливо переминается с ноги на  ногу.  -  Ты
сам рассказывал, что можно закопать, поливать и вырастет. Я закопал.
     - А зачем несешь воду в руках? У тебя нет горшка? И зачем не  закопал
ближе к воде?
     Это сложный вопрос. Хромой растерянно смотрит на  Странного;  думает,
приоткрыв рот. Наконец пожимает плечами:
     - Закопал, где сделал...
     Странный округляет глаза, вскидывает брови:
     - Сделал... Что сделал?!
     Хромой снова пожимает плечами:
     - Топор. Маленький. Быстро сделал. Большой делать долго, трудно. Этот
- маленький. Вот такой. Совсем легко было делать. Закопал. Поливаю.  Пусть
вырастет...
     Странный смотрит, смотрит на него круглыми глазами, и вдруг  начинает
хохотать - громко,  весело.  Мотает  головой,  хлопает  себя  ладонями  по
бедрам, и хохочет, хохочет...
     А Хромой обиженно смотрит на него, он ничего не понимает, а вся  вода
вытекла, и теперь придется опять возвращаться к Реке...
     ...Хромой выкапывает из  влажного  песка  плоские  округлые  камушки,
морщит лоб, складывает. Четыре камушка ставит торчком - это стены. Камушки
не слушаются, норовят упасть, Хромой сопит  от  напряжения,  изловчившись,
накрывает их пятым - это кровля. Он смотрит на Странного снизу вверх:
     - Можно сделать так, но большое? И жить внутри?
     Странный смотрит на камушки, рот его коверкает судорога, он с размаху
бьет по ним ногой и в его взгляде - безумие...
     ...Красные отсветы играют на лице Странного,  влажно  блестят  в  его
усталых глазах:
     - Ты ведь видишь сны, Хромой. И бывает так, что во сне ты  не  совсем
ты, и не здесь - далеко. Представь, что человек умер во сне.  Сразу  умер,
не успел проснуться. И тот он, который ему приснился - остался...
     ...Галька влажно блестит под лучами Слепящего, и ссорятся, кричат над
головой крылатые, и рука сжимает резную рукоять ножа из Звенящего Камня, а
в нос бьет густой трупный смрад, и сквозь жгучие слезы Хромой  смотрит  на
дохлого Корнееда, на  изгрызенный  череп  под  огромной  когтистой  лапой,
смотрит, давясь рыданиями, не в силах повернуться спиной, уйти...
     Странный. Странный. Странный сидит. Спит. Убивает Шамана.  Смотрит  в
лицо. Отвернулся. Нож  в  руке  Странного.  Черная  прядь  в  седой  гриве
Странного. Черная прядь, прилипшая к сплющенному  лапой  Корнееда  черепу.
Странный. Странный. Темнота.
     ...Хромой стоит у самой воды, крепко сжимает копье, зорко смотрит  по
сторонам. Там, в ослепительном мельтешении жидких бликов Слепящего,  почти
на середине Реки черное пятно -  голова  Кошки.  Долго  купается.  Опасно.
Хромой зовет.
     Кошка послушно плывет к берегу, выбирается на отмель, встает. На фоне
золотых бликов ее стройная фигурка кажется черной, только блестят в улыбке
ровные крепкие зубы, и лучатся смеющиеся глаза. И еще взблескивают крупные
капли, стекающие по ее груди, по животу, по бедрам... А  Кошка  смеется  и
встряхивает густой гривой черных волос,  и  фонтан  холодных  брызг  летит
Хромому в лицо...
     ...Хромой и Кошка лежат в густой траве под обрывом, тяжело дышат,  со
страхом вглядываются в черную  пасть  пещеры.  Страшно.  Выйдет  Странный,
увидит - убьет... Кошка поворачивает лицо  к  Хромому  -  глаза  огромные,
круглые, на вздернутом носу - сажа. Откуда?
     - Скажи, Хромой  -  Кошка  переводит  дыхание,  сглатывает  слюну.  -
Скажи... Можно нарисовать слова?...
     Кошка. Кошка. Кошка. Глаза Кошки. Кошка на ложе из душистой  травы  -
их первая ночь. Хромой одевает  на  Кошку  ожерелье  из  перьев  Крылатых.
Кошка. Кошка. Кошка. Темнота.



                                    3

     Беспалый задумчиво обсасывал пальцы на здоровой  руке,  страдальчески
морщился. Поглядывал рассеянно на стремительно несущиеся в  холодном  небе
клочковатые тучи, на любопытствующую толпу, на прорастающие травами кровли
Хижин...
     - Не знаю, - проговорил наконец. - Не  знаю.  Не  помню  такого.  Кто
помнит?
     Он посмотрел на стариков. Старики молчали.
     - Молчат, - с удовлетворением произнес Беспалый.  -  Тоже  не  помят.
Никто не помнит. Потому, что не было.
     Он снова помолчал,  почмокал  губами.  Заговорил  опять  -  степенно,
рассудительно:
     -  Про  этого,  -  кивок  в  сторону   Узкоглазого   (всхлипывающего,
растирающего по лицу слезы и кровь), - про этого я понял все. Не воин.  Не
мужчина. Ползучий.
     Беспалый задумался на миг, уточнил:
     - Тот ползучий, который в заднице.
     Снова задумался,  поморгал  слезящимися  глазами.  Потом  щелкнул  на
Узкоглазого остатками зубов:
     - Иди. Уноси свой стыд.
     Узкоглазый побрел к Хижинам,  сгорбясь,  не  смея  поднять  от  земли
заплаканные глаза. Едва не ткнулся в гордо выпяченную  грудь  стоящего  на
дороге Хромого, шарахнулся, опасливо обошел стороной  под  ехидные  смешки
стариков и тех, кто смотрел. Хромой стоял подбоченившись,  смотрел  поверх
голов. Беспалый щурился на него, растеряно жевал губами:
     - С этим что делать? Может, духи скажут, что делать с едва поменявшим
зубы щенком, который не подпустил воина к женщине? - Беспалый  с  надеждой
оглянулся на Шамана. - Э?
     Шаман прищурился, процедил через выпяченную губу:
     - Духи молчат. Щенок ничтожен - не снизойдут говорить. Не о чем.
     Беспалый отвернулся, вздохнул беспомощно. И старики завздыхали.
     Странный слушал эти  вздохи,  морщился,  мотал  головой,  будто  съел
кислое. Не выдержал:
     Шаман буркнул:
     - Молод иметь женщину. Щенок.
     Камнебой согласно закивал. И Однорукий закивал, и Сломанное Копье,  и
Каменный Глаз...
     А Косматая Грудь прошепелявил:
     - Отдать... Женщины есть... Лишние есть... Отдать.
     Беспалый  поскреб  прозрачный  пух  на  макушке,  изловил   кусючего,
рассмотрел перед тем, как раздавить - задумчиво рассмотрел, изучающе.  Тем
же взглядом медленно обвел толпу тех, кто смотрел. Крикнул, как проблеял:
     - Длиннорукая! Подойди.
     Длиннорукая несмело выбралась из толпы. Беспалый заговорил  было,  но
подавился слюной, надолго закашлялся. Все с интересом ждали.
     Наконец он прохрипел:
     - Длиннорукая. Тебя брали много мужчин. Сколько?
     Женщина задумчиво посмотрела на небо, пошевелила  губами.  Неуверенно
загнула три пальца на руке. Подумала, загнула еще один.
     -  Хорошо.  Ты  видела  много  мужчин.  -  Беспалый  закряхтел,   сел
поудобнее. Посмотри Хромого, Длиннорукая. Сможет?..
     И сразу - сумрак Хижины, и догорающий очаг  роняет  алые  отсветы  на
стены, дрожит красными точками в расширенных зрачках  Кошки...  И  сильные
руки Кошки, и запах ее  волос,  и  пряный  аромат  душистых  трав  Первого
Ложа... Их первая ночь?
     Но почему сразу? Ведь было еще много всего в тот день, когда  старики
отдали Кошку Хромому. Были песни,  и  бешеный  гром  тамтамов,  и  большие
костры, и плясали воины, сокрушая дубинами тени  врагов,  и  черепа  немых
смотрели пустыми глазницами с кровель на  эти  пляски...  И  только  потом
пришла ночь, но была она совсем не такая. Хромой до  рассвета  просидел  у
входа, задремывая и просыпаясь  от  холода,  а  Кошка  сжалась  на  травах
Первого Ложа и при каждом его движении угрожающе вздергивала верхнюю  губу
и злобно шипела...
     А это? Когда это было, с кем? Почему у Кошки глаза стали синими?  Или
это не Кошка? А эта женщина, красивая, но седая, гладит  синеглазую  Кошку
по голове... Она такая знакомая, эта женщина - кто?  А  воин?  Старый,  но
крепкий еще воин, у которого молодые глаза прячутся в мудрой сетке  морщин
- Хромой?! Хромой и Кошка?! Их  дочь?!..  Дочь...  Кошка...  Только  глаза
синие.
     Так не нарисовать. Никому. Потому, что рисунок мертв,  а  это...  Это
живет. Теплое-теплое, мягкое, живое... И Кошка, его Кошка, та, что  шипела
на него с Первого Ложа, будет всегда. И он, Хромой, тоже будет всегда, они
оба будут всегда, всегда вместе. В этом теплом-теплом, живом. Так  вместе,
как никогда не смогут быть по-другому. Вот, значит, для чего людям дети...
     А потом непривычно волнующее стало плоским и зыбким, потеряло  смысл,
подернулось серым. И  серое  крепло,  густело,  съедало  образы,  чувства,
воплощалось мелкими холодными каплями, и капли эти оседали на лице, вязали
губы вялой горечью болотных трав...
     А спина и безвольно раскинутые руки стыли в  сырости  жестких  мокрых
стеблей, и серое, серое, серое низкое небо вливалось в  открывшиеся  глаза
беспросветной тоской пробуждения. Сон. Просто сон.
     Хромой с трудом приподнялся, преодолевая зябкое оцепенение  обмякшего
тела, сел, огляделся.
     Плавился, переливался белый туман  вокруг,  и  там,  в  этом  тумане,
цепенело мертвое озеро, и бесшумно  скользили  водовороты  по  поверхности
черной реки, и непомерной тяжестью давили себя  причудливо  нагроможденные
каменные плиты.
     Все то же. Будто и не было схватки с Людьми Звенящих Камней,  пещеры,
Одинаково Странных. Будто и не было  живой  глыбы,  темноты,  льющейся  из
ледяных глаз. Или все это было? Или это тоже был  сон,  рожденный  усталым
сердцем и тяжелым осенним туманом?
     Хромой сдавил ладонями виски, тихонько завыл, закачался из стороны  в
сторону. Не было? Было? Если не было, где искать Кошку? И если было - где?
     Его тоскливый блуждающий взгляд упал на еле различимое в траве древко
копья, и Хромой взвизгнул, как от удара.  Он  кинулся  на  четвереньках  к
своему оружию, ползал в траве, перебирал трясущимися руками большое копье,
маленькие копьеца, отбрасывал, снова хватал, щупал, подносил к  глазам,  к
носу, пробовал на зуб... Нашлось все - даже нож Странного. Там, в траве. И
Хромой понял: не было.
     Потому, что все четыре его маленьких копьеца были здесь,  целые,  без
следов крови. Потому, что его большое копье было целым, и  наконечник  его
был на месте. Он не сражался с Людьми Звенящих Камней. Сон. Не было.
     Хромой снова сел, задумался. Странный сказал: "Люди  Звенящих  Камней
найдут тебя сами". Не нашли. Нашли сны - странные,  страшные,  злые.  Мало
еды. Холодно. Мокро. Слабость  съедает  силы.  Надо  уходить.  Но  уходить
нельзя: Люди Звенящих Камней не найдут. А если  не  найдут  никогда?  Если
Странный ошибся? Искать самому? Где?
     Хромой приподнялся, медленно обвел взглядом  холмы,  озеро,  каменные
плиты, реку, равнину. И вдруг рухнул, всем телом вжался в траву. Опять...
     Серые фигурки. Люди. Много. Столько, сколько пальцев  на  руке.  Идут
след в след. Не спешат. Не прячутся. Подходят  со  стороны  Синих  Холмов.
Идут в долину? Ближе. Ближе. Люди. Или немые. Без чешуи. Но ноги  обернуты
шкурами (следы без пальцев, там, на Реке, давно).
     Двое спереди. Двое сзади. Один посередине -  другой,  не  такой,  как
остальные. Идет шатаясь - слабый? Не шевелит руками, прижимает к  бокам  -
связан? Узкие плечи, широкие бедра...  Женщина?  Кошка?!  Далеко,  еще  не
видно лица... Маленькая, острые плечи... Кошка? Мотнула головой  -  густая
грива волос взметнулась за спиной, как крылья. Кошка!
     Подходят к долине. Он обогнал?  Шли  не  прямо,  имели  другую  цель?
Дольше охотились - больше ртов? Наверное, так.
     Подходят. Не видят Хромого. У одного - копье. Большое. У остальных  -
дубины. Луков нет, маленьких копий нет. У Хромого - есть.  Убьет.  Заберет
Кошку, уведет в Племя, защитит, не отдаст больше.
     Звонкий удар тетивы по сжимающей лук руке, посвист  мелькнувшего  над
травой копьеца - и  рухнул  на  землю  первый.  Рухнул  мягко,  бессильно,
остался лежать бесформенной грудой. Труп. Другие  остановились,  завертели
головами, пытаясь понять.
     Снова хлесткий удар тетивы, и с визгом завертелся  на  месте  второй,
обеими руками  пытаясь  вытащить  засевшее  в  горле  копьецо.  Не  успел.
Свалился в траву рядом с первым. Оставшиеся бросились бежать, но  -  снова
удар тетивы, и еще один упал в лужу, забился, задергался, захрипел, и было
ясно, что дергаться и хрипеть он будет не долго.
     Остался последний. Этот понял все. Он убегал обратно, к Синим Холмам,
забросив на спину  Кошку,  прикрываясь  ею  от  летучей  смерти,  нашедшей
остальных. Хромой отшвырнул ставший  бесполезным  лук  и  кинулся  следом.
Догнать! Пусть он хромой, но у него только копье  и  нож  Странного,  а  у
врага на плечах тяжесть Кошки и тяжесть дубины в руках. А главное у  врага
на ногах путы страха, у Хромого же - крылья ярости за спиной. Догнать!
     Враг слышал неумолимо приближающийся топот, слышал хриплое дыхание за
спиной, понял, что не уйти. Он отшвырнул Кошку  и  повернулся  на  встречу
Хромому, подняв дубину. И Хромой остановился: теперь спешить  некуда.  Они
медленно двинулись навстречу друг другу. Хромой  занес  копье  для  удара,
бросил быстрый взгляд на наконечник -  остер  ли,  крепко  ли  привязан  к
древку - и мгновенно забыл, что перед ним враг, забыл все, кроме копья.
     Это было не его копье. Очень похожее, но не его. Обеими руками Хромой
поднес копье к самым глазам. Вот этот узор, вырезанный на древке, у самого
наконечника. Он похож, он очень похож на тот, что вырезал когда-то Хромой.
Похож - но не тот. Значит, все то, что было - было?
     В следующий миг Хромой каким-то пробудившимся уголком сознания ощутил
вскинутую над его головой дубину,  шарахнулся  назад,  выбросил  навстречу
удару руки с зажатым в них копьем, и древко с хряском брызнуло ему в  лицо
длинными щепками.
     Копье сломалось, но все же ослабило силу удара, и сбитый с ног Хромой
сознания не потерял. Враг ударил снова, но Хромой откатился в  сторону,  и
дубина, с глухим стуком врезавшись в землю, выскользнула  из  неготовых  к
удару по твердому ладоней. Враг нагнулся подобрать ее, и успевший вскочить
на колени Хромой изо всех сил, обеими руками и всей своей тяжестью  ударил
его по невольно подставленной шее ножом Странного.
     Удар почти не встретил сопротивления, Хромой неловко и больно  рухнул
всем телом на землю, а на спину навалилось тяжелое, дергающееся, и горячий
поток хлынул на голову, и только когда  по  жесткой  траве  перед  глазами
медленно прокатилось что-то бесформенное, Хромой понял, что произошло.
     А потом... Потом он рвал, грыз ремни, стягивавшие руки Кошки, тряс ее
за плечи, и голова Кошки безвольно моталась, и ее мутные,  как  спросонок,
глаза то раскрывались, то закрывались  опять,  а  Хромой  все  тряс  ее  и
кричал, просил, плакал:
     - Кошка! Проснись, Кошка! Уйдем, уйдем от сюда! Страшно!..


     Это был хороший день. Потому, что они спустились,  наконец,  с  Синих
Холмов. Потому, что вышли к Реке. Пусть она была еще широким мелким ручьем
с мертвыми каменистыми берегами, но это была их Река. Река, которая  течет
в родные земли. К Племени. И еще он был хорошим, этот  день,  потому,  что
очнулась от оцепенения Кошка.
     Хромой лазил по галечным отмелям,  разыскивая  спрятанный  челнок,  а
Кошка, хныкая,  брела  следом,  спотыкалась,  забредала  в  лужи,  стучала
зубами, ныла: "Мокро... Холодно...  Есть  хочу...  И  спать...".  А  потом
Хромой нашел челнок, и горшки, и свое  второе  копье,  и  острогу,  и  оба
весла, и теплые шкуры. И мешочек с костяными иглами и жилами тоже нашелся.
И все было цело, только кто-то погрыз весло и один горшок треснул.  Хромой
собрался ловить еду, а Кошке велел зашить пропоротое дно челнока. Но Кошка
сказала, что дно чинить она не  хочет,  а  хочет  спать.  Она  устроила  в
челноке кубло из шкур и залезла  в  него,  но  вдруг  с  визгом  выскочила
обратно и спряталась за Хромого, а за ней из челнока выскочил длинноухий и
кинулся убегать.
     А потом Хромой чинил  челнок,  а  длинноухий  жарился  на  костре,  в
котором горели древко остроги и кусочек весла, а  Кошка  смотрела,  как  в
огонь капает жир и пыталась понять, чего  ей  больше  хочется:  спать  или
есть.
     Хромой сказал, что она может поспать, пока жарится мясо, а когда  оно
зажарится, можно будет проснуться и есть.
     А Кошка хныкала, что Хромой плохой и  жадный:  сначала  не  хотел  ее
кормить и таскал за собой по мокрым лужам, потом не дал съесть длинноухого
сырым, а теперь не хочет разрешить ей сидеть у  костра  и  нюхать  вкусный
дым.
     И еще она сказала, что раз Хромой такой жадный, то она  не  съест  ни
кусочка длинноухого и сейчас нарочно умрет от голода, и тогда он,  Хромой,
пожалеет, но будет поздно. Хромой сказал,  что  Кошка  больна,  а  больным
нельзя есть сырое, но Кошка заявила, что Хромой глупый и слушать  его  она
не будет, а сейчас оторвет от длинноухого вот эту лапку и съест. Но  может
она сказала и как-нибудь иначе, потому что последние ее слова понять  было
трудно: говорила она их с набитым ртом и при этом чавкала.
     А на следующий день они пошли дальше, и  идти  стало  гораздо  легче,
потому что не надо было карабкаться по камням и тащить на спине Кошку.
     Теперь Хромой брел по воде и придерживал плывущий по течению  челнок,
а Кошка спала в челноке, и все было хорошо, только она  часто  хныкала  во
сне. Один раз, когда Хромой попытался укрыть ее  шкурой,  Кошка  спросонок
злобно вцепилась зубами в его руку, а очнувшись, с плачем зализывала  укус
и долго тыкалась головой в плечо, извиняясь.
     Потом она уснула опять - беспокойно, тревожно  -  и  снова  затолкала
шкуру ногами в самый конец челнока,  но  не  проснулась.  Так  и  спала  -
скорчившись, стуча зубами и подвывая от холода. Второй раз укрывать Хромой
не  решился  (еще  палец  откусит),  только  тревожно  поглядывал  на   ее
посиневшее, жалобно сморщившееся лицо.
     А на следующий день пошел дождь. Не туманная морось, к которой Хромой
уже привык настолько, что перестал замечать, а настоящий дождь, холодный и
монотонный. Первый зимний дождь. Он шел весь день, и всю  ночь,  и  утром;
воды в Реке стало больше и поэтому плыть в челноке можно было вдвоем.
     Хромой греб неторопливо, размеренно погружая весло  в  серую,  словно
кипящую под ударами частых тяжелых капель Реку, а Кошка  вычерпывала  воду
треснутым горшком и канючила, чтобы он греб быстрее, а то у нее от сырости
зудит между пальцами - наверное, растут перепонки, а с перепонками она  не
хочет, потому что все будут смеяться и дразнить.
     В то, что от дождя между пальцами могут вырасти перепонки, Хромой  не
верил, но поскорее увидеть земли Племени ему  тоже  хотелось,  и  он  стал
спешить.
     Прошел еще один день, а потом еще один, и впереди сквозь серые  космы
дождя забрезжили очертания низкого острого мыса  -  Жала  Реки,  и  Хромой
поразился, как короток путь, казавшийся ему бесконечным.
     А Кошка сказала, что незнакомый путь всегда длинный туда  и  короткий
обратно. И еще сказала, что когда Хромой плыл к Синим Холмам, Река  мешала
ему, а теперь помогает. Кошка умная - Хромой всегда это знал.  И  Странный
говорил, что Кошка умнее всех стариков.
     Странный...
     Пусто на Речном Жале.  Только  несколько  обклеванных  и  изгрызенных
костей желтеют среди мокрой гальки там, где огромной  бесформенной  грудой
расплывался под неистовыми лучами Слепящего труп Корнееда.  Хромой  издали
показал Кошке, где он похоронил то, что сумел  вытащить  из-под  зловонной
туши, велел отнести подарки: еду, украшения... А сам не пошел,  остался  у
челнока. Он не хотел, чтобы Кошка видела его слезы.
     А потом они поплыли дальше.


     Дно челнока тихо зашуршало по песку.  Кошка  шустро  перелезла  через
борт и зашлепала по мелкой воде к берегу.
     - Стой!
     Хромой нарочито неторопливо вылез из челнока, проверил, крепко ли тот
застрял на отмели. Потом взял  копье  и,  обойдя  стоящую  в  воде  Кошку,
выбрался на берег. Кошка сунулась было следом -  он  только  глянул  через
плечо, и она осталась на месте.
     Хромой подкрался к пещере и, пригнувшись, стоял у входа, внюхиваясь и
всматриваясь. Потом, выставив перед собой  копье,  нырнул  в  темноту.  Он
пробыл в пещере довольно  долго,  и  Кошка  переступала  в  воде  озябшими
ногами, мерзла и волновалась. Наконец Хромой выглянул, буркнул:
     - Иди...
     Кошка прошмыгнула мимо него, на ходу игриво лизнула в плечо -  Хромой
отмахнулся. Он сердился. Сердился за  то,  что  Кошка  наотрез  отказалась
выходить на берег у  водопоя  чтобы  идти  к  Хижинам,  и  плакала,  ныла,
канючила, колотила пятками по  дну  челнока,  пока  Хромой  не  согласился
ночевать в пещере Странного. Он  уговаривал,  убеждал,  что  пещера  давно
пустая, что туда могли забраться ночные убийцы, трупоеды, ползучие, немые,
что дух Странного может обидеться - все было напрасно. Не  мог  же  Хромой
сказать, что боится! Кошка дразнила бы его до самой смерти - это она умеет
лучше всех. Ей легко быть храброй. Привыкла, что Хромой защитит, ведь даже
от Духов Звенящих Камней ее спас. А каково Хромому, которому надо  бояться
за двоих? А может, и за троих, если Кошка не врет - это она тоже умеет...
     Хромой, насупившись, сидел у входа и сердито сопел, а  Кошка  шныряла
по углам.
     В пещере все осталось так, как  было  при  Странном.  Кошка  нашла  и
хворост, и Породителя Огня, и в очаге  уже  разгорался  костер,  и  тянуло
дымком, а Кошка все копошилась в сторонке, зачем-то ковыряла палкой стену,
покряхтывала. И вдруг  засмеялась,  запищала,  заулюлюкала  так  звонко  и
весело, что Хромой не выдержал и пошел посмотреть, что она там откопала.
     Кошка откопала еду. Большой горшок сушенных ягод, перетертых с жиром.
Правда, жир прогорк, а какие-то маленькие добрались до этого горшка раньше
Кошки и многое съели, но осталось гораздо больше.
     Прогорклый жир - это не очень вкусная  еда,  но  Хромой  и  Кошка  не
смогли оторваться, пока не  съели  все.  Кошка  даже  попыталась  вылизать
горшок, но не вышло: голова не пролезла.
     Они сидели около очага, отдувались, икали.  Хромой  подобрел,  голова
его клонилась на грудь, глаза слипались. Но Кошка вдруг сказала:
     - Расскажи: как?
     Хромой встрепенулся, растерянно заморгал:
     - Как - что?
     Кошка щурилась от дыма, глаза ее стали двумя узкими щелками.  "Как  у
Узкоглазого", - вдруг  неприязненно  подумал  Хромой.  Он  протянул  руку,
пальцами раздвинул  Кошкины  веки  так,  как  надо,  как  он  привык.  Она
потерлась щекой о ладонь, поурчала.
     - Ты меня нашел. Отнял. Расскажи, как?
     Хромому рассказывать не хотелось, но спорить хотелось еще меньше.  Он
вздохнул,  заговорил  -  медленно,  пропуская  и  вспоминая   подробности,
повторяясь, путаясь, но Кошка слушала внимательно, ни  разу  не  перебила.
Когда Хромой замолчал, сказала:
     - Они обманули. Пришли, привели меня. Потом пришел ты. Потом  сделали
так, что ты подумал: "Обогнал". Обманули.
     Хромой чесал грудь, думал. Кошка помолчала и заговорила опять:
     - Я помню: сны. Про Странного. Про тебя. Про то,  что  дети.  Твои  и
мои. Ты рассказал - поняла. Не сны.  Было.  Значит,  была  в  Долине.  Еще
помню: глыба Звенящего Камня. Живая. Урчит. Стою у стены. Голая. В  голове
больно, но хорошо. Так не бывает, но было. От головы к  глыбе  -  корешки.
Длинные, тонкие, цветные. Не могу  двинуться,  сказать.  Но  могу  видеть.
Вижу. Мне интересно. Не что, не зачем, не  где  -  интересно.  Очень.  Без
смысла. А глыба урчит, будто ест вкусное. Приходят  духи.  Приносят  вещи.
Приводят немых или похожих. Глыба врастает в это корешками, урчит, кричит,
моргает цветом. Испражняется белым, плоским, как шкура. На  этом  белом  -
рисунки. Непонятные. Как те, что выбивал Странный... Рисунки...
     Кошка вдруг замолчала, уставилась сквозь Хромого пустыми глазами.
     Хромой растерянно теребил нижнюю губу:
     - Не хотели отдавать - обманули. Понимаю. Обманули - сделали так, что
я убил, отнял. Не понимаю. Зачем?
     - Не знаю! - Кошка засопела. Громко, досадливо. - Думаю. Не мешай.
     Хромой не унимался:
     - Странный сказал: "Хотят чтобы ты и Кошка рожали детей". Э? Но тогда
зачем брали тебя? Не взяли бы - дети были бы раньше...
     - Рисунки... - Кошка вскочила на ноги, схватила смолистый сук, сунула
в очаг.
     Нетерпеливо топнула ногой: медленно загорается.
     - Рисунки... Пойдем.
     Хромой вытаращил глаза.
     - Куда?!
     - Туда. - Кошка  ткнула  пальцем  в  черную  глубину  пещеры.  -  Где
рисунки.
     Они быстро нашли это место, где когда-то лежали, дрожа от любопытства
и страха, глядя на Странного, на непонятное, выбиваемое им на  стене.  Все
здесь было так же, как и тогда, и стены пещеры змеились трещинами, и росли
в этих трещинах тонкие прозрачные стебли - чахлые,  белые,  мерзкие,  и  с
потолка, закопченного факелом Странного, по-прежнему  неторопливо  стекали
мутные капли...
     И даже головешки  -  догоревшие  факелы  -  по-прежнему  валялись  на
камнях. Вот только не смогли Кошка и Хромой найти на  осклизлой  стене  ни
одного рисунка. Их не было. Казалось, что  к  стене  и  не  притрагивалось
никогда рубило Странного, не выбивало на ней глубоких и четких знаков.


     Ночью он снова блуждал  в  тяжелом  тумане  Долины  Звенящих  Камней,
сражался с Чешуйчатыми, тонул в ледяных глазах Одинаково  Странных,  терял
Кошку, находил и снова терял, но понимал, что это просто сны и не боялся.
     А под утро Хромому приснилось, что он лежит в пещере, на  узком  ложе
из шкур, и в ухо ему уютно сопит спящая рядом  Кошка,  а  снаружи  брезжит
рассвет - серый, холодный, тусклый. А в  очаге  потрескивают,  разгораясь,
несколько тонких веточек и кусочки коры, и слабые отсветы дрожат на хмуром
лице Странного, и лицо это - смуглое, с резкими морщинами, с темными,  как
бы пустыми впадинами глаз, кажется вырубленным из Звенящего Камня...
     - Я пришел, - Странный, не отрываясь, смотрел на слабые язычки  огня.
- Ты не боишься Духов Умерших, Хромой?
     Голос Хромого был спокоен:
     - Нет. Я и Кошка не делали тебе плохо, Странный. Ты был добр  к  нам,
когда жил. Значит, и мертвый не обидишь.  Скажи:  что  там,  в  Заоблачной
Пуще?
     Странный горько усмехнулся:
     - Там холодно, - он передернул плечами, протянул  ладони  к  огню.  -
Холодно. Дождь. И одиноко. Не торопись в Заоблачную Пущу, Хромой.
     Он помолчал, заговорил опять - тихо, задумчиво:
     - Я рад, что вышло так,  как  вышло.  Что  ты  нашел  Кошку.  Что  вы
вернулись. Мне было плохо, когда я послал  тебя  в  Долину.  Плохо.  Очень
жалко тебя. Но иначе было нельзя.
     - Ты сделал правильное. И теперь стало хорошо. Я нашел Долину.  Нашел
Кошку. Я видел Людей Звенящих  Камней,  сражался  с  ними.  Убил  столько,
сколько пальцев на руке и еще одного.
     Зубы Странного заблестели в темноте: он улыбался.
     - Ты не видел Людей Звенящих Камней, Хромой. Они  далеко.  Они  живут
слишком медленно, чтобы быть здесь. Ты видел  их  сны,  их  тени.  Плоские
безликие  тени  живых  людей.  Тени  послушно  шевелятся,  когда   человек
поднимает руку, или идет... Но ведь это человек поднимает руку - не тень.
     Хромой вздохнул:
     - Твой Дух говорит еще непонятнее, чем говорил ты.
     - Ты не можешь понять, Хромой, - Странный снова протянул руки к огню.
- И я пришел не затем, чтобы говорить непонятное.  Я  пришел  сказать:  не
ходите к Хижинам. Хижин нет. Когда ты был на Синих Холмах, Настоящим Людям
приснился сон. Одинаковый, страшный. Всем. Старики думали и решили:  нужно
уйти от Реки. И Настоящие Люди сожгли Хижины и пошли в  земли  немых.  Они
сражались с немыми, и Слепящее дважды всходило посмотреть на этот  бой,  и
многие умерли. Умерли Беспалый и Узкоглазый, и Вынувший Зуб, и Камнебой, и
почти все старики, и многие, многие, многие. Но  Настоящие  Люди  прогнали
немых и живут теперь в их  Хижинах,  на  Озере.  А  немые  ушли  навстречу
Слепящему и напали на тех, кто живет у Горькой Воды. Люди Звенящих  Камней
долго еще будут сыты... - Странный подавился горьким смешком, вздохнул.  -
Идите к Озеру, Хромой. Настоящим Людям нужно опять стать  сильными,  нужны
воины, нужно много детей...
     - Ты добрый. И после смерти помогаешь нам, - Хромому  очень  хотелось
потереться лицом о руку Странного, но он знал - не получится. - Это луки и
копьеца, которым ты научил, прогнали немых.  Иначе  немые  убили  бы  всех
Настоящих Людей - их больше.
     Странный быстро  глянул  на  Хромого  -  в  глубоко  запавших  глазах
подозрительно блеснула влага. Встал.
     - Я ухожу, Хромой, - он сделал несколько бесшумных  шагов,  у  выхода
оглянулся. - Живите долго. Растите детей.
     Странный шагнул из пещеры,  растаял,  исчез  в  серых  предрассветных
сумерках, в монотонном бормотании дождевых капель.


     Хромой проснулся от холода. Не  вставая,  дотянулся  до  очага,  грел
онемевшие пальцы о его теплые камни. Дух Странного,  приходивший  во  сне,
сказал: "Племя  ушло".  Значит,  снова  путь.  Длинный,  опасный  путь  по
холодной зимней равнине. Нужна еда, очень много еды. Для себя и для Кошки.
Надо вставать.
     Дождь шел и шел - частый, холодный зимний дождь. Они будут  идти  еще
долго, такие дожди. До самой весны.
     Хромой,  оскальзываясь  на  раскисшей  тропинке,  спустился  к  воде,
проверил, на месте ли челнок. Постоял  на  сыром  песке,  поджимая  пальцы
озябших ног, ругая себя за то, что сжег свою острогу и не поискал в пещере
острогу Странного: зимой убить большого утонувшего легко,  а  даже  самого
маленького рогатого - трудно. И вдруг вздрогнул, будто наступил на  жгучую
траву: очаг! Почему камни были теплыми? Ведь Хромой и Кошка  вечером  жгли
костер совсем недолго. И огонь был маленький. Кошка хотела больше огня, но
Хромой не позволил - хвороста было мало. Очаг не мог  сохранить  тепло  до
утра. Но очаг был теплым. Может,  Хромому  показалось?  Или  Духи  Умерших
умеют греться у настоящих костров?
     Хромой влетел в пещеру и остановился, тяжело  дыша.  В  очаге  весело
полыхал огромный костер, а Кошка сидела на  ложе  и  занималась  вчерашним
горшком: возила внутри рукой,  а  потом  старательно  облизывала  ладошку.
Хромой перевел дыхание:
     - Кошка! Когда зажигала очаг, камни были теплыми?
     Кошка подняла перепачканное сажей и жиром лицо:
     -  Откуда  мне  знать?  -  она  глянула  на  пустые   руки   Хромого,
разочарованно вздохнула. - Иди поймай кого-нибудь, есть хочу!




                 ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЧТОБЫ КАМЕНЬ ЗВЕНЕЛ ОПЯТЬ


                                    1

     Здесь было лучше, чем в Старых Хижинах. Потому,  что  здесь  не  надо
было ходить к Обрыву по вечерам. Потому, что по вечерам здесь  можно  было
просто сидеть на шатких скрипучих мостках прямо у входа в Хижину,  слушать
мерный несмелый  плеск  озерных  волн  о  позеленевшие  осклизлые  сваи  и
смотреть, смотреть, смотреть...
     Каждый вечер здесь бывало два заката.
     Потому, что Слепящее и небесные песни красок горели и  в  небе,  и  в
озере, и казалось, что чернеющая полоска мостков и  темнеющие  островерхие
кровли Хижин, обильно скалящиеся черепами немых, поднялись высоко-высоко и
тихо плывут в теплом вечернем небе, и  это  пугало  каким-то  неизведанным
ранее страхом - щемящим и сладким.
     А потом Слепящее оседало туда, за Дальний Берег, который у озера был,
и все равно, что не был, потому что не видел его никто. И тогда гас закат,
но вместо него на небо часто сходились звездные стада -  сходились,  чтобы
кануть в озеро, раздвоиться, и вернуться обратно. Хижины медленно плыли  в
пустоте сквозь рои белых огней - холодных, мерцающих - и смотреть  на  это
хотелось без конца.
     Но долго смотреть Хромому удавалось редко: Кошка возилась  и  хныкала
рядом, за тонкой, обмазанной глиной тростниковой  стенкой,  ныла,  что  ей
одной холодно, скучно  и  страшно,  что  пол  под  ней  очень  скрипит  и,
наверное, сейчас провалится, что Прорвочка опять проснулась (будто  Хромой
и сам не слышит ее писка) и, наверное, хочет есть, а Кошка кормить  ее  ну
никак не может, потому что больно,  и  пусть  Хромой  придет  и  хоть  раз
покормит сам, тогда он узнает, каково ей, Кошке, приходится, как ей больно
и плохо, и никто ее не жалеет, вай-вай-вай-и-и-и!..  Приходилось  лезть  в
темную духоту Хижины, гладить по голове,  уговаривать,  что  не  может  он
кормить Прорвочку, пробовал уже, не получается, что все  говорят:  кормить
должна Кошка, у всех так. И Кошка кормила  -  хныкая,  жалуясь  неизвестно
кому на его, Хромого, лень и неспособность к такому простому.
     А потом Кошка засыпала,  пристроив  укутанную  в  шкуры  посапывающую
Прорвочку у Хромого на животе, и Хромой дремал - чутко, не шевелясь, боясь
захрапеть, боясь потревожить обеих. Он только тихо  рычал  изредка,  когда
кто-то неведомый проплывал под хижиной, задевая шаткие сваи.
     В тот вечер Хромому тоже не удалось досмотреть закат. Помешал  Щенок.
Он подошел -  сгорбившийся,  дрожащий;  постоял  в  сторонке,  прижимая  к
грязной  груди  крепко  сжатый  ободранный  кулак;  заискивающе   поморгал
слезящимися глазами: а вдруг не прогонят? Выждав, придвинулся ближе, сел -
неудобно,  настороженно,  готовый  при  малейшем  признаке  неудовольствия
Хромого отпрыгнуть и убежать. Но Хромой неудовольствия не проявлял. Станет
он замечать всякую дрянь!
     Щенок был дрянью, потому так и остался Щенком, несмотря  на  изрядную
уже  плешь  и  стертые  зубы.  Пока  был  жив  Однорукий,  он  был  Щенком
Однорукого; теперь же, когда об Одноруком забыли, стал просто Щенком.  Был
он слаб и жалок, как Однорукий, и был он вечным посмешищем, как Однорукий,
но Однорукий был умный, и об этом помнили, пока он был жив.  А  Щенок  был
глуп, как щенок.
     Единственно, что  имелось  в  нем  примечательного,  так  это  умение
исчезнуть с поразительным проворством за мгновение  до  того,  как  станет
опасно. Хижины у него не  было,  и  спал  он  над  водой  прямо  на  сыром
промозглом настиле, цепляясь за него во сне удивительно  прочно;  и  часто
ему приходилось спать у самого берега,  потому  что  дозорные  снимали  по
вечерам мостки, как только к Хижинам возвращались последние  из  Людей,  а
где будет ночевать Щенок их не волновало. Но почему-то Щенка ни кто не ел.
Может быть потому, что он был невозможно костляв, -  питался  ведь  всякой
дрянью, обгрызенными многими до него  отбросами  и  скудными  подачками  в
редкие для племени сытные дни.
     Некоторое время они сидели молча, и Хромой смотрел на закат, а  Щенок
смотрел  на  Хромого.  Потом  Щенок  тихонько  всхлипнул.  Безрезультатно.
Всхлипнул еще раз  -  громче,  жалостнее.  Хромой  чуть  повернул  голову,
разлепил брезгливые губы:
     - Э?
     Щенок едва заметно придвинулся, задышал часто и прерывисто,  не  смея
еще надеяться, что Хромой снизошел слушать:
     - Могу говорить?
     - Говори, - Хромой снова отвернулся, зевнул длинно и громко. - Или не
говори. Мне одинаково.
     Щенок  зажмурился,  с  присвистом  вздохнул,   дрожа   от   осознания
собственной наглости:
     - Хромой... Хромой добрый к слабым.  Хромой...  сделает  нож?  Мне  -
сделает?
     Хромой повернулся к нему всем телом, выпучив глаза и приоткрыв рот  в
беспредельном изумлении:
     - Зачем?
     - Я слабый. Будет нож - буду сильным.
     - Ты глуп, - Хромой овладел собой, скривился презрительно.  -  Ты  не
понял. Я соглашусь. Стану делать. Придут  Люди.  Спросят:  "Для  кого?"  Я
скажу: "Для  Щенка".  И  они  будут  смеяться.  Они  скажут:  "Ты  заболел
головой".
     Щенок неуклюже поднялся,  спрятал  за  спину  все  еще  стиснутый  до
белизны в пальцах кулак:
     - У меня есть... Ни у  кого  нет,  а  у  меня  есть...  Он  красивый.
Красивее всего. Сделаешь нож - отдам...
     - Красивый - кто?
     Щенок отступил на шаг:
     - Не скажу. Сделай нож - тогда...
     - Ты глуп, - Хромой с брезгливым интересом рассматривал Щенка. - Ты -
слабый. Я - сильный. Отберу. И не будет у тебя ничего. Ножа  не  будет.  И
этого, в кулаке - тоже не будет.
     - Не отберешь, - Щенок отступил еще на шаг. - Убегу. Я быстрый. Ты  -
хромой. Не догонишь...
     Но в голосе его, дрожащем, жалобном, уверенности не было.
     - Ты - быстрый. Бегаешь быстрей меня. -  Хромой  не  сводя  со  Щенка
насмешливых глаз, просунул руку за полог Хижины. - Там  копье,  -  пояснил
он. - Полетит быстрее, чем ты бегаешь. Догонит.
     Слезы ручейками потекли по  заросшим  дрянным  волосом  впалым  щекам
Щенка. Он дернулся было бежать  -  передумал,  остался  на  месте,  моргая
испуганно и жалко. Потом медленно, оседая на трясущихся, ослабевших ногах,
придвинулся к Хромому вплотную, разжал потную ладонь:
     - Вот. Хромой добрый не обидит слабого.
     Хромой глянул заинтересованно, не понял, вскинул недоумевающий взгляд
на Щенка. Ему показалось, что тот слишком долго и сильно сжимал кулак, так
сильно, что порвал кожу ногтями. Но  кровью  не  пахло.  Хромой  вгляделся
внимательнее, осторожно дотронулся. Снял  непонятое  с  трясущейся  ладони
Щенка, поднес к глазам.
     Камень. Маленький, гладкий. Как галька. Щенок взял из реки? Темный. И
алый. Снаружи - темный; глубоко внутри - алый. Хромой недоверчиво  пощупал
камень. Маленький... Вгляделся в него снова - глубокий. Как  озеро...  Так
бывает?
     Щенок навалился сзади, сопел, впившись завороженным взглядом  в  алую
искру то меркнущую, то вспыхивающую вновь:
     - Протяни к Слепящему, - прерывистый шепот его был жарким и  влажным,
он  неприятно  щекотал  ухо,  но  Хромой  не   выказав   раздражения,   не
отстранившись даже, послушно вытянул руку к пылающему закатному зареву.  И
дернулся вдруг, завизжал  в  бессловесном  восторге  -  как  детеныш,  как
маленький. Как щенок. Потому, что  в  пальцах  его  вспыхнул  теплым  алым
сиянием маленький кусочек заката. Настоящий, живой. Свой.
     Щенок громко всхлипнул над ухом, и Хромой опомнился.
     - Не погаснет?.. - он коротко глянул на Щенка  и  поразился  -  такой
бесконечной тоской полнились эти пустые и обычно тусклые глаза, в  которых
дрожали теперь жидкие отсветы невиданного камня.
     Щенок  судорожно  вздохнул,  приходя  в  себя,  отодвинулся,   мотнул
головой:
     - Нет. Днем еще красивее. И ночью. Если огонь... Хромой резко  встал,
исчез в Хижине, завозился там,  загремел  чем-то  у  самого  входа.  Щенок
сделал было неуверенный шаг следом - не посмел, остановился, прижав кулаки
к груди. Рот его искривился в горькой обиде: обманули...
     Он тихонько  заскулил,  не  сводя  с  задернутого  полога  набухающих
слезами бессилия глаз. Но полог качнулся, и  Хромой  появился  на  мостках
вновь,  прижимая  к  груди  тяжелую  скомканную   шкуру.   Не   глядя   на
шарахнувшегося Щенка, бросил  свой  сверток  на  гулкий  жердяной  настил,
сказал отрывисто:
     - Выбирай.
     Щенок присел на корточки, глянул. Ножи. Из  камня.  Столько,  сколько
пальцев на  руке,  и  еще  один.  Крепкие,  тяжелые,  на  прочных  роговых
рукоятях. Красивые...
     - Один, - Хромой для большей точности сунул  к  лицу  Щенка  кулак  с
отставленным пальцем. - Один - тебе. Выбирай.
     И Щенок заплакал. По настоящему, громко, навзрыд. Ошеломленный Хромой
смотрел на него, силясь понять и не понимая, а он все плакал, царапая лицо
скрюченными, сизыми от грязи пальцами  с  черными  ногтями.  Его  косматые
костлявые плечи тряслись в такт сдавленным всхлипам, в  которых  с  трудом
можно было разобрать отрывистое, бессвязное бормотание: -  Хромой  добрый.
Добрый. Не обманул. Не отобрал. Добрый к слабым. Щенок -  глупый,  глупый,
глупый. Не смог сказать. Хромой  не  понял.  Не  такой  нож.  Не  простой.
Священный. Не из Звенящего Камня. Из простого камня, из глины, из дерева -
пусть. Но такой же. Совсем такой, как Священный Нож...
     Глаза Хромого стали круглыми:
     - Нож, совсем похожий на Священный Нож Странного, но из  глины?!  Для
чего такой?! Этими, - он ткнул пальцем в  лежащие  перед  Щенком  ножи,  -
этими - резать, протыкать, убивать. Эти - сила даже  для  слабых.  Нож  из
глины, из дерева! Пусть совсем как Убийца Духов, но из глины! Зачем?!
     - Амулет, - рыдал Щенок. - Сделает меня сильным. Не  сильным  руками,
сильным здесь, - взвизгнул он, ударяя себя тощими кулаками в хилую грудь -
туда, где сердце. - Сделай, Хромой! Сделай Щенка воином!  Сделай!..  -  он
зашелся в надрывном кашле.
     Хромой медленно покачал головой:
     - Глупый. Совсем глупый. Не щенок - хуже.
     Он подумал, покусал губы. Спросил:
     - Покажешь, где нашел Закатный Камень?
     Щенок торопливо закивал; его заплаканные  гноящиеся  глаза  вспыхнули
сумасшедшей надеждой на несбыточное.
     - Хорошо, - Хромой нагнулся собрать разложенные им перед Щенком ножи.
- Приходи через три заката.


     Утро ворвалось  в  сон  бешеным  грохотом  Большого  Тамтама.  Хромой
перекатился через ложе, вскочил. Завизжала свалившаяся с него Прорвочка; в
голос заплакала проснувшаяся Кошка, мгновенно осознавшая, что значит  это,
внезапное. Хромой не слышал их  криков  и  плача,  не  им  принадлежал  он
теперь.
     Его звали исступленный барабанный гром,  топот  множества  торопливых
тяжелых ног по  прогибающемуся  настилу  и  многогласый,  захлебывающиеся,
давящийся  истерической  яростью   полурев-полувизг:   "Бей,   бей,   бей,
убивай!!!"
     Будто сама собой влилась в ладонь хищная тяжесть копья, и  будто  сам
метнулся с дороги вспугнутый полог; едва родившийся день вонзился в сонные
еще  глаза  шалым  светом,  ворвался  в  грудь   стылым   порывом   ветра,
отравленного свирепой злобой. И злоба эта  подхватила  с  места,  швырнула
Хромого в бегущую толпу исступленных воинов.
     Бежали все. Бежали Безносый, и Чуткое Ухо, и Косолап; и Голова  Колом
на бегу натягивал лук; и Укусивший Корнееда грузно переваливался, потрясая
страшной  своей  дубиной,  утыканной  клыками  Серых  Теней;  и  Хранитель
Священного Ножа черной тенью мельтешил в толпе, выл, выкрикивал что-то, но
крики эти вязли в звонком сухом перестуке множества амулетов, вплетенных в
его спутанные космы.
     Хромой поскользнулся, захлебнулся волной душного запаха, бросил  вниз
торопливый взгляд (липкая лужа, женщина - вспоротый живот,  кровавое  мясо
ободранной головы) и его сорванный клокочущий рык перекрыл и разноголосицу
прочих, и грохот Большого Тамтама: "Убивай немых! Рви, убивай, убивай!!!"
     Мостки у берега были разобраны. Перескочив через  дозорного,  который
еще дергался на дымящихся алым жердях, Хромой продрался сквозь запнувшуюся
толпу, прыгнул изо всех сил (гнилая вода тяжело ударила в грудь и в  лицо,
вонючей пеной смыла окружающее из  глаз),  вынырнул  задыхаясь,  торопливо
поплыл к берегу, не выпуская копья. А вокруг уже  кипело  от  рушащихся  в
озеро воинов: "Убивай, убивай, убивай!!!"
     А в стороне, целясь вздернутым носом в заросший тростниками заливчик,
выгребал большой челн. Потные орущие гребцы нечеловечески часто  и  в  лад
дергались, взмахивая веслами, и сам Каменные  Плечи  стоял  во  весь  рост
среди них, высоко подняв обеими руками огромный топор. Вот челн с  треском
и хрустом вонзился  в  прибрежные  заросли,  и  те,  кто  были  в  нем,  с
остервенелым ревом кинулись на берег, будто взбесившееся стадо  рогатых  -
кинулись и исчезли в мельтешении  измочаленных  ветвей,  во  взметнувшихся
вихрях оборванных листьев. Только по треску  и  кипению  зарослей,  да  по
истошным воплям, да по тяжелым чавкающим ударам можно  было  следить,  как
они, невидимые,  сшиблись  с  невидимыми  же  и  выжимают  их  на  чистое,
навстречу выбирающейся на открытый галечный берег толпе.


     Каменные  Плечи  кривился  досадливо,  облизывал  рассеченную   губу,
неуверенно загибал пальцы - считал. Потом поднес руки к  глазам,  подумал,
вновь оглядел головы немых, сваленные перед ним на мокрой от воды и  крови
гальке.  Плюнул  на  них.  Потом  зашарил  тяжелым   взглядом   по   лицам
сгрудившихся вокруг воинов:
     - Пять пальцев. Пять. И еще четыре, - он  со  свистом  втянул  воздух
сквозь зубы, смаху хлопнул себя по бедрам. -  Мало!  Снова  умолк,  обводя
медленным взглядом оскалившиеся у его ног запекшиеся  рты,  сизые  мертвые
бельма глаз, оплывающую на гальку черную кровь... Рявкнул внезапно:
     - Безносый! Смотрел следы? Ты и Хромой - смотрели? Что?!
     Безносый сглотнул, помотал головой, буркнул мрачно:
     - Больше было. Еще были... Хромой, э?
     Хромой поднял три оттопыренных пальца:
     - Столько было еще. Ползли в кустах. Потом бежали.  Быстро-быстро,  -
он вздохнул. - Убежали...
     Каменные Плечи скривился, процедил презрительно:
     - Щенки...
     Помолчал, поскрипел тяжелыми зубами, пояснил воинам:
     - Все - щенки. Все. Упустили...
     Потом вдруг спросил - тихо, задумчиво:
     - Кто следил ночью? Дозорные - кто? Проспали врага - кто?
     Воины затрепетали, подались назад, прячась один за другого. Двое-трое
шмыгнули потихоньку в кусты, притаились. И стало тихо,  тихо  до  звона  в
ушах, и в этой  тяжелой  тишине  будто  ножом  по  лицу  полоснул  Хромого
неожиданный звук:  мерзко,  предвкушающе  захихикал  Хранитель  Священного
Ножа. Он смеялся все громче, все злораднее, и все  громче  гремели  в  его
спутанных сальных патлах трясущиеся амулеты,  будто  бы  кто-то  пересыпал
сухие кости... А потом Каменные Плечи медленно, всем телом развернулся  на
этот смех, сверкнул из-под косматых бровей кровяными белками, и  Хранитель
смолк, будто захлебнулся смешком, сгорбился, спрятал лицо за  свесившимися
липкими прядями спутанной своей гривы, и  оттуда,  из  черноты,  вспыхнули
недобрым хищные немигающие  глаза.  Тогда  из  толпы  послышался  несмелый
голос. Тихий голос, не разобрать чей: - Ночью следил Белоглазый. И Красный
Топор. Каменные Плечи выпятил грудь, поскребся обеими руками:  -  Не  вижу
их. Пусть подойдут - хочу видеть.
     Тот же голос проговорил:
     - Не могут. Они в Заоблачной Пуще.
     - Умерли... - Каменные Плечи притопнул досадливо. - Жаль. Белоглазого
жаль. Сильный воин.
     Подумав, добавил:
     - Был.
     И вдруг вздрогнул, шарахнулся испуганно - так пронзительно  завизжал,
затопал ногами Хранитель, таким истошным и внезапным был его визг:
     -  Нет!  Нет!  Нет!  -  Хранитель  тряс  кулаками  под   исступленное
тарахтение амулетов. - Не жалей! Плохой воин! Пустил трупоедов к  Хижинам,
пустил убивать! Плохой! Плохой! Не смей жалеть плохих, ты, Каменные Плечи!
Не смей! Духи тебе не велят, накажут, страшно накажут!..
     Каменные Плечи слушал, недобро  кривясь,  и  вдруг  тяжело  пошел  на
Хранителя, и его клокочущий бешенством голос оборвал визгливые вопли:
     - Накажут?! Где были твои  вонючие  духи,  когда  к  Хижинам  крались
убийцы?! Почему не прогнали смерть?! Они спали! А теперь  смеют  гневаться
на Белоглазого? Смеют грозить? Они - накажут? Не они - их! Их -  наказать,
наказать! А не их, так пожирателя их дерьма - тебя!!!
     Хранитель пытался заговорить, но тяжелый кулак с хряском  врезался  в
его открывшийся было рот, и рот брызнул зубами и  кровью.  Каменные  Плечи
вложил в удар всю свою свирепую  силу,  и  Хранитель,  хватая  скрюченными
пальцами воздух, смаху грохнулся о толпу воинов, как о стену, и те  ногами
отшвырнули его обратно.
     Он корчился, извивался на гремучей и склизкой гальке, скулил, пытаясь
встать, и не мог. Каменные Плечи прижал ногой его  густые  грязные  космы,
цедил сквозь зубы:
     - Племя кормит тебя, чтобы Настоящие Люди не знали смерти  и  голода.
Не можешь ты, духи твои не могут - корми их и себя сам! И помни,  вонючий:
когда говорю я, трупоеды не смеют выть! - он плюнул в исковерканный  болью
окровавленный рот и замолчал, отвернувшись.
     Воины тоже отворачивались, молчали. Они еще хорошо  помнили  недавний
злорадный смех Хранителя Убийцы Духов, Священного Ножа Странного...


     Щенок пришел, когда день уже умирал. Он долго стоял у входа в Хижину,
не решаясь сесть, не решаясь потревожить, позвать - дожидался, пока Хромой
выйдет смотреть закат.
     Дождался. Заметив Щенка, Хромой не сказал ничего. Он молча вернулся в
Хижину, вышел опять, протянул плохо различимое в сгустившихся сумерках:
     - На.
     Щенок схватил жадно, обеими руками, поднес к глазам.
     Нож  удался.  Он  был  совсем  как  Убийца  Духов.  Он  даже  тусклым
желтоватым цветом своим походил на Священный  Нож  Странного.  Вот  только
рукоять поленился сделать Хромой, но Щенка это не огорчило.  Убивает  ведь
не рукоять - лезвие.
     Хромой, без сожаления отдав сделанное, насмешливо следил  за  глупым,
радующимся бесполезной вещи. Этот нож был из камня, но не мог  ни  резать,
ни протыкать.
     Давно-давно Хромой нашел этот камень. Был он длинный и плоский, и был
он мягкий: когда его терли о твердое, превращался в  песок.  Камень  долго
валялся в Хижине, и Кошка не раз  пыталась  выкинуть  его,  но  Хромой  не
позволял: нужен. Не для дела - просто как странное. Но  вот  пригодился  и
для дела. Хоть это и смешно - нож, который не режет.
     Смешно. И не нож, и не камень... И не украшение - слишком  большой  и
тяжелый. Пусть. У Щенка теперь есть желанное, а у  Хромого  есть  Закатный
Камень. Хромой доволен.
     Щенок поднял лучащиеся счастьем и униженной благодарностью глаза:
     - Приду, когда родится Слепящее. Поведу туда, где нашел камень.  Тот,
как закат...
     - Хорошо... - Хромой отвернулся, насмешливо искривил губы, услыхав за
спиной неровную частую дробь пяток по настилу:  Щенок  сорвался  с  места,
понесся взбрыкивая на бегу от распирающего восторга. Понесся...  Куда?  Он
мог ночевать хоть здесь, где стоял, под стеной жилища Хромого:  все  равно
ведь никто не пустит его под Кровлю,  а  своей  у  Щенка  нет.  Но  вот  -
помчался,  заскакал,  как  маленький,  радостно  взвизгивая  и   подвывая.
Щенок...
     Хромой  глубоко,  всей  грудью  вдохнул  теплую   вечернюю   сырость,
запрокинул голову. Небо стремительно гасло, редкие звезды наливались в нем
белым холодным светом.
     В Хижине завозились, сонный голос Кошки  прохныкал  что-то  жалобное,
неразборчивое.  Хромой  приподнял  влажный  тяжелый  полог,   проскользнул
торопливо внутрь, в темноту - гладить и утешать.
     В эту ночь ему снилось давнее-давнее.  Старые  Хижины,  которых  нет,
снова  зеленели  кровлями,  прорастающими  ползучими  травами,  и  умершие
множество восходов назад жили вновь, и вновь совершались  дела,  навсегда,
казалось, забытые, и это было так хорошо, что пробуждение ужаснуло.
     Почему он проснулся? Зачем? Не надо! Надо снова забыться, вернуться в
сгинувшие внезапно сны... Но сны не принимали его. Они ушли,  а  вместе  с
ними снова (уже  навсегда)  уходило  давно  пережитое,  и  осознание  этой
повторной утраты леденило  не  испытанным  ранее  страхом.  Таким  сильным
страхом, что Хромой понял - причина его не  в  снах.  Это  смерть.  И  она
наяву. Рядом. Здесь.
     Не шевелясь, почти не  дыша,  слухом  своим,  зрением,  обонянием  он
старался слиться с начинающим уже сереть предутренним сумраком, влиться  в
него, врасти, понять скрытое им. И - вот оно, вот! Тихий плеск сонной воды
о сваи. Не как  всегда.  Не  просто.  Тихий-тихий  осторожный  плеск.  Еле
слышный скрип. Тихонько стукнули жерди настила (совсем рядом, вот тут),  -
стукнули и стихли. И опять. И еще.
     Пальцы Хромого бесшумно и быстро нырнули в свалявшийся липкий от пота
мех ложа, нащупали привычную им рукоять  ножа.  А  прямо  из  пола  Хижины
(шевельнись - прикоснешься) выдвинулось чуть  более  темное,  чем  сумрак.
Выдвинулось, и замерло. Потом, в шаге от первого, возникло второе, и  тоже
замерло. Хромой слегка повернулся, давая простор для  размаха  вооруженной
руке и упор ногам, ждал, обливаясь холодным потом  под  оглушающий,  тупой
грохот в висках.
     Снова едва слышно стукнули жерди, снова тихий скрип, и  между  этими,
темными, медленно, очень медленно стало вспухать,  расти  из  пола  новое,
большое, округлое...  И  Хромой  не  выдержал.  С  душераздирающим  воплем
вспугнутого зверя он метнулся навстречу этому,  лезущему,  растущему,  всю
тяжесть тела вложив в  отчаянный  удар  ножом;  и  нож  встретил  твердое,
неподатливое, ответившее таким же воплем -  воплем  страха  и  неожиданной
боли. Сгустки тьмы сгинули, провалились сквозь  пол,  и  что-то  забилось,
забарахталось там, в воде - шумно, судорожно.
     Некоторое  время  Хромой  лежал,  цепенея,   вслушиваясь   в   быстро
удаляющийся плеск, пытаясь понять. Мысли путались, метались в такт бешеным
неровным ударам в груди.
     И снова едва слышный скрип, на этот  раз  за  спиной,  у  стенки.  Не
страшно - это Кошка. Приподнялась на ложе, шепчет:
     - Ушло? Что это было?
     Было... Было - сгинуло, пришло - ушло... И нет  его.  Пахло  людским,
кричало. Человек? Кончик ножа липкий.  Хромой  понюхал,  лизнул  -  кровь.
Человек? Немой? Охотник за скальпами? Подплыл, раздвинул жерди,  ухватился
руками, просунул голову... Нет. Немой не нападет один.
     Хромой привстал, напряженно вслушиваясь. Тихо в  Хижинах.  Ни  звука.
Напал один? Или... Или другие напавшие сумели  убить  бесшумно?  Так,  как
пытался этот? Но этот не сумел... А если другие сумели? А если  в  Хижинах
больше нет живых Людей - только немые? И у всех Людей вспороты шеи, и  над
каждым склонились немые; они деловито и бесшумно сдирают с  мертвых  голов
кожу, встают, выскальзывают из Хижин, озираются алчно: где еще?..
     Хромой вскочил. Колени и руки его тряслись от страха и ярости, пальцы
до боли впились в рукоять ножа, сдавленное рычание клокотало в горле. Нет!
Не бывает! Нельзя убить  стольких  бесшумно!  Настоящие  Люди  не  умирают
молча, когда смерть грозит всем!
     И словно в ответ на эти мысли нависшую над  Хижинами  тишину  вспорол
вдруг истошный захлебывающийся вой - пронзительный и недальний. Замерло  в
груди  от  этого  воя,  кровь  стала   водой,   тело   покрылось   ледяным
омерзительным потом. Кошка взметнулась с  ложа,  прижалась  всем  телом  к
Хромому - трясущаяся, всхлипывающая. И тут же  бросилась  обратно,  потому
что изо всех сил завизжала оставленная на ложе  Прорвочка  (только  теперь
Хромой понял, почему она до сих пор молчала: Кошка зажимала ей рот рукой).
     А вой все не стихал, ни следа не осталось  от  тишины  там,  снаружи.
Перекликались встревоженные голоса (живые голоса, людская Речь!) и вот уже
кто-то пробежал мимо, потом второй, третий - много.
     Хромой растер по лицу холодное и липкое, отрывисто сказал Кошке:
     - Сиди. Тихо сиди. Здесь.
     Потом,  резко  рванув  полог,  вышел  на  мостки,  постоял   немного,
вглядываясь в предутренний сумрак. Кто-то слепо налетел на него,  едва  не
втолкнув обратно в Хижину, другой  рванул  за  руку,  пробегая,  прокричал
неразборчивое. И Хромой сорвался с места, побежал со всеми, туда, на  этот
нестихающий вопль отчаяния и смертной тоски.
     Вопил Хранитель. А вокруг  стояли  в  недоумении  Люди,  и  подбегали
новые, проталкивались, яростно работая локтями, сквозь  молчаливую  толпу:
"Что? Почему? Кто?" Им не отвечали, и они, выдравшись, наконец,  в  первые
ряды, тоже стихали, глядя и не понимая. А Хранитель все  выл,  скорчившись
перед входом в  Святилище,  рвал  с  головы  амулеты  с  длинными  черными
прядями, драл ногтями лицо, и непомерная тень его безобразно корячилась на
стене при свете факелов, чадящих в руках некоторых в толпе. А потом  толпа
торопливо подалась в стороны, и в пятно света вошел Каменные Плечи. Вошел,
постоял, глядя на корчащегося, охрипшего уже Хранителя, легонько пнул его:
     - Что?
     Тот вскинул мокрое лицо, ткнул корявым трясущимся пальцем за спину:
     - Там... Внутри...
     Каменные Плечи шумно вздохнул, оглянулся, осмотрел стоящих. Позвал:
     - Косматая Грудь... Косолап... Э?
     Косолап взял у стоящего рядом факел, подошел  -  неохотно,  опасливо.
Каменные Плечи покусал губы, потеребил висящее в носу резное кольцо. Брови
его страдальчески надломились:  дождаться  бы  рассвета,  не  лезть  бы  в
темноту, где притаилось  неведомое...  Нельзя.  Племя  должно  видеть  его
сильным, а сила и нерешительность не ходят одной тропой.  Он  отшвырнул  в
сторону полог, и вместе с Косолапом вошел в Святилище. Нет, они не вошли -
ворвались. Быстро и  решительно.  Как  воины.  И  старый  Косматая  Грудь,
помешкав, тяжело проковылял следом.
     Хранитель сжал ладонями лицо и  замолк.  Толпа  стыла  в  напряженном
ожидании.
     Они вышли не скоро. Небо успело  поголубеть,  и  трескучее  факельное
пламя поблекло в зыбком свете  едва  родившегося  дня,  когда  они  вышли,
наконец, из Хижины Убийцы Духов. Вышли, остановились у  входа,  странно  и
пусто глядя на исходящую нетерпеливым любопытством толпу. А потом Косматая
Грудь разлепил бескровные трясущиеся губы, прокаркал глухо:
     - Войте, царапайте лица. Священный Нож Странного покинул нас...
     Слитным протяжным стоном ответила на ужасную  весть  толпа,  и  снова
смолкла, внимая: заговорил Каменные Плечи:
     - Косматая Грудь стар, потерял язык. Говорит не то,  что  думает  его
голова. Убийца Духов - там. Он есть. Не ушел, не покинул -  перестал  быть
Убийцей Духов. Перестал быть убийцей. Звенящий Камень стал просто  камнем.
Плохим камнем, мягким. Как песок...
     Он медленно опустил голову, медленно поднес к лицу скрюченные пальцы,
и его глухой, едва слышный вначале голос сорвался вдруг яростным воплем:
     - Кто защитит Настоящих Людей от Злых, которые вокруг и  везде?!  Чем
наши Духи будут сражаться со Злыми?! Чем  будем  мы  убивать  тени  немых,
когда они придут ночью сосать кровь?! Мы  больше  не  Люди  -  мы  падаль,
падаль, падаль и трупоедам не долго ждать наших костей!!!
     Он впился ногтями в лицо, и  плечи  его  -  могучие,  каменные  плечи
тряслись от рыданий, и Люди с ужасом глядели на него и молчали.
     А потом  толпа  дрогнула,  шарахнулась  в  ужасе,  когда  с  безумным
оглушительным ревом Каменные Плечи отнял  руки  от  изодранного,  залитого
кровью и слезами лица и медленно двинулся на Хранителя:
     - Ты!.. Вонючая падаль! Трупоед, нахлебавшийся  гноя!  -  раздирающий
уши рев сменился сдавленным  сиплым  шипением,  злобным  и  жутким.  -  Не
уберег... Не сохранил... Хранитель...
     Каменные Плечи чуть ссутулился, рука его медленно заползла в  складки
укутавшей торс огромной  пятнистой  шкуры,  напряглась,  вздулась  буграми
мускулов, сжав невидимую рукоять...
     Но случилось странное. Хранитель не испугался, не побежал. Он даже не
встал на ноги, сидел, обжигая бешеным взглядом нависающую над ним  смерть,
и мелкие осколки его зубов  щерились  в  усмешке  не  менее  злобной,  чем
свирепое шипение, которым давился Каменные Плечи. Но не только злоба  была
в ней, в этой усмешке, было в ней и что-то еще. Что-то, чего не могло быть
в этот ужасный миг. Радость.
     Каменные Плечи запнулся, умолк, недоумевая, и  в  наступившей  тишине
зазвенел голос Хранителя:
     - Каменные Плечи поносил Духов. Было. Назвал их вонючими. Было. Воины
слышали. Бил меня - Хранителя Оружия Духов. Воины видели. Было.
     Он вскинул руки, завыл:
     - Духи наказали Настоящих Людей за то, что совершил  Каменные  Плечи!
Убейте его, убейте! Духи простят! Чтобы  камень  звенел  опять  -  убейте!
Раскройте уши, вы, стоящие здесь! Духи велят вам: у бейте!!!
     Люди задвигались, загомонили, и  гомон  их  стремительно  нарастал  и
креп.  Каменные  Плечи  спокойно   рассматривал   неистовствующую   толпу,
брезгливо морщился. Он не знал страха. Но разве это защита  -  бесстрашие?
Разве защита те несколько  воинов,  что  сгрудились  вокруг,  заслоняя  от
прочих, нашедших, наконец, виноватого? Мало их,  верных,  слишком  мало...
Остальные, еще вчера бездумно повиновавшиеся, хотят убить. Почти все воины
- хотят. И все женщины, которые не знают  охоты  и  боя,  которые  всегда,
всегда верили Хранителю, а не ему - все они хотят его смерти.
     А Хромой будто и не слышал озверелого рева вокруг,  стоял  недвижимо,
глядя на все еще сжатый в руке запятнанный красным нож. Его толкали  -  он
не замечал. Он думал. И вдруг рявкнул так громко, что услышали все:
     - Нет!..
     Толпа замерла. Хромой поднял голову, увидел  множество  обращенных  к
нему лиц, увидел, как глаза Хранителя вспыхнули истерической ненавистью. А
Каменные Плечи скривился в мрачной улыбке, буркнул насмешливо:
     - Погодите меня убивать. Пусть сперва Хромой  скажет.  Хромой  умный.
Вдруг скажет потом: "Зря убили". Как исправите? А если скажет:  "Хранитель
прав, убить надо было Каменные Плечи" - исправить легко. Я один, вас много
- убьете быстро... - Он тихонько захихикал, довольный шуткой.
     Но Хранитель взвизгнул:
     - Зачем слушать лай трупоеда, если Духи велели:  "Убейте?!"  И  толпа
снова задвигалась, забурлила в крикливом споре - слушать  Хромого  или  не
слушать? Одни говорили одно, другие -  другое,  но  никто  не  мог  хорошо
объяснить, что же нужно делать теперь. И чем больше было  разговоров,  тем
больше путались и злились говорящие.
     Косматая Грудь ударял себя кулаками по облезлой макушке, в бессильной
злобе глядя  на  готовую  начаться  драку  каждого  со  всеми.  Успокоить,
заставить  замолчать,  заставить  сделать  нужное...  Как?  И  кто   может
заставить?  Каменные  Плечи  может,  Хранитель  может.  Не  хотят.   Хотят
перегрызть друг другу шеи. А кроме  этих  двоих  -  кто?  Может  быть  он,
Косматая Грудь? Ведь было время, когда  Племя  слушалось  стариков.  Было.
Многие помнят.
     Он крикнул, закашлялся, снова крикнул. Не слышат.  Слабый  старческий
крик тонет в оглушительном гвалте множества могучих глоток. Косматая Грудь
изо всех сил закусил беззубыми деснами губу, и вдруг,  сквозь  застилавшие
глаза слезы, разглядел невдалеке неуклюжую громаду - Большой Тамтам.  Лицо
старика радостно сморщилось: он понял, что надо делать.
     Остервенелый  многоголосый  галдеж  смолк   мгновенно,   как   только
натянутая до каменной твердости кожа Тамтама ответила  утробным  гулом  на
немощные  удары  иссохших  кулаков.  Косматая   Грудь   выждал   несколько
мгновений, упиваясь всеобщим вниманием, заговорил:
     - Раньше Настоящие  Люди  знали:  умные  должны  говорить,  глупые  -
молчать и слушать. Теперь говорят все. Почему? Может быть, в  Племени  все
стали умными? Нет. А может быть, наоборот?  Может,  Настоящие  Люди  стали
глупыми, и сказать умное некому? Тоже нет. Я скажу,  почему  говорят  все.
Потому, что забыли старое. Потому, что глупые забыли, что должны  слушать.
А умные - что должны говорить.  Я  скажу:  пусть  говорит  Хромой.  Хромой
умный. Странный раскрывал для бесед с Хромым закрытый для прочих рот.  Так
было. Хромой ходил в Долину Злых. Даже сам  Странный  умер,  не  дойдя,  а
Хромой - дошел, и убивал Злых Звенящим Ножом, и  вернулся.  И  принес  Нож
Племени. Никто не скажет о Священном Ноже  Странного  лучше,  чем  Хромой.
Пусть говорит.
     И Хромой сказал:
     - Духи не брали Нож. Нож украл Щенок.
     Толпа негодующе взревела, но грохот Большого Тамтама снова оборвал ее
рев, и в навалившееся на Людей  тяжелой  каменной  тишине  Косматая  Грудь
прокаркал:
     - Мало сказал. Говори еще.
     И Хромой  заговорил  опять.  Он  говорил  медленно,  путано,  надолго
замолкал, но никто не осмелился понукать и подгонять его. И он сказал все,
что хотел, не сказал только про Закатный Камень.
     А когда Хромой умолк и больше ничего не стал говорить, Косматая Грудь
прохрипел:
     - Войди в Святилище. Посмотри, узнай, этот ли глупый камень делал  ты
для Щенка?
     Хромой пробыл в Святилище совсем недолго, выходя буркнул  невнятно  и
мрачно:
     - Этот.
     И снова тишина. Только частый чуть слышный плеск мелких озерных волн,
да крики крылатых  -  далекие  и  печальные.  А  Настоящие  Люди  молчали,
медленно, тяжело осознавая случившееся.
     А потом Каменные Плечи тряхнул  головой,  словно  отгоняя  непрошеный
сон, впился насмешливым взглядом в бледное лицо Хранителя, в бегающие  его
глаза:
     - Хромой сказал:  "Щенок  хотел  амулет".  Щенок  -  глупый.  Сам  не
придумывает, повторяет после других. Хранитель, э?
     Хранитель молчал, бескровные губы его тряслись. Он злобно  глянул  на
Каменные Плечи и отвернулся. Тот продолжал:
     - Кто-то сказал Щенку: "Амулет сделает сильным. Совсем такой  амулет,
как Нож Странного, но из мягкого камня". Хранитель, э? Кто сказал?
     Хранитель схватил себя за волосы, закачался  из  стороны  в  сторону,
замычал, как от боли в зубах, и вдруг взвизгнул:
     - Хромой виляет языком! Не было! Три заката не ел, не спал, не  делал
нужное - делал глупое, для Щенка делал. Хромой - для дрянного Щека! Виляет
языком! Или заболел головой, совсем заболел!
     Каменные Плечи вопросительно глянул на Хромого. Тот понурился:
     - Мой язык не виляет. Было, как сказал.  Зачем  делал?  -  он  развел
руками. - Очень просил Щенок. Плакал. Жалко.
     Про  Закатный  Камень  Хромой  говорить  остерегался.  Нож  Странного
забрали, положили в Святилище. Не хотел  отдавать  -  заставили,  сказали:
"Надо. Нужен Племени". Вдруг опять скажут такое, заберут, отдадут этому, с
костями в волосах? Лучше молчать. Поверят и без Закатного Камня.
     А  Косматая  Грудь  смотрел,  слушал,  помаргивал  растерянно.  Потом
потихоньку стал пятиться  от  Тамтама  -  в  толпу,  где  все.  Он  понял:
кончилось. Каменные Плечи не виноват, его не будут убивать, будут слушать.
И Косматую Грудь теперь никто не заметит. Жаль. Ему понравилось...
     Каменные  Плечи  тем  временем  отвернулся  от  Хранителя   и   зорко
всматривался в толпу. Наконец нетерпеливо рявкнул:
     - Не вижу! Где? Щенок - где?
     Некоторое время толпа бурлила и горланила вразнобой: искали Щенка. Но
здесь, у Святилища, его не было, а бегать  искать  по  Хижинам  никому  не
хотелось. Всем было интересно  здесь.  А  потом  из  толпы,  тяжело  дыша,
отмахиваясь от свисающих на глаза волос, выдрался Безносый, закричал:
     - Нет Щенка! Я ночью следил, видел:  Щенок  плыл  к  берегу.  Стонал.
Потом бежал по берегу. Очень быстро бежал. Держался за голову. Потом -  не
знаю. Потому, что стал визжать этот, - Безносый ткнул  пальцем  в  сторону
Хранителя. - Я подумал: "Немые режут". Побежал туда,  где  визжит.  Больше
Щенка не видел.
     - Побежал туда, где визжит?! - Каменные Плечи заскрежетал зубами. - Я
сказал тебе ночью быть на мостках! Зачем? Чтобы ты бегал подвывать каждому
вонючему трупоеду, которому среди ночи приспичит визжать?! Нет!  Я  сказал
тебе следить! На мостках! Ночью! А кто  где  завизжит,  я  сказал  следить
другим - не тебе! Зачем ты убегал? Чтоб немые  переплыли  там,  где  узко,
чтоб забрались на мостки?!  Чтоб  незамеченными  вошли  в  Хижины  убивать
спящих?!!
     Безносый стремительно юркнул в толпу, спрятался  за  спинами  других,
потерялся из глаз. Каменные Плечи сплюнул, досадуя на глупого,  прерывисто
вздохнул, буркнул угрюмо:
     - Хромой виноват, что пропал Нож. Не хотел сделать  зло  Племени,  но
сделал. Сделал зло - пусть сделает  добро.  Пусть  поймает  Щенка,  вернет
людям Убийцу Духов.
     Люди одобрительно загалдели, но снова  смолкли  в  недоумении,  когда
хрипло заорал Хранитель:
     - Нет! Хромой вилял  языком,  говорил  то,  чего  не  было!  Не  верю
Хромому! Нельзя пускать одного: убежит! Безносый тоже виноват - пусть идет
с Хромым, пусть следит за Хромым!
     - Пусть...  -  равнодушно  махнул  рукой  Каменные  Плечи.  Ему  было
одинаково.


     Кошка говорила быстро, глотала слова - ей надо  было  успеть  сказать
очень многое,  пока  Хромой  выбирал  оружие,  пока  он  рылся  в  шкурах,
выискивая свою любимую, которую всегда брал на долгую охоту. А снаружи уже
топтался Безносый, задевал стену древком копья, нетерпеливо сопел. И Кошка
говорила, говорила, тыкая пальцем в углы Хижины:
     - Он вот здесь лез. Подплыл, резал ремни, которыми  жерди  привязаны.
Там резал, и вот там тоже резал. Потом раздвинул жерди. Полез в  Хижину  к
нам. Ты его ударил. А кто он, который лез убивать? Щенок?
     Хромого всегда восхищало это кошкино умение - узнавать. Ее вздернутый
нос постоянно шевелился от любопытства, умудряясь везде и всюду вынюхивать
для своей хозяйки интересное. И скрыть от нее что-нибудь было  невозможно.
Вот и сейчас тоже. Ведь Кошка все утро просидела в Хижине, не выходила. Но
знает все, что говорили возле Святилища. Знает не  хуже  Хромого,  который
там был. Как смогла? Сама не знает - как. Но смогла.
     И теперь уверяет, что ночью к ним в хижину  лез  Щенок.  Потому,  что
Безносый видел: Щенок плыл, а тот, который лез, он ведь упал в воду. И еще
потому, что Безносый видел: Щенок держался за  голову,  стонал.  А  Хромой
ведь бил его в голову - того, который лез...
     Хромой никак не  мог  найти  среди  всякого  хлама  Породителя  Огня.
Злился, бурчал, что Щенок сдох бы от страха, приди ему в голову напасть на
него, Хромого; но Кошка не соглашалась: Щенок  с  Ножом  Странного  -  это
совсем другое, чем просто Щенок. Кто мог захотеть, чтоб  Хромой  молчал  о
том, что сделал для Щенка? Щенок, кто еще! А лучше прочих молчат  мертвые.
Они ведь очень долго молчат - всегда.
     А когда Хромой все нашел и  потянулся  к  пологу  -  выходить,  Кошка
сказала вдруг:
     - Я пойду с тобой.
     Хромой остолбенел. Он сперва  даже  сказать  ничего  не  мог,  только
смотрел беспомощно, как  Кошка  торопливо  наматывает  на  себя  шкуру  за
шкурой, заталкивает в мешок недовольно сопящую Прорвочку...
     - Пошли!.. - Кошка забросила мешок за спину, решительно направилась к
выходу. Хромой поймал ее  за  плечи,  развернул  лицом  к  ложу,  легонько
наподдал пониже Прорвочки. Кошка топнула на него, фыркнула задиристо:
     - Все равно пойду!
     Хромой потеребил нижнюю губу, спросил встревоженно: - Заболела?
     - Нет, - Кошка шмыгнула носом. -  Не  заболела.  Боюсь  одна.  Тут  в
Хижине - боюсь. Опять придет убивать - кто защитит?
     Хромой совсем запутался. Ведь сама говорила: ночью  приходил  убивать
Щенок. Тогда зачем бояться? Ведь Хромой идет его ловить,  поймает  еще  до
заката - это же Щенок, его не поймать трудно. Или  Кошка  думает,  что  не
Щенок лез ночью сквозь пол? Тогда зачем говорит: Щенок?
     Но спрашивать  некогда:  Безносый  ждет.  Хромой  хмыкнул,  энергично
поскреб макушку. Кошка ждала. В глазах ее - жалобных,  просящих  -  стояли
слезы. Наконец Хромой решил:
     - Со мной не пойдешь. Пойдешь в Хижину Однорукой. Будешь там, пока не
вернусь.
     Он резко повернулся и, отшвырнув полог, выбежал из Хижины.
     Место, где  Щенок  вылез  на  берег,  они  нашли  быстро,  и  камыши,
изломанные продиравшимся Щенком - тоже. Труднее было  отыскать  его  следы
дальше, на равнине, и еще труднее оказалось не потерять их.
     Щенок прятал следы. Он  старался  идти  только  по  невысокой  густой
траве, петлял, несколько раз брел по руслу мелководных ручьев...
     Слепящее  поднялось  уже  высоко,  стих  утренний  ветер,   выцветала
небесная голубизна, креп, наливался силой душный звенящий зной, а они  все
шли и шли, и конца не было  видно  этой  погоне.  Щенок  уходил  вслед  за
Слепящим, и приметы усталости еще не читались в его следах.
     А потом следы вывели на болотистую лужайку, которую Щенок не смог или
не захотел обходить, и они увидели, наконец, четкий отпечаток его ноги,  и
что-то странное привиделось в этом отпечатке Хромому.
     Он присел на корточки, долго вглядывался, трогал пальцами, а Безносый
тяжело сопел, отплевывался у него за  спиной.  И  Хромой  понял.  Медленно
выпрямляясь, оборачиваясь к Безносому, он тихо сказал:
     - Здесь шел не Щенок.
     Он взглянул на Безносого и увидел его вздернувшееся в  размахе  тело,
волосы, взметнувшиеся над перекошенным искаженным лицом, запекшуюся свежую
ранку на лбу... А еще он успел заметить рушащуюся ему на голову дубину.


     Гложет, терзает, рвет. Спину и плечи. И затылок.  Кто-то  огромный  -
огромная пасть, сухая, шершавая. Лижет,  лижет,  обдирает,  гложет  спину,
плечи, затылок... Что это? Перестал? Он ушел, этот, огромный?  Нет.  Снова
все то же. Снова и без конца.
     Почему не страшно? Почему не хочется биться, кричать, рваться из этой
гложущей пасти, из этого алого мрака,  который  вокруг,  который  давит  и
душит? Почему не хочется стряхнуть с ног то, что  впилось,  больно  ломает
щиколотки? Не надо стряхивать: отпустило само. И что-то ударило по пяткам,
и сразу утих этот, гложущий спину. Но  не  ушел,  притаился  рядом,  готов
снова схватить... Болит голова. Наверное, раскололась,  наверное,  разгрыз
этот, огромный. Разгрыз, выпил то, что внутри. И Хромой  больше  не  будет
умным...
     Что это?! Почему так ярко, так больно? А, просто открылись глаза...
     И тут Хромой вспомнил. И понял все. Потому, что увидел рядом спину  -
широкую, блестящую потом; и увидел затылок, там, высоко-высоко,  рядом  со
Слепящим... Это Безносый. Не было того,  огромного,  который  глодал;  был
Безносый, волок за ноги по каменистой земле, по  жесткой  траве...  Теперь
приволок. Куда?
     Хромой вспомнил исковерканное злобой лицо, кровавое пятно на грязном,
всегда прикрытом свесившимися  космами  лбу.  Ночью  приходил  убивать  не
Щенок. Приходил Безносый. Не сумел убить ночью -  стал  убивать  днем.  За
что? И что это ревет, гремит, отвлекает, мешает думать?
     А огромная спина повернулась, и с бесконечно далекой  высоты,  из-под
Слепящего, сверкнули налитые кровью глаза. Всмотрелись, вспыхнули  страхом
и злобой, и откуда-то снизу взмыла  запятнанная  красным  дубина,  взмыла,
нависла над головой, готовая рухнуть...
     Без воли, без желания Хромой согнул ноги, мельком поразившись,  какие
они легкие и послушные, и все дотлевающие в измученном теле силы вложил  в
удар - удар пятками по напрягшемуся,  выпяченному  животу  Безносого.  Тот
вскрикнул, нелепо взмахнул дубиной и вдруг исчез. Совсем исчез, будто и не
было его никогда. Только еще  несколько  мгновений  слышен  был  его  вой,
оборвавшийся странным звуком - и все.
     Хромой осторожно опустил ставшие вдруг невообразимо тяжелыми веки.  А
когда поднял их вновь, вокруг почему-то было темно,  и  холодные  скорбные
звезды нависали над лицом, как нависала раньше дубина Безносого. Они  были
белыми-белыми, эти  звезды,  они  были  огромными  и  тяжелыми  -  вот-вот
сорвутся, упадут, размозжат, раздавят...  Хромой  застонал,  забарахтался:
перевернуться, спрятать лицо, не видеть... Он перекатился  на  бок,  потом
лег на живот, утопил лицо в холодной  росной  траве.  И  долго  лежал,  не
двигаясь, силясь понять, почему вокруг все не так, как было. Ушел  знойный
день, и Слепящего нет на небе. Но что-то осталось. Этот странный звук,  не
то - рев, не то - гул. Он был, и он есть. И  боль.  Тупая  ноющая  боль  в
голове - она не ушла, осталась. И слабость осталась тоже. А потом  боль  в
голове сделалась нестерпимой, и пришлось  вынуть  мокрое  лицо  из  травы,
снова  открыть  глаза.  И  совсем-совсем  близко  оказались  два  огромных
мерцающих глаза, черный шевелящийся нос, весь в темных пятнах,  и  широкий
язык, слизывающий их, эти пятна...
     Большой трупоед? Лизал кровь с  головы?  Принял  за  падаль?  Бешеная
ярость - не страх, не желание жить, а именно ярость  обрушилась  вдруг  на
Хромого, захлестнула цепенеющий  разум  жаждой  убийства.  Он  дернулся  с
сиплым взревом, впился зубами в морду трупоеда, в его мягкий  и  скользкий
нос. И трупоед завизжал жалко и жалобно, шарахнулся в ужасе, оставив кусок
кровоточащего мяса в зубах  Хромого.  И  вдруг  исчез.  Исчез  внезапно  и
странно. Как Безносый.  И  его  раздирающий  уши  визг  окончился  тем  же
непонятным звуком, что и вопль Безносого.
     Давящийся бешеной  ненавистью  Хромой  понял  только:  убежал.  Враг,
которого хочется изорвать в клочья, кровавой грязью размазать по  траве  -
убежал. Догнать! Вкус крови на губах оживил притаившиеся  в  теле  остатки
силы, и Хромой пополз, вонзая скрюченные пальцы в густые травы, не думая и
не видя, куда он ползет. И вдруг  почувствовал,  что  трава  и  земля,  по
которым он полз, ползут вместе с ним - все быстрее и быстрее, и  надоевший
уже, прилипчивый, как грязь, рев вдруг окреп и лавиной рванулся в уши.
     А потом был мягкий удар, тупой волной хлестнувший вдоль всего тела.
     А потом пришла темнота.


     Он хотел одного, только одного. Он очень хотел понять:  умер  он  или
жив? И если жив, то почему?
     Что-то  сырое  и  мягкое  леденило  лицо,  что-то  упруго   и   мягко
обволакивало тело пронизывающим холодом - раз за разом, волна за волной, и
в такт этим волнам накатывался и спадал негромкий шелестящий звук.  И  был
еще один звук - ровный и неизменный, властный тяжелый  гул.  А  больше  не
было ничего. Можно было разлепить ноющие веки, увидеть то, что вокруг,  но
страшно, страшно смотреть, узнавать, пока не понятно то, главное...
     Хромой смутно помнил: падение,  гулкий  всплеск  промозглой  воды,  и
стремительный, злобный поток подхватывает, швыряет в непроглядную черноту,
на осклизлые валуны, и мозжащие удары о них все сильней, все чаще...
     Что это? Что? Новый звук. Сквозь шелест, сквозь гул, сквозь медленные
удары в груди. Слабый, едва ощутимый стук, неровный и частый. Или его нет,
или это тоже воспоминания? Ведь он очень похож на что-то, этот стук...  На
что? И потребность осознать, отделить то, что  есть,  от  того,  что  было
когда-то,  но  не  может  существовать  теперь,   совершила   не   нужное,
нежелаемое: безвольно разомкнулись воспаленные  веки,  и  в  глаза  тяжело
ударил мутный утренний свет.
     Медленно, очень медленно сквозь радужную муть,  сквозь  навернувшиеся
на глаза слезы  проступали  зыбкие  тени  окружающего,  обретали  форму  и
прочность - серый, зализанный волнами песок (совсем близко, у самых глаз);
и сами волны, неспешные, с  клочьями  грязной  пены;  и  высокие  каменные
обрывы; и сжатые ими полоска неба и остервенелый поток,  щерящийся  им  же
изгрызенными камнями...
     Хромой вспомнил и понял. Понял, куда и зачем волок  его  Безносый,  и
понял, куда потом Безносый исчез, и куда исчез трупоед, и куда свалился он
сам. А еще он понял,  что  Духи  спасли  его,  Хромого,  вынесли  в  тихий
заливчик, на песчаный плес, не дали потоку убить о камни.
     А еще он понял, что Духи не любят злых. Потому, что  совсем  недалеко
(протяни руку - тронешь) лежал  Безносый,  и  лицо  его  было  вздувшимся,
черным, мертвым. Ведь так не бывает,  чтобы  в  потоке  погиб  сильный,  а
полумертвый Хромой остался жить?  Не  бывает.  Но  Духи  добры.  Не  любят
плохих, любят Хромого.
     Двигаться не хотелось, хотелось снова закрыть  глаза,  заснуть  и  не
просыпаться больше. Но далеко, там, на Озере - Кошка. Хочет  снова  видеть
Хромого, хочет  чтоб  жил.  И  Прорвочка...  Кто  накормит,  кто  защитит,
приласкает, если он заснет навсегда? Если Духи оставили жизнь - нужно быть
благодарным. Нужно не умирать.
     Хромой шевельнулся, двинул руками. В утратившем чувствительность теле
нашлось достаточно сил, чтобы ползти. Подальше от воды, от ее  промозглого
холода, выпивающего остатки жизни...
     Он полз и полз - задыхаясь, обливаясь потом,  полз,  пока  голова  не
уперлась во что-то твердое, и ползти дальше стало нельзя.  Поднял  голову,
всмотрелся, понял: Безносый. И поразился, как много времени и сил ушло  на
то, чтобы добраться до этого, которого можно было тронуть рукой. Падаль...
Сдох, но все равно мешает - ползти и жить... Хромой с ненавистью плюнул  в
мертвое лицо, скривился от внезапной боли, переждал бешеные удары в  груди
и в висках. И снова пополз - в обход падали, дальше, дальше. Куда?  Он  не
знал, не понял еще, что властно зовет его единственный из слышимых звуков,
оставшийся непонятным - тихий и частый стук,  который  не  исчез,  который
окреп, стал громче, отчетливей...
     Слепящее  поднималось  все  выше.  Хромой   чувствовал   спиной   его
обжигающие лучи, чувствовал, как оживает согревающееся тело. Это  было  бы
хорошо,  если  бы  не  просыпалась  в  многочисленных  ушибах  и  ссадинах
множащаяся, гложущая боль. А потом снова будто плеснули на спину  холодную
сырость. Он замер, с натугой приподнял голову, увидел  черноту  впереди  и
камень по сторонам. И над головой тоже нависал камень. Пещера? Да.
     А манивший его стук гремел теперь совсем близко,  совсем  знакомо.  И
Хромой вспомнил, уронил  голову,  уткнулся  лицом  в  прохладные  замшелые
валуны, заскулил в безнадежной тоске. Потому, что все было зря. Зря  полз,
зря цеплялся за то, что казалось остатками жизни. Он ошибся - Духи не были
добры, не спасли. И Кошка не дождется его: он в Заоблачной Пуще.
     Почему, почему, за что? Почему Духи забрали его сюда так  внезапно  и
глупо? Зачем насмехались, зачем показали падаль Безносого? Зачем позволили
верить?
     Горькая беспросветная жалость - жалость к Кошке,  к  себе  -  сдавила
горло, выплеснулась тихим надрывным воем, и пещерное эхо  подхватило  его,
этот вой, усилило, понесло отголоски в темную глубь.  А  там,  в  глубине,
стих, наконец, дробный стук камнем  по  камню,  и  родился  новый  звук  -
тяжелые торопливые шаги. Громче, ближе... А потом был изумленный вскрик, и
на запекшиеся кровью и грязью космы Хромого легла тяжелая рука Странного.



                                    2

     В маленьком очаге тихонько потрескивает хворост,  легкий  голубоватый
дым приятно щекочет ноздри. Хромой осторожно поставил горшок,  вытер  губы
ладонью. Омерзительный вкус выпитого сводил челюсти мучительной судорогой,
и в горле стоял гадкий комок, но Хромой терпел,  изо  всех  сил  борясь  с
тошнотой. Он уже знал: это пройдет. Скоро. Сейчас.
     Странный сочувственно глянул через плечо, снова  отвернулся  к  огню,
буркнул:
     - Не скули. Больше не будешь пить. Хватит. Здоров.
     Сколько времени Хромой здесь, в пещере? Слепящее успело только зайти,
взойти и снова зайти. А Хромой уже  здоров.  Затянулись  раны  и  ссадины,
сошли синяки, и кровь снова кровь - не вода. Странно?  Нет.  В  Заоблачной
Пуще не бывает иначе.
     Хромой напряг вновь ставшее послушным и гибким тело - нигде не болит.
Хорошо... А Странный горбится, неотрывно  смотрит  в  огонь.  Совсем,  как
раньше, когда он не был Духом, когда жил с Людьми.  Старики  говорили:  "В
Заоблачной Пуще  каждый  станет  таким,  каким  жил".  Старики  не  врали.
Странный здесь совсем такой, каким  помнит  его  Хромой.  И  еще  говорили
старики: "В Заоблачной Пуще каждый делает то, что любил, прежде чем умер".
Старики умные. Много знают. Прежде,  чем  умер,  Странный  любил  выбивать
камнем непонятное на стенах пещеры. Здесь - тоже. А  еще  Странный  всегда
любил говорить непонятное. Наверное будет  говорить  и  здесь.  Но  может,
здесь Хромой поймет все? Ведь он теперь тоже Дух...
     Хромой нахмурился, до боли закусил губу: какая-то мысль  мелькнула  и
исчезла. Быстро исчезла - не успел запомнить,  успел  только  понять:  это
хорошая мысль, нужная. Самая нужная  сейчас.  Надо  снова  начать  думать.
Может она снова придет, эта мысль? Он  думал...  Да,  думал,  что  старики
умные, много знают о том, как бывает в Заоблачной Пуще. Очень много  знают
- все... Вот оно, вот! Почему старики все знают о Заоблачной Пуще?!
     - Странный... - голос Хромого дрогнул, рот  от  волнения  пересох.  -
Странный, можно вернуться назад, где Люди? Отсюда - можно?
     Странный неторопливо обернулся, лицо его скривилось. Он сердится?
     - Отсюда... Откуда, Хромой? Ты и я - где мы теперь?
     - В Заоблачной Пуще, - Хромой недоумевал.  -  Зачем  спросил?  Знаешь
лучше меня - дольше был Духом... Почему смеешься?
     - Я рад, - Странный отвернулся. -  Рад,  что  ты  не  стал  глупее  -
понимаешь все.
     Он помолчал, потом вдруг спросил:
     - Почему ты здесь, Хромой? Кто разбил твою голову?  Кто  убил  этого,
который был там, у воды? Я видел его раньше, в Племени.  Тогда  его  звали
Безносым. В Племя пришла беда? Говори.
     Хромой говорил долго. Он путался  в  словах,  часто  перебивал  себя,
возвращался по тропе рассказа назад - вставить забытое... И  когда  умолк,
наконец, рассказав все, Странный долго выжидал: может Хромой вспомнит еще?
Нет, не вспомнил. Тогда Странный мотнул головой, спросил хмуро:
     - Зачем тебе знать, есть ли дорога к людям из Заоблачной Пущи? Хочешь
назад, к Кошке?
     Хромой кивнул, покусал губы:
     - У нас маленький. Зовем Прорвочкой. Еще сосет... - он шмыгнул носом,
отвернулся торопливо, спрятал от Странного навернувшиеся на  глаза  слезы.
Тот не заметил, не стал насмехаться, спросил:
     - Думаешь, есть дорога... Почему?
     - Старики знают, как бывает в Заоблачной  Пуще.  Значит,  был  такой,
который вернулся, рассказал. И еще: Странный приходил к Хромому  и  Кошке.
Так было, - он судорожно вздохнул. - Расскажи дорогу. Плохо быть Духом. Не
хочу.
     Странный улыбнулся:
     - Значит, теперь ты - Дух?
     Хромой скривился досадливо:
     - Спрашиваешь и спрашиваешь... Зачем, если знаешь сам, знаешь  лучше?
Трогал меня руками. Они твердые, теплые. Живой не почувствует тебя,  ты  -
Дух. Я чувствовал. Значит, тоже  Дух.  Скажешь:  "Нет"?  -  Хромой  выждал
немного. Ухмыльнулся. - Не скажешь. Не можешь сказать, потому  что  правду
говорю.
     Странный подпер голову кулаками, проговорил неожиданно:
     - Плохо живет Племя. И будет жить еще хуже. Люди стали убивать Людей.
Долго теперь будут убивать - всегда. Хромой не понял:
     - Безносый сдох - некому убивать. Э?
     - Безносый не сам придумал убивать, - Странный  хмыкнул.  -  Научили.
Нет Безносого, научат другого.
     - Кто? Научили - кто?
     Но Странный молчал, только морщился, глядя в огонь,  и  алые  отсветы
скользили по его лицу.
     Новая мысль вдруг поразила Хромого. Он подполз к  Странному,  схватил
за плечо:
     - Не хочешь  рассказать  дорогу?  Не  рассказывай.  Отведи.  Приди  к
Племени, научи найти Убийцу  Духов,  найди  того,  кто  сказал  Безносому:
"Убей". Люди не смогут сами...
     Странный сильно потер ладонями лицо, глянул в просящие глаза Хромого.
Странно глянул, никто еще так не глядел. Потом  улыбнулся  -  горько,  как
старый:
     - Хорошо. Пойдем. Пойдем, когда взойдет Слепящее.
     Морщась, переждал шумный восторг Хромого и опять сказал непонятное:
     - Ты можешь вернуться. Ты не Дух - живой. Человек.
     Хромой захлопал ресницами:
     - Почему?
     - Потому что не умер.
     - Почему не умер? Убивал Безносый.  Только  щенок  не  убьет  дубиной
сзади сверху. Безносый не щенок - воин. Не  убил...  Убивал  поток,  долго
убивал, об камни. Не убил. Безносого убил, убил сильного. Недобитого -  не
убил. Целую жизнь - съел, кусочек - не смог. Так бывает?
     - Бывает, - Странный смотрел с непонятной жалостью. - Ты ведь  был  у
Людей Звенящих Камней, Хромой. Они выпустили тебя, позволили жить.  Ты  им
нужен. Они тебя берегут. Сделали так, что с  тобой  не  случается  плохое.
Случается только хорошее. Они могут так.
     Хромой напряженно думал: обманывает Странный или  нет?  Не  придумал,
спросил:
     - А почему ты будто живой, если я трогаю? - Он  вдруг  растерялся.  -
Или ты тоже не Дух, тоже живой?..
     Странный засмеялся тихонько:
     - Духа трудно отличить от живых. На ощупь нельзя. Другим  отличаются,
внутри.
     Хромой подумал немного, потом спросил:
     - Но я - живой?
     - Да, - Странный снова отвернулся к огню. - Ты - живой. Успокойся.


     Когда они поднялись на Плоскую Гриву, и впереди, до самого горизонта,
заиграла веселыми бликами гладь Озера, Странный остановился.
     - Дальше пойдешь один, - он глянул мельком в огорченное лицо Хромого,
перевел взгляд на Хижины, чернеющие среди озерного  блеска.  -  Не  скули.
Слушай. Пойдешь, скажешь: "Дух Странного покинул  Заоблачную  Пущу.  Готов
снизойти в Хижины, помочь Людям, наказать желающих зла.  Если  Люди  хотят
слушать Странного, пусть скажет Большой Тамтам". Запомнил? Тогда иди.
     Хромой побрел медленно, оглянулся. Странный стоял,  крепко  расставив
ноги, похлопывал себя по ладони короткой массивной дубинкой.  Дубинку  эту
Хромой заметил еще  в  пещере.  Странная  она  была,  эта  дубинка.  Такая
тяжелая, что Хромой - молодой сильный воин - не смог  удержать  ее,  когда
рассматривал, уронил на камень, сломал. Не дубинку сломал - камень.
     Хорошая дубинка. Тоже, наверное, Убийца Духов.  Но  не  из  Звенящего
камня - из непонятного... А раньше, пока Странный был жив, такой дубинки у
него не было. Нашел в Заоблачной Пуще? Или сделал? Если сделал -  как,  из
чего? Не забыть, спросить... Но это потом, не сейчас.
     Хромой  встряхнулся  всем  телом,  будто  вылез  из  холодной   воды,
отвернулся от Странного, быстро пошел к Хижинам, повторяя  слова,  которые
должен сказать Людям.
     Резвившиеся на мелководье щенки издали заметили фигурку двуногого,  с
визгом и воплями кинулись на мостки. И Косолап, следивший на берегу,  тоже
заметил, вскочил, вскинул копье. Потом узнал, уставился на подошедшего:
     - Хромой... А Безносого нет... Где Безносый? Хромой попытался  обойти
его, не останавливаясь: зачем говорить с глупым? Но Косолап не  пустил  на
мостки, оттолкнул - сильно, сердито:
     - Почему молчишь? Очень  голодный  был,  съел  язык?  Говори!  Почему
Безносого не поймал?!
     Хромой рассвирепел:
     - Ты долго сидел на жаре! Слишком долго  сидел:  в  голове  растаяло,
вытекло через  уши!  Совсем  глупый  теперь!  Я  Щенка  ходил  ловить,  не
Безносого! Не сам придумал ловить.  Сказали:  "Хромой  и  Безносый,  идите
ловить Щенка". Все так сказали,  и  Каменные  Плечи  сказал,  и  Хранитель
сказал... Забыл, нехорошего тебе в пасть?!
     - Сам будешь в болоте ползать, нехороших жрать!.. -  Косолап  посинел
от крика, глаза его налились кровью. - Хранитель - падаль!  Вилял  языком,
всегда вилял языком! Больше  не  виляет  -  сдох!  И  Безносый  -  падаль,
трупоед! Тоже вилял языком! А ты с ним  ходил,  долго  ходил,  -  не  смог
поймать, потерял. Иди назад, не приходи, пока не поймаешь!
     Хромой набрал побольше воздуха в  грудь,  рявкнул  так,  что  Косолап
присел с перепугу:
     - Сдох Безносый!  Сдох!  Плохой  след  мне  показал,  долго-долго  по
плохому следу водил, потом убивать  стал.  Не  убил  -  сам  сдох!  А  ты,
вонючий, отойди в сторону, пусти. Не пустишь -  без  зубов  будешь  дальше
жить! Мне говорить надо. Не для тебя говорить - для всех!
     Хромой кинулся на Косолапа, но ударить  его  не  успел.  Чья-то  рука
перехватила вскинутый кулак, отбросила в сторону. А  мгновением  позже  от
легкого толчка той же руки отлетел  в  другую  сторону  Косолап.  Каменные
Плечи,  шагов  которого  не  расслышали  оглушенные   собственным   криком
спорщики, буркнул, не глядя на них:
     - Настоящие Люди убивали Настоящих Людей. Убивали - так было.  Теперь
хватит. Разве мало немых вокруг?
     Он помолчал, подергал продетое в нос кольцо, оглянулся на мостки, где
уже толпились сбежавшиеся смотреть на крикливую ссору:
     - Хромой говорил для Косолапа, но я услышал:  Безносый  сдох.  Хромой
был виноват перед  Племенем.  Теперь  не  виноват.  Теперь  Племя  забудет
плохое, будет помнить  хорошее.  Настоящие  Люди  запомнят:  "Хромой  убил
Безносого, делавшего зло". Так - правильно?
     Толпа на мостках одобрительно  загорланила,  кто-то  полетел  в  воду
из-за чрезмерной радости стоящих рядом.
     Каменные Плечи отвернулся, глянул в оторопелое лицо Хромого:
     - Хотел говорить для всех?
     Хромой кивнул.
     - Говори. Все здесь.
     - Дух Странного вышел из Заоблачной  Пущи.  Велел  сказать  Настоящим
Людям... - Хромой запнулся; стараясь вспомнить получше  скребанул  ногтями
макушку. -  Велел  сказать:  "Хочу  найти  Священный  Нож,  хочу  наказать
делавших зло. Приду к Хижинам, когда услышу голос Большого Тамтама".
     Люди стихли в испуге, некоторые попятились  к  Хижинам  -  прятаться.
Ведь Духи никогда еще не приходили к Племени, никто из живых не встречался
с ними. Никто. Кроме Хромого,  и  кроме  давно  убитого  Странным  Шамана,
которого почти никто уже не помнил. Да еще  Хранитель  часто  рассказывал,
что беседует с Духами. Но ведь Хранитель врал...
     Каменные Плечи задумчиво поскреб подбородок, подумал. Потом сказал:
     - Духу не нужно приходить. Незачем. Люди нашли тех,  кто  хотел  зла.
Никто не помогал - сами нашли. И наказали. Тебя не было - не знаешь.
     Он повернулся, двинулся к мосткам, на ходу буркнул через плечо:
     - Иди за мной. Сам увидишь...
     Каменные Плечи шел, не обращая внимания на толпу, и  кто-то  из  тех,
кто не успел или не додумался перебежать на настил, снова свалился в воду.
Хромой бы так не смог, но ему и не пришлось: когда он подошел  к  мосткам,
там уже было просторно.
     Они пришли к Святилищу, и Каменные Плечи ткнул пальцем в  непонятное,
примотанное ремнями к жердям у стены:
     - Смотри...
     Хромой посмотрел. Две руки, две ноги... Ребра выпирают  сквозь  сухую
грязную  кожу...  Человек?  Хромой  в  тягостном  недоумении   разглядывал
заплывшую кровавыми сгустками  плешь,  всматривался  в  лицо  -  страшное,
вздувшееся  черно-багровыми  кровоподтеками.  И  вдруг   узнал:   Щенок...
Мертвый? Нет, дышит. Трудно дышит, медленно.
     А Каменные Плечи кривился, будто съел нехорошее, говорил:
     - Помнишь, как Безносый сказал тогда всем? Безносый сказал: "Я видел:
Щенок вылез на берег, убежал в заросли". Безносый врал. Щенок  не  вылезал
на берег, не убегал. Щенок прятался под настилом в воде, между сваями. Там
его нашел Косолап, нашел после того, как ушли ты и  Безносый.  Безносый...
Он знал, как тебя обмануть. В ту ночь я послал  Голова  Колом  следить  за
пещерой немых. Безносый повел тебя там,  где  шел  Голова  Колом,  сказал:
"Здесь шел Щенок, его след." Ты поверил.
     Каменные Плечи передохнул, заговорил снова:
     - Безносый был умный - всех обманул. И  тебя  обманул.  Знал:  Голова
Колом - воин. Пойдет следить за немыми - будет прятать след.
     Хромой слушал плохо, все  смотрел  на  Щенка,  кусал  губы.  А  когда
Каменные Плечи снова умолк, тихо спросил:
     - Зачем со Щенком так сделали?..
     Каменные Плечи скрипнул зубами, прорычал:
     - Знал нужное.
     Спрашивали - не  говорил,  плакал.  Сделали  плохо  -  сказал...  Про
Хранителя сказал. И про Безносого. Это Хранитель придумал про амулет.  Дал
Щенку красивый камень, научил: "Отнеси Хромому, пусть сделает  из  мягкого
камня нож. Такой, как Нож Странного."  Когда  ты  отдал  Щенку  сделанное,
Хранитель забрал у него.
     А ночью к Щенку пришел  Безносый,  ударил  дубиной.  Щенок  не  умер,
притворился. А Безносый подумал: убил Щенка.  Сбросил  в  воду.  Хранитель
украл Убийцу Духов, оставил в Святилище дрянной  камень.  Потом  Хранитель
сказал всем, что я виноват, что меня убить надо. Потом ты сказал всем  про
Щенка. А потом - помнишь? Помнишь, Хранитель выл: "Пусть  Хромой  не  один
идет ловить Щенка, пусть идет с Безносым!" Помнишь? Так было!
     - Помню. Было, - Хромой поскреб затылок, глянул  искоса  на  Каменные
Плечи. - Что ты говорил - я все понял. Я не понял:  зачем  со  Щенком  так
сделали? Так не  надо,  плохо.  Виноват  Щенок  -  убейте.  Не  виноват  -
отпустите жить...
     - Нельзя отпустить, - Каменные Плечи  подошел  к  Щенку,  тронул  его
ногой. - Нельзя. И убить - нельзя. Много сказал. Пусть еще  скажет.  Пусть
скажет, где Нож Странного. Скажет - жить будет...
     Хромой испуганно дернулся:
     - Не нашли?! Убийцу Духов не нашли?!
     - Нет, - Каменные Плечи вздохнул, понурился. - Не нашли. И  Хранитель
не сказал, куда дел. Не успел сказать - слишком быстро умер...
     - А если Щенок не знает? Если не скажет?
     - Знает, - Каменные Плечи говорил тихо, в глазах его  была  тоска.  -
Скажет. Или к Настоящим Людям придет зло. Большое.  Надолго  придет...  Не
хочу, не хочу!.. - он вцепился ногтями в лицо и тихо завыл.
     Хромой глядел на него, скреб макушку, думал. А вой не стихал, он креп
и множился, и остолбенелый Хромой понял вдруг, что воет не только Каменные
Плечи - воют многие. Он оглянулся, увидел, что Люди  пришли  с  Святилищу,
стоят вокруг... Хромого поразила непонятная схожесть этих  давно  знакомых
лиц, таких разных прежде. Как, почему? Он ведь не знал,  что  так  бывает,
когда на многих лицах стынет  одинаковое  выражение  жалкого  безысходного
страха. Не знал, потому что не видел такого раньше.
     Страх перед непонятным, страх перед грядущими бедами... Он был  почти
осязаем, он давил, выматывал сердца тягучей  надрывной  болью,  и  Люди  -
могучие воины, выносливые добытчицы-женщины - ощущали вдруг  беспомощность
своей силы против страшной мощи надвигающегося неведомого зла.
     А потом сквозь толпу проскользнула Кошка, подошла, прижалась к  груди
мокрым лицом. Хромой гладил вздрагивающие плечи, наклонялся, вслушивался в
едва различимый шепот:
     - Плохо без тебя... Так плохо было...
     И Кошка заскулила - тонко, жалобно, зашмыгала носом,  а  он  бормотал
растерянно, готовый и сам заскулить:
     - Зачем плачешь?.. Не надо... Ведь пришел уже, вернулся...
     Кошка запрокинула голову, взглянула в лицо:
     - Я  не  потому.  Страшно...  Потеряли  Нож  Странного,  нечем  стало
защититься от Злых. И они пришли, Злые, и теперь Люди делают Людям зло. Не
было еще так, страшно так, не хочу...
     Хромой взглянул на Каменные Плечи, на всхлипывающую толпу, крикнул:
     - Пусть придет Дух Странного! Пусть найдет Убийцу Духов!
     Никто не ответил, будто и не кричал Хромой.  Молчит  Каменные  Плечи,
горбится, прячет лицо в ладонях. И остальные молчат. И тогда  стиснутый  в
толпе Косматая Грудь понял: снова можно говорить. Если  сейчас  сказать  -
будут слушать, сделают. Он рванулся, вытолкался к Хромому, обернулся лицом
к стоящим:
     - Без Священного Ножа Настоящие Люди  станут  добычей  Злых.  Падалью
станут! - голос его сорвался на сиплый визг. - Кто, кроме Странного, может
найти Нож Странного?! Никто! Хромой, буди Большой Тамтам!  Пусть  говорит,
пусть зовет!
     И  тугая,  почти  прозрачная  от  древности  своей   кожа   загудела,
загрохотала под торопливыми кулаками Хромого. А когда она  смолкла,  когда
стих ворчливый гул в брюхе Большого Тамтама, в нависшей  тишине  прозвучал
твердый и звонкий голос:
     - Меня позвали, и я пришел.
     Полог Святилища шевельнулся,  метнулся  в  сторону  и  Дух  Странного
выступил из темноты, встал  на  настиле  -  жилистый,  мускулистый,  будто
живой. Вздох пугливого изумления прошелестел над оцепеневшей толпой. А Дух
стоял, похлопывал себя по ладони короткой дубинкой, спокойно  и  выжидающе
разглядывал Настоящих Людей.
     Косматая Грудь  хотел  говорить,  рассказать,  но,  увидев  властный,
запрещающий взмах руки Странного, попятился,  торопливо  вжался  в  толпу.
Все.  Кончилось.  Теперь  снова  не  будут  слушать...   Старик   украдкой
всхлипнул: так мало слушали, так  хотелось  говорить  еще!..  Если  бы  не
сказал, Странного не позвали бы. А теперь не  дает  говорить,  сам  хочет.
Обидно...
     Тем временем Настоящие  Люди  задвигались  понемногу,  зашептались  -
первый испуг прошел. Да, появился Дух, да, он пришел странно.  Ну  и  что?
Ведь все знают, даже не сменившие еще зубов щенки знают: Духи есть. А если
они есть, почему не могут прийти, показаться Людям? Хромой же видел Духов,
не просто Духов - Злых видел. И ничего, живой. Потолстел даже. А этот  Дух
хороший, пришел спасать. Так зачем бояться? Непонятно пришел,  из  пустого
Святилища? Значит, так захотел. Не станет же Дух приходить по мосткам, как
всякий!
     Те  из  помнивших  Странного,  кому  удалось   протолкаться   вперед,
рассматривали Духа внимательно и придирчиво. Он? Или не он? Он. Такой  же,
каким был прежде, чем умер. И говорит так,  как  говорил  живой  Странный,
голос звенит, будто Священный Нож ударяет о камень:
     - Я узнал: Племя Настоящих Людей плохо живет теперь. К  Людям  пришло
зло, и Люди стали, как Злые. Не прогонят зло - умрут. Все умрут.
     Дух умолк, медленным взором обвел толпу. Люди молчали. Молчал  хмурый
Каменные Плечи, молчал задиристый Косолап, и  Укусивший  Корнееда  молчал,
ковырял в носу - думал. А кто-то уже всхлипывал,  жалея  себя  и  всех,  и
кто-то заскулил - негромко, тоскливо...
     Но тише! Он снова говорит, слушайте...
     - Когда я был жив, Настоящие Люди слушали умных стариков.  Теперь  не
слушают умных - слушают сильных. Почему?
     Дух снова замолк, и в наступившем безмолвии послышался чей-то голос -
тихий, несмелый:
     - Каменные  Плечи  умный.  Сильный  и  умный.  Хорошо  говорит,  надо
слушать... - Пусть так, - Дух скривил губы в непонятной улыбке.
     - Но Каменные Плечи не будет жить  без  конца.  Кого  будете  слушать
после? Умный редко бывает сильным. Не будет больше  такого,  как  Каменные
Плечи - кого будете слушать? Сильного? Умного?
     Поднялся галдеж.  Каждый  хотел  ответить,  но  никто  не  знал,  что
отвечать.
     Дух Странного задал странный вопрос.  Кто  думал,  что  будет,  когда
Каменные Плечи уйдет в Заоблачную Пущу? Никто. Разве только  сам  Каменные
Плечи...
     Странный вскинул руку, гаркнул так, что  умолкли  все.  Потом  сказал
раздраженно:
     - Не понимаете. Хочу, чтобы поняли! Не поймете - зачем  находить  для
вас  Священный  Нож,  зачем  возвращать  вам  Убийцу  Духов?  Ведь   снова
потеряете...
     Он зашарил торопливым  взглядом  по  толпе,  заметил,  как  старается
спрятаться за спинами стоящих рядом Косматая Грудь, улыбнулся:
     - Подойди, старый. У  тебя  длинная  память,  длинней,  чем  у  всех,
которые здесь. Расскажи, кого слушали Настоящие Люди, пока я был мертв?
     Косматая Грудь не поверил своим ушам. Вспомнили!  Хотят  слушать!  Он
захихикал от восторга, спохватился, зажал рот рукой.
     Очень трудно казаться умным,  когда  хочется  скакать  и  визжать  от
радости, когда губы сами собой разъезжаются в глупой  улыбке  так  широко,
будто вздумали выпихнуть  уши  на  затылок...  Да,  это  было  трудно,  но
Косматая Грудь справился. Он медленно и важно подошел к Духу, стал  рядом,
поднял к небу задумчивые глаза, вспоминая. Потом неторопливо заговорил:
     - Раньше, когда еще не начались зимние дожди... Не эти, которые  были
недавно, а те, что были прежде, чем эти... Тогда  Настоящие  Люди  жили  в
Хижинах у Реки и слушали Беспалого - он был старый и  умный.  А  Беспалый,
прежде, чем сказать Людям, спрашивал других стариков. И всем было  хорошо,
и все часто бывали сыты, и немые боялись приближаться к Хижинам Племени. А
Злые... Злые совсем не приходили тогда.
     Но потом Настоящие Люди видели  сон.  Одинаковый.  Все.  Будто  ночью
пришли Непонятные. Они были как Люди, но без пальцев на ногах. Они  ходили
по берегу Реки, заходили в пещеру, где ты жил прежде, чем умер. И в пещере
шипело и блестело красным. Такой он  был,  этот  сон.  Беспалый  спрашивал
стариков, думал. Сказал: "Настоящие  Люди  должны  уйти".  И  Люди  сожгли
старые Хижины и ушли. Люди прогнали немых и стали жить в их Хижинах здесь.
Но немых было много, и многие, многие  Люди  умерли...  Беспалый  умер,  и
старики... Один я остался из стариков.
     Тогда воины стали слушать Длиннозубого,  который  лучше  всех  убивал
немых. Но  Длиннозубый  был  глупый.  Он  говорил  плохое,  и  Люди  плохо
охотились, и были голодные. А немые приходили по ночам и убивали. И  тогда
Каменные  Плечи  сказал  Людям:  "Не  слушайте  глупого,  слушайте  меня".
Длиннозубый хотел говорить, но Каменные Плечи убил Длиннозубого,  спросил:
"Кто еще не хочет делать,  что  я  скажу?"  И  Люди  молчали,  потому  что
Каменные Плечи был самым сильным, и никто не хотел умереть...
     - Ты сказал нужное! - Странный воздел руки, голос его загремел, будто
зарычал Желтый Убийца. - Слушайте, Люди! Слушай, ты,  Каменные  Плечи!  Ты
умный, ты сильный - сильнее всех. Но ты  будешь  стареть.  И  будет  день,
когда более сильный скажет: "Не слушайте глупого, слушайте меня".  Скажет,
как ты сказал Длиннозубому. А если ты не уступишь, он убьет тебя так,  как
ты убил Длиннозубого. Но ты ведь не хочешь,  Каменные  Плечи?  Не  хочешь,
чтобы такой день пришел? Ты хочешь всегда быть самым сильным, э? И поэтому
ты научил Щенка дать Хромому Закатный Камень. Чтобы Хромой сделал нож, как
Убийца Духов, но мягкий. А потом  ты  научил  Безносого  вилять  языком  и
убивать. А потом ты бил Щенка, не давал ему есть, пока  Щенок  не  сказал:
"Нож украл Хранитель". Но ведь это не Хранитель  украл  Убийцу  Духов,  э?
Ведь это ты украл, Каменные Плечи, э?
     Странный умолк. Стало тихо: ошарашенная его  словами  толпа  силилась
осознать сказанное. Силилась, и не могла. И тогда Каменные Плечи заговорил
- тихо, почти не раскрывая брезгливо кривящихся губ:
     - Я слушал. Долго слушал. Не понимал. Теперь понял. Ты...  он  уперся
тяжелым, как камень, взглядом в лицо Странного. - Ты - Злой!  Стал  совсем
как Странный, чтоб верили, пришел вилять языком, пришел делать  злое.  Кто
поверит твоим глупым словам? Никто. Не я  научил  Безносого  убивать.  Все
знают: Хранитель научил Безносого.
     Каменные Плечи обвел взглядом толпу: - Кто  захотел,  чтобы  Безносый
шел с Хромым ловить Щенка? Я захотел? Или  это  Хранитель  сказал:  "Пусть
Безносый идет с Хромым, пусть следит за Хромым?" Те, кто помнят, как было,
говорите!
     - Безносого послал Хранитель, не ты! - взвизгнул кто-то, и визг  этот
утонул в одобрительном реве всех.
     - Хранитель не хотел посылать Хромого одного, - Странный  не  кричал,
говорил спокойно, но слова его почему-то  не  потерялись  в  разноголосице
толпы. - Хранитель послал Безносого потому, что думал:  Безносый  виноват,
должен был следить ночью - не следил. Пусть идет с Хромым, загладит  вину.
Я другое спрошу. Безносый повел Хромого там, где шел Голова  Колом.  Повел
по следу, который прятали, хорошо прятали, - нельзя понять, кто прошел.  Я
спрошу: кто сказал Безносому, что от берега идет такой след? Кто знал, что
есть такой след? Молчите?  Я  скажу  вам,  молчащие:  только  двое  знали.
Каменные Плечи и Голова Колом знали. Но Голова Колом - умный воин. Мог  он
болтать, что идет следить за немыми?  Воины  скажут:  "Не  мог".  В  озере
плавают утонувшие, в кустах шныряют маленькие, в  небе  летают  кусючие  и
крылатые, головы немых сохнут на кровлях. Все  они  слушают,  что  говорят
Настоящие Люди. Нельзя болтать. Услышат -  поплывут,  побегут,  полетят  к
немым; сухие черепа нашепчут - утренний ветер разнесет: Голова Колом  идет
следить. Немые узнают,  подстерегут,  убьют.  Каждый  воин  знает:  нельзя
болтать, если хочешь следить незамеченным, нападать неожиданным... Так кто
рассказал Безносому, где шел Голова Колом, где его след? Только глупый  не
поймет - кто.
     Дух  Странного  помолчал,  вслушиваясь  в   приглушенные   перебранки
Настоящих  Людей.  Он  приметил,  как  плотная  до  сих  пор  толпа  стала
расползаться, делиться надвое... Улыбка удовлетворения тронула тонкие губы
Странного, и он заговорил снова:
     - Каменные Плечи сказал: "Безносого послал  с  Хромым  не  я,  послал
Хранитель. Значит, Хранитель - плохой, я - хороший", - так он сказал. А  я
скажу: это не значит ничего. Что бы случилось, если бы Хранитель послал не
Безносого, послал другого? Хромой и тот, кого послал бы Хранитель,  пришли
бы к Безносому, сказали: "Ты видел, где Щенок вылез на берег, больше никто
не видел. Покажи: где?" Кто мог бы помешать Безносому  показать  им  след,
который оставил Голова Колом, сказать: "Здесь шел Щенок"? Кто мог помешать
Безносому пойти за ними, обогнать, убить из засады? Никто! Настоящие Люди,
говорю вам: думайте!
     Но Людям некогда было думать. Люди орали друг на друга - все  громче,
все злее. Люди спорили, и споры эти не могли не закончиться злом. Те,  кто
помнил живого Странного, верили его Духу. Но  Странного  помнили  не  все.
Многие, слишком многие сбились в плотную кучу, загораживая Каменные  Плечи
от прочих...
     И снова взметнулись к безоблачному безмятежному небу руки  Странного,
и почему-то умолкли спорящие, грозящие, и  стало  тихо.  Странный  опустил
руки, сказал устало:
     - Настоящие Люди решили драться? Зачем? Будут  драться  все  -  умрут
слишком многие. А если будут драться двое, только один  умрет.  Я  говорю:
Каменные Плечи украл, учил убивать. Каменные  Плечи  говорит:  Странный  -
Злой, виляет языком. Пусть будем драться я и Каменные Плечи. Пусть хорошие
Духи решают, кого убить.
     Кто-то завизжал:
     - Ты хочешь зла! Чем может человек убить тебя,  если  ты  -  Злой?  У
Людей нет больше Убийцы Духов!
     Странный не успел ответить, Каменные Плечи опередил его:
     - Хромой убивал Злых из лука.  Мой  лук  убивает  не  хуже,  чем  лук
Хромого,  -  он  ощерился,  не  сводя  бешеных  глаз  со  спокойного  лица
Странного. - Здесь тесно для боя. Пойдем на берег, ты умрешь там.
     Слепящее опускалось по небесному  склону,  и  тени  Хижин  наливались
густой чернотой, росли, выползали на озерный берег. Вечер не наступил еще,
но он назревал в безмолвии и безветрии,  как  назревают  летние  грозы.  В
безмолвии? Нет. То, что невнимательному показалось бы  тишиной,  слагалось
из многих звуков - монотонных и  ненавязчивых.  Чистые  и  мелкие  озерные
волны  с  тихим  шелестом  набегали  на  галечную  отмель,   всплескивали,
разбиваясь о  сваи  Хижин,  и  сваи  отзывались  на  этот  плеск  тягучими
скрипами... И все это тонуло в негромком и тревожном многоголосом  ропоте:
толпящиеся на мостках и на берегу Настоящие Люди с  напряженным  вниманием
всматривались в двоих, которые вот-вот начнут убивать друг друга.
     Только небольшая полоска прибрежной гальки разделяла Дух Странного  и
Каменные Плечи. Они не торопились -  стояли,  разглядывая  друг  друга,  и
огромные тени их неподвижно застыли на крутом откосе нависшей над  берегом
Плоской Гривы.  Каменные  Плечи  был  спокоен,  во  взгляде  его  сквозила
снисходительная жалость к неумному, который сам  торопит  свою  смерть.  И
ведь не простую смерть, открывающую путь в Заоблачную  Пущу,  а  страшную,
которая навсегда.
     Каменные Плечи был уверен  в  своем  умении  убивать.  Даже  такой  -
спокойный, обмякший - он был  страшен.  Его  огромное  тяжеловесное  тело,
умеющее, однако,  нападать  стремительно  и  внезапно,  холмилось  мышцами
нечеловеческой мощи, в узловатых когтистых пальцах лук  казался  никчемной
хворостиной, а тростниковое копьецо терялось, будто стебелек  в  буреломе.
Лук и одно копьецо - другого оружия Каменные  Плечи  не  взял.  Зачем?  До
того, кто зовет себя Духом Странного, шагов  не  больше,  чем  пальцев  на
руках и ногах. Умение, до сих пор не подводившее, не  подведет  и  теперь,
единственное копьецо не  пролетит  мимо,  и  бой  закончится.  Дух  станет
падалью. Пусть. Он захотел сам.
     Странный хмурился, крутил дубинку за привязанный к  рукояти  ремешок,
ждал. Наконец не выдержал, процедил насмешливо:
     - Будем драться? Или будем ждать, пока копьецо пустит корешки в  твою
ладонь?
     - Устал стоять? - Каменные Плечи скривился, медленно  поднял  лук.  -
Сейчас отдыхать будешь. Теперь всегда будешь отдыхать...
     Тупо хлопнула по длинной  волосатой  руке  тетива,  и  толпа  ахнула,
завыла: копьецо ударило Странного в горло, насквозь пробило шею.  Странный
пошатнулся, из раны  хлынул  а  кровь,  залила  грудь,  темными  ручейками
потекла на живот...
     Стиснутый  в  орущей  толпе  Хромой  не  верил   глазам.   От   ужаса
произошедшего оборвалось в груди, из глотки вырвался пронзительный  вопль:
"Не хочу, не надо, не надо!!!" Но стоявшая рядом Кошка рванула за  волосы,
прошипела, заикаясь от возбуждения:
     - Ты не понял, глупый! Совсем ничего не понял! Смотри на тени!..
     Нет, Хромой не смотрел на  тени,  он  смотрел  на  Странного.  И  все
смотрели на Странного, и  стихли  вопли  и  вой,  потому  что  происходило
ужасное. Странный, убитый мгновенно и наповал, не падал, не хотел умирать.
     Он стоял, как стоял, он по-прежнему  небрежно  вертел  свою  дубинку,
кривил губы в жуткой улыбке. А кровь, залившая его грудь и живот, медленно
текла обратно в рану, текла снизу вверх, как не бывает... Вот  уже  только
маленькое пятнышко алеет на его горле, вот и оно исчезло,  не  оставив  ни
следа, ни шрама - гладкая кожа, будто и не било в нее копьецо...
     Странный тронул шею кончиками пальцев, ощерился:
     -  Что,  Каменные  Плечи,  не  сумел  убить  Духа?  Зря   не   сумел,
пожалеешь...
     Он резко  дернул  рукой,  перехватив  дубинку  за  рукоять,  двинулся
вперед. Каменные Плечи пятился, таращился на Странного в тупом  изумлении,
беззвучно шевелил трясущимися губами... И вдруг с бешеным ревом  вырвал  у
себя из носа  кольцо,  отшвырнул  его  вместе  с  куском  кровавого  мяса.
Обезображенное лицо обернулось к толпе, хищный взгляд заметался, выискивая
нужное.
     Нашел. В тяжелом  упругом  прыжке  Каменные  Плечи  выхватил  из  рук
шарахнувшегося воина копье и ринулся навстречу Духу.  Оглушенный  ревом  и
визгом  беснующихся  вокруг,  Хромой  видел,  как  Странный  скорчился  от
страшного удара в живот, как отскочил Каменные Плечи,  выставив  дымящееся
красным копье... А Кошка возбужденно дышала в самое ухо, больно  цеплялась
ногтями за плечи, визжала в неуместном восторге:
     - Тени! Снова тени!
     Хромой глянул на нее, увидел горящие глаза, красные пятна на  скулах,
трясущиеся от возбуждения губы... Как она может смотреть  на  тени,  когда
убивают Странного? Чему обрадовалась? Головой заболела?
     Странный... Неужели умрет, не увидев крови врага?  Или...  Или  снова
случится непонятное? Случилось.
     Странный жив. Стоит, крепко упершись ногами  в  гальку,  и  ни  капли
крови нет на его животе. А Каменные Плечи озадаченно рассматривает ставший
чистым наконечник копья.
     - Я думал: ты - умный, - Странный гадливо щурился на своего врага.  -
Зря думал так. Ты - глупый, совсем глупый. Бросаешься, бьешь... Зачем?  Не
сможешь убить, вспотеешь только.
     Каменные  Плечи  выронил  копье,  медленно  выпрямился.  Челюсть  его
отвисла, залитый  кровью  подбородок  трясся,  бешеная  безысходная  злоба
мрачным пламенем полыхала в глазах. - Смогу убить! Убью! - Каменные  Плечи
не говорил - рычал, захлебывался кровавой слюной. - Хорошие  Духи  сильнее
тебя, Злой! Помогут мне!
     Его  рука  метнулась  в  складки  окутывающей  могучее  тело   шкуры,
вцепилась во что-то скрытое грязным заношенным мехом, рванула, и на глазах
взвывшей от изумления толпы вспыхнуло-заиграло  тусклыми  бликами  широкое
лезвие Звенящего Камня.
     -  Вот!  Смотрите,  вы,  не  верившие!  -  Голос  Странного   гремел,
перекрывая истерические вопли Настоящих Людей. - Для этого мига не  убивал
я его, этого ждал! Украденное в руке укравшего!
     А Каменные Плечи уже крался к нему, рычал: - Нет, Злой!  Это  не  Нож
Странного! Это Хорошие Духи помогли, сделали мой старый нож Убийцей Духов.
Чтоб я смог воткнуть его в твою вонючую пасть!
     - Ты давно придумал соврать так, - Дух  Странного  говорил  громко  и
звонко, его слышали все. - Ты вынул бы мой нож  еще  тогда,  у  Святилища,
воткнул бы его в шею Хранителя, сказал бы:  "Духи  сделали  Священный  Нож
дрянным камнем, мой нож сделали Убийцей  Духов.  Не  я  убил  Хранителя  -
Хорошие Духи наказали его злобу". И Нож стал бы твоим  навсегда,  навсегда
сделал бы тебя самым сильным. Но у Святилища тебе помешал врать Хромой.  А
теперь помешаю я!
     Странный вскинул руку, шагнул вперед:
     - Это мой Нож! Мой, только  меня  будет  слушать!  Ты,  укравший,  не
сможешь держать его, сожжет твою руку!
     Каменные Плечи  замер  на  миг,  с  опаской  глянул  на  свой  кулак,
сжимающий рукоять... И вдруг с визгом отшвырнул Нож, завыл, затряс  рукой.
На толпу пахнуло горелым мясом.
     - Вот и все, - Странный улыбался, но ни веселья, ни торжества не было
в этой улыбке. - Теперь все знают,  кто  украл  Священный  Нож,  кто  учил
Безносого убивать Настоящих Людей.  Теперь  можешь  умереть.  И  никто  не
заскулит по тебе...
     Каменные Плечи обвел мутным взглядом толпу, увидел, как отступают  от
него Люди, как отворачиваются, прячутся друг за друга, за спину Странного;
увидел злобный оскал Хромого, его пальцы, до белизны в суставах стиснувшие
древко копья; увидел брезгливую жалость в глазах Кошки...
     Он сгорбился, поднес к  лицу  скрюченные,  трясущиеся  от  напряжения
пальцы, захрипел:
     - Я не хотел зла!  Племени  зла  -  не  хотел!  Пока  Настоящие  Люди
слушали, что я говорил, они были сыты, и смерть приходила нечасто.  Хотел,
чтобы так было долго, всегда!.. Хотел сделать хорошее!..
     - Хорошее... - Странный сплюнул. - Хранителя и Безносого твое хорошее
увело в Заоблачную Пущу. А Хромой и Щенок? Твое хорошее останется  с  ними
всегда - шрамами останется, болью в костях... Ты хорошо  хотел,  но  плохо
делал. И хорошее, которого ты хотел, стало злом.
     Каменные Плечи рванул себя обеими руками за волосы, замотал головой и
вдруг беззвучно бросился на Странного, ударил  всем  телом,  сдавил  горло
могучими пальцами... А потом был  тупой  хрусткий  удар,  и  тяжелое  тело
самого сильного из  Настоящих  Людей  грузно  осело  на  гремучую  гальку,
дернулось несколько раз и обмякло. Каменные Плечи  стал  трупом.  Странный
смотрел на него угрюмо и молча, и Хромой смотрел на труп молча и злобно, и
Кошка смотрела на убитого, брезгливо кривилась, молчала, и Настоящие  Люди
молчали, смотрели на мертвого и не могли поверить, что он мертв.  А  потом
Косматая Грудь прошепелявил растерянно:
     - Убил... - он глянул на Странного, и в глазах его был горький упрек.
- Зачем убил? Пусть плохой был, но сильный, умный. Говорил - все  слушали.
А теперь? Кого теперь слушать будут?
     - Тебя, - Странный отвернулся, наконец, от трупа. - Слушайте, Люди...
Слушайте умных, даже если они слабые. Слушайте стариков. Не одного -  всех
стариков слушайте,  сколько  будет...  Старики  всегда  умные.  Глупые  не
становятся стариками...
     Он помолчал, добавил непонятно:
     - У вас не становятся, пока.
     Потом взглянул на сморщившееся  в  счастливой  улыбке  лицо  Косматой
Груди, усмехнулся, поднял Звенящий Нож:
     - Я не оставлю вам Убийцу Духов. Рано. Вы еще  глупые.  Делаете  злое
даже когда хотите хорошего... Скорее  станьте  умными,  Люди,  и  Звенящий
Камень станет ваш. Навсегда - ваш.
     Странный повернулся, неторопливо зашагал прочь, и вскоре его одинокая
фигура исчезла за гребнем Плоской Гривы.



                                    3

     Странный шел медленно, тяжело. Он часто оглядывался, и  тогда  Хромой
падал в высокие, не успевшие еще выгореть травы, подолгу  лежал,  не  смея
шевельнуться, шалея от теплого дурмана пушистых метелок.
     Он побежал догонять Странного, потому что Кошка рассказала про  тени.
Побежал и догнал. Это было легко - Странный шел так, будто знал, что будут
догонять, будто ждал того, кто догонит. Так почему же Хромой,  догнав,  не
поторопился окликнуть, показаться? Таился, крался следом... Почему?  Он  и
сам не знал.
     А небо все выцветало, темнело, и над  равниной  нависла  предвечерняя
сумеречная тишина. Незаметные днем кочки и бугорки  теперь  выдавали  себя
длинными резкими  тенями,  и  в  неглубоких  балках  тоже  копились  тени,
набухающие, крепнущие, наливающиеся густой чернотой... Скоро  тени  совсем
вырастут, разольются вокруг, затопят равнину мраком, и тогда придет ночь.
     Неужели Странный будет идти ночью?  Ведь  знает:  нельзя  бродить  по
равнине, когда темно. Нельзя, если хочешь увидеть рассвет, если  не  ищешь
смерти. Конечно, Духам клыки ночных убийц не страшны. А Людям?
     Что же делать?  Вернуться,  пока  светло?  Окликнуть?  Нет,  окликать
Странного Хромой не решался. Почему? Почему он не боялся Странного раньше,
когда  боялись  все?  Почему  боится   теперь?   Измученный   непониманием
происходящего, Хромой едва успел броситься в траву, когда  Странный  вновь
оглянулся.
     Что можно увидеть сквозь густые сочные стебли, когда лежишь, вжимаясь
в землю всем телом, досадуя на  это  самое  тело  за  то,  что  оно  такое
заметное? Что можно увидеть так? Ничего. Хромой не мог  видеть  Странного,
но  слышал  его  неторопливо  приближающиеся  шаги,   спокойное   глубокое
дыхание... А потом услышал и голос:
     - Ты решил стать ползучим? Не сможешь: ползучие не бывают хромыми. Им
нечем хромать, у них ног совсем нету - только  голова  и  хвост.  У  тебя,
конечно, тоже есть голова, но глупая. Не знает, что ходить ногами удобнее,
чем ползать животом по колючкам. Вставай! Или ты уже лег спать?
     Хромой приподнялся на четвереньки, опасливо глянул  вверх,  в  хмурое
лицо Странного. Тот мотнул подбородком:
     - Когда по мокрой траве ползал, тебе вода в уши не натекла? В  голове
у тебя не раскисло, не булькает? Нет?  Тогда  почему  забыл,  на  скольких
ногах Люди ходят? Совсем вставай, говорить будем.
     Хромой неохотно выпрямился. Странный  с  интересом  рассматривал  его
хмурое недовольное лицо, грязный исцарапанный нос, всклокоченные  космы  с
запутавшимися в них колючками... Потом спросил:
     - Почему боишься меня?
     - А почему ты вилял языком? - Хромой смотрел  исподлобья,  голос  его
дрожал от обиды. - Почему говорил, что ты - Дух? Давно, до прошлой зимы, у
Речного Жала, заставил меня поверить, что умер. Заставил плакать. А сам не
умирал, жил. И я ходил в долину Злых  один,  и  мне  там  было  страшно  и
больно. А ты не пошел со мной, обманул чтоб не идти...
     Странный закусил губу, прищурился:
     - Ты видел меня мертвым, нашел мой Нож. Значит, я умер  там,  где  ты
нашел мой череп и мой Нож...
     - Нет, - Хромой отчаянно замотал головой. -  Кто  видел  твой  череп,
пока ты был жив? Никто его не видел, потому что он тогда был  головой,  не
черепом. А ты отрезал свои волосы, прилепил  их  к  чужому  черепу,  не  к
своему. Потом убил Корнееда. Положил возле него  череп.  Нож  положил,  не
пожалел. Я увидел, подумал: "Корнеед убил Странного." А ты был живой.
     - Но ты видел: Каменные Плечи убивал меня, но не мог убить. Он ранил,
но раны заживали. Сразу заживали, как не  бывает.  Кто  может  так,  кроме
Духа?
     Хромой шмыгнул носом:
     - Ты. Ты смог так. Но ты не Дух,  ты  живой,  -  он  вздохнул,  будто
всхлипнул. - Тени. Когда Каменные Плечи бил тебя  копьем,  тень  копья  не
касалась твоей тени. И тень его копьеца не касалась  твоей  тени.  Значит,
Каменные Плечи не ранил тебя, бил мимо. Значит, ты заставил  всех  увидеть
то, чего не было. Как заставил меня там, на Речном Жале...
     Странный криво усмехнулся, спросил:
     - Кто, кроме Духа, умеет заставлять всех видеть то, чего не было?
     Хромой искоса глянул на него: - Кто, кроме тебя, умел делать из грязи
горшки? А ловить рогатых в  хитрые  ямы?  А  убивать  маленьким  копьецом,
далеко убивать - кто это умел? Кроме тебя - кто? Никто.  Только  ты  умел,
учил всех. И старый Шаман подумал: "Странный не человек  "Дух".  И  принес
тебе жертву - голову немого принес. А ты взял эту голову - вот так взял  и
ударил Шамана. Головой немого ударил. Много зубов ему выбил - совсем  мало
потом осталось у Шамана зубов. И ты сказал: "Я - человек. Как  вы,  только
умнее". Было так? Или скажешь: "Хромой глупый, забыл"?
     - Нет, не скажу. Так было.
     Странный помолчал, потом неожиданно произнес:
     - Можешь перегрызть мне шею, если про тени догадалась не Кошка.
     - Не стану грызть, - Хромой потупился. - Кошка догадалась.
     - Умная... - Странный вздохнул. - Пусть так. Пусть  я  плохой,  вилял
языком, заставлял тебя плакать. Тогда зачем ты крался за мной?
     Хромой затряс головой, часто-часто зашмыгал носом:
     - Ты не плохой. Делал плохо, очень плохо делал  пусть...  Я  знаю,  и
Кошка знает Странный хороший, добрый. Не могу сказать... Слова глупые, нет
таких, какие нужны сейчас...
     Странный слушал, молчал. А потом сделал непонятное: протянул  руку  и
потрепал Хромого за волосы. Хромой шарахнулся было, заморгал растерянно, и
вдруг заскулил, уткнулся лицом в грудь Странного.
     Они недолго стояли так. Хромой опомнился первым,  отстранился,  обтер
ладонями мокрое лицо. Потом глянул на Странного  и  отвернулся,  чтобы  не
видеть его глаз. Они смущали его, эти глаза, он не понимал их. До сих  пор
только Кошка умела так смотреть на него. И еще - давно, очень давно, много
зим назад - так смотрела на него жилистая седая  женщина,  которую  Хромой
почти забыл, которую боялся вспоминать из-за безысходной тоски,  таившейся
там, во мгле полузабытого.
     А потом Странный тряхнул головой и стал прежним.  И  голос  его  стал
прежним - твердым, жестким:
     - Ты не сказал, почему побежал меня догонять,  Хромой.  Ведь  не  для
того, чтобы рассказывать, какой я плохой и хороший сразу?
     - Нет, - Хромой все еще боялся заглянуть в глаза Странного.
     - Хотел спросить. Как ты узнал, что твой нож украл Каменные Плечи?
     Странный пожал плечами:
     - Тот, кто взял Нож, был умный. Сумел украсть не  своими  руками.  Не
только украсть сумел, сумел узнать, что будет потом, сумел сделать,  чтобы
потом было так, как нужно ему... Кто в Племени мог все это? Ты? Кошка?  Вы
не умеете делать зло. Кто еще?
     - Каменные Плечи... И Хранитель.
     - Хранитель... - Странный усмехнулся. - Хранитель не  мог.  Хранитель
не знал, что Голова Колом уйдет следить за  немыми,  не  знал,  что  будет
след, который прятали.  И  еще...  Стал  бы  Безносый  слушать  Хранителя,
делать, что тот сказал?
     Хромой помотал головой:
     - Нет. Безносый был воин. А Хранитель  не  для  воинов  говорил,  для
женщин. Какую траву есть, когда болит в животе, какую воду нельзя  пить  -
такое говорил. Маленьких рожать помогал... А воины не рожают. Было:  когда
стал Хранителем, хотел говорить и воинам. И  были  такие  воины  -  хотели
слушать. А потом Каменные Плечи сказал: "Хранитель умеет  прогонять  Злых.
Пусть прогоняет зло  из  воинов,  делавших  плохо.  Пусть  наказывает".  И
Хранитель стал наказывать. Стал для воинов  хуже  немого.  Кто  из  воинов
забудет боль, за которую нельзя отомстить? Таких воинов нет. Кто из воинов
ни разу не делал плохо? И таких тоже нет. Все воины злились на  Хранителя.
Очень злились.
     - Вот видишь, ты все понял сам.
     Странный помолчал, потом заговорил снова - тихо, печально:
     - Знаешь, как жалко было убивать Каменные Плечи?  Очень  жалко  было.
Очень  умный  был,  далеко  видеть  умел.  Ведь  нарочно  придумал,  чтобы
Хранитель наказывал воинов. Боялся, что воины станут слушать  Хранителя  -
сделал, чтоб ненавидели... Жалко было убивать, но не мог  я  его  оставить
живым.
     Он очень плохой был, много зла мог сделать  Племени.  Он  уже  сделал
большое зло, не своими руками сделал - чужими. Ты  запомни,  Хромой:  если
делает не своими руками, значит - плохой, очень плохой,  самый  плохой.  И
еще запомни: когда дерутся такие, как  Каменные  Плечи,  больно  Щенкам  и
Безносым. Потому, что Каменные Плечи дерутся не руками Щенками и Безносыми
они дерутся. И Хромыми - тоже. Ты помни это, помни всегда!
     Он замолчал, поднял  воспаленный  взгляд  к  воспаляющемуся  закатным
заревом небу. И Хромой тоже запрокинул к небу хмурое лицо, завыл  тоскливо
и тихо. Там было пусто, в небе. Там не было ни туч, ни крылатых  -  только
щемящая песня прозрачных неярких красок,  только  беспредельная  бездонная
пустота. Страшно... От этой пустоты, от  одиночества,  ею  рожденного,  от
слов Странного - тоска и страх...
     А потом Странный сильно толкнул в плечо - раз, другой:
     - Перестань выть, воин!
     Хромой перестал. Он с силой растер лицо, глубоко  вздохнул  -  резкий
холодный воздух обжег в груди. И страх ушел. Ушел так же непонятно, как  и
нахлынул.
     Странный улыбнулся, спросил:
     - О чем еще ты хотел говорить?
     - Не говорить, - Хромой помялся. - Просить  хотел.  Научи  показывать
то, чего нет. Научи делать так, как ты делал сегодня. Научишь?
     Странный медленно покачал головой. Хромой заморгал, обиженно  скривил
рот:
     - Почему не хочешь учить? Почему боишься стать совсем добрым?  Всегда
учил, теперь не хочешь... Почему?
     Он смотрел на Странного, ждал  ответа.  Но  Странный  молчал.  Хромой
досадливо дернул плечом:
     - Не понимаю. Ты - Странный, делаешь только странное. Учил, теперь не
хочешь учить. Говорил: "Вилять языком  плохо."  Потом  сам  вилял  языком.
Говорил: "Отведу тебя в Долину Звенящих Камней". Потом сделал так,  что  я
один пошел. Хитро сделал - Звенящего Ножа  не  пожалел.  Зачем?  Не  хотел
идти? Тогда зачем говорил: "Пойду"? Я не просил. Не понимаю. Не  люблю  не
понимать, плохо, не хочу...
     Странный  слушал  его,  хмурился,  кусал  губы.  Потом  заговорил   -
неторопливо, задумчиво:
     - Понять хочешь? Хорошо. Слушай, я попытаюсь рассказать тебе.  Может,
поймешь... Ты был в Долине Звенящих Камней, ты видел Злых - тех, странных,
облитых серым. Ты помнишь их? Помнишь, я говорил тебе: "Они не люди - тени
людей, которые не здесь"? Давно, очень давно я был тенью одного  из  Людей
Звенящих Камней. Он думал вместо меня, я делал вместо  него,  и  так  было
долго. Но потом он умер, и я перестал быть тенью. Я стал человеком и  смог
думать сам. И я думал. Я понял: Люди Звенящих Камней - трупоеды.
     Они делают плохо всем: Настоящим Людям и немым, и тем,  кто  живет  у
Горькой Воды, и тем, кто живет еще  дальше,  о  ком  ты  не  знаешь,  кого
никогда не увидишь - всем, даже Злым из Долины Злых, своим теням. Это они,
Люди Звенящих Камней, сделали этот мир - Горькую Воду, Синие  Холмы,  ваше
Озеро, Реку, Долину Злых, и много-много других рек, озер, долин и  холмов.
А потом они сделали тех, кто  стал  теперь  Настоящими  Людьми,  немыми  и
остальными; сделали и поселили их в этом мире. А потом  они  сделали  свои
тени и поселили их в Долине Злых, чтобы делать этому миру зло. Потому  что
Люди Звенящих Камней могут жить хорошо, только когда плохо другим. Потому,
что они - трупоеды.
     Я понял: можно помочь вам - Людям, немым,  всем.  И  для  этого  стал
выбивать знаки в пещере. Я думал: потом, через много-много зим,  когда  ты
станешь стариком и умрешь, и дети  детей  твоих  детей  станут  старыми  и
умрут, и дети детей их детей - тоже, когда  живущие  в  этом  мире  станут
умными и сильными, они найдут мою пещеру, увидят мои знаки и узнают все  о
Людях Звенящих Камней. Узнают все, чтобы суметь уничтожить  трупоедов,  не
дать им снова украсть у этого мира его силу и ум. Так я думал. Но  мне  не
везло. Тени, которые не стали людьми,  нашли  мою  пещеру,  стерли  знаки,
пытались убить меня. Я успел убежать, пришел в Племя... Дальше ты знаешь.
     Да, я вилял языком, заставил тебя думать: "Странный мертв".  Я  знал:
ты придешь в Долину, и Злые узнают все, что знаешь ты  -  они  умеют  это.
Узнают, что я умер, перестанут искать. И я смогу закончить то, что  начал.
И снова мне не повезло. Ты узнал, что я жив. Теперь узнают и Люди Звенящих
Камней...
     Странный  замолчал,  отвернулся.  Хромой  энергично  скреб   затылок,
пытаясь понять:
     - Почему Злые узнают, что ты живой? Я не скажу.
     Он осекся, услышав горький смешок Странного:
     - Ты не понял, Хромой. Ничего не понял.  Злые  не  станут  спрашивать
тебя. Они заглянут в твою голову, узнают все,  что  ты  помнишь.  Они  уже
сделали так - тогда, в Долине Злых. С тобой сделали, с Кошкой...
     - Больше не смогут! Со мной, с Кошкой -  не  смогут  сделать  так,  -
Хромой схватил Странного за руку, заглянул в глаза. - Мы больше не  пойдем
в Долину Злых. Я не пойду, Кошка не пойдет. Как Злые  смогут  заглянуть  в
голову, которая далеко?
     - Смогут... - глаза Странного были тусклыми,  усталыми.  -  Тогда,  в
Долине, Злые сделали так, что  теперь  могут  отличить  тебя  и  Кошку  от
прочих, могут следить. Даже когда вы далеко. Они не станут ждать -  придут
к вам сами.
     Хромой грыз палец, тихонько поскуливал. Он хотел, очень хотел  понять
то, что говорил Странный. Хотел, но не мог. Он понял только, что Странному
плохо и страшно сейчас, что ему нужно помочь... Как помочь?
     А Странный все говорил:
     - Я устал, Хромой. Я не смогу снова начать то, что делал  так  долго,
так тяжело. Я устал делать бесполезное. Я устал бороться с Людьми Звенящих
Камней. Их множество - я один. Они могучи - я слаб. Каждый из них мудр,  и
они умеют соединять свою мудрость, а я... Я, наверное, совсем глупый...
     Хромой без звучно пошевелил губами, потом спросил:
     - А могут Злые заглядывать в головы трупам?
     Странный изумился:
     - Нет... А зачем?
     - Тогда я знаю, - Хромой радостно захихикал. - Знаю, как  помочь.  Ты
меня убьешь. И Злые не смогут смотреть у меня в голове, не узнают, что  ты
живой... Только ты быстро меня убивай, не больно...
     Он  замолчал,  испуганно  уставился  на  слезу,  сползающую  по  щеке
Странного. Странный умеет плакать?!  Неужели  он  так  боится  Злых?!  Он,
сильный, умеющий убивать  быстро  и  много,  -  он  плачет!  Значит,  Злые
очень-очень страшные...
     - Ты хороший, Хромой... - Странный отвернулся,  голос  его  непонятно
дрогнул. - Но твой язык проворнее головы. Меня видел не только  ты.  Кошка
видела, все Настоящие Люди видели... Убивать всех? Чтобы немые скакали  от
радости - этого хочешь?
     Хромой наморщил лоб, протянул задумчиво:
     - Немые обрадуются - плохо... Не хочу такого.
     Странный улыбнулся,  посмотрел  так,  что  Хромому  снова  захотелось
уткнуться ему в грудь:
     - Не хочу тебя убивать, Хромой, не буду убивать.  И  не  вздумай  сам
убить себя. Ты - хороший, а смерть  хорошего  не  приносит  добра.  Смерть
хорошего - это радость Злых.
     Он глянул на Слепящее, уже окунувшее край в Озеро, вздохнул:
     - Я слишком долго жил, Хромой. Я устал жить. Устал,  потому  что  моя
жизнь не принесла добра вашему миру.  И  не  принесет.  Потому,  что  Люди
Звенящих Камней и их тени сильнее  меня.  Там,  в  пещере,  в  которой  ты
разыскал меня, я успел выбить все знаки, какие хотел. Может быть, Злые  не
найдут их, эти знаки, и... Буду думать,  что  не  найдут,  потому  что  на
большее у меня не осталось силы. Я устал, Хромой, я слишком устал. Пойдем.
     И они пошли.  Странный  торопился,  шарил  нетерпеливым  взглядом  по
быстро темнеющим травам. Хромой едва  поспевал  за  ним,  пытался  понять.
Странный сказал: "Я устал". Что он ищет теперь? Место, где можно спать? Он
не найдет, не здесь надо искать. Надо  идти  к  Плоской  Гриве.  Там  есть
пещеры. Сказать?
     Хромой не успел заговорить. Странный остановился, он  нашел  то,  что
искал - маленький ручеек, на глинистых берегах которого не росла трава.
     Хромой недоуменно  глянул  на  рыжую,  истоптанную  копытами  рогатых
землю, на длинные четкие тени - свою  и  Странного  -  чернеющие  на  этой
земле... Зачем Странный пришел сюда?
     - Пусть Злые радуются: они победили,  -  Странный  говорил  тихо,  во
влажных глазах его дрожали отблески  закатного  зарева.  -  Мой  путь  был
слишком долгим, Хромой. Здесь он закончился. А чтобы ты не подумал,  будто
я снова хочу заставить тебя плакать зря... Вот моя тень Хромой. Смотри  на
нее, смотри хорошо.
     Хромой пожал плечами. Тень... Обычная тень, длинная, вечерняя.  Зачем
смотреть? Уже много раз  видел...  Вот  она  шевельнулась,  подняла  руку,
коснулась шеи. Повторяет движения Странного? Ну и что? Это  -  тень,  тени
всегда повторяют движения, они ничего не умеют сами...
     Он понял, что происходит,  только  когда  услышал  глухой  булькающий
звук, и тень Странного стала медленно укорачиваться,  расплываться  терять
форму... С  отчаянным  воплем  Хромой  обернулся,  метнулся  к  Странному:
остановить, помешать, отобрать Нож...
     Поздно. Он успел только подхватить оседающее тело,  бережно  положить
его на холодную осклизлую  глину.  Несколько  мгновений  Хромой  стоял  на
коленях,  тупо  глядя,  как  вспоротая  шея  Странного  заплывает   темной
дымящейся кровью. Потом со внезапной  надеждой  припал  к  залитой  липким
груди: может быть...
     Нет. Странный сумел убить себя не  хуже,  чем  умел  убивать  других.
Хромой выпрямился, постоял, сжав ладонями мокрое от  слез  лицо,  поскулил
тоскливо и тихо. Потом нагнулся вновь,  с  трудом  вынул  из  неподатливых
мертвых пальцев Звенящий Нож, потянул  из-за  пояса  Странного  непонятную
дубинку.
     Ручей был совсем рядом. Грязная  медленная  вода  с  тяжелым  плеском
приняла брошенное, всколыхнулась ленивыми кругами  и  успокоилась.  Хромой
пусто и слепо смотрел,  как  неторопливо  вытягиваются  по  течению  клубы
поднявшейся мути.
     Странный не хотел оставлять свое оружие Настоящим Людям,  он  сказал:
"Рано". Хромой сделал так, как хотел Странный.
     А равнина совсем уже потемнела, и в небе догорали последние  закатные
уголья. Нужно было уходить.
     Уходить... А Странный так и будет лежать здесь,  и  к  утру  от  него
останется лишь кучка костей. Или ничего не останется, как не  осталось  ни
следа, ни памяти от многого множества непохороненных на этой равнине...
     Если бы не спасительное воспоминание о  Кошке  и  Прорвочке,  которые
ждут, которым он нужен, Хромой не сумел бы покинуть Странного на  съедение
трупоедам. Но воспоминание пришло вовремя, и  он  сумел.  Сперва  он  брел
медленно, то и дело оглядываясь, но темный невысокий бугорок вскоре совсем
перестал различаться в сумерках, и Хромой незаметно для  себя  перешел  на
бесшумный охотничий бег.
     И вдруг новая догадка поразила его.
     Мог ли Странный так  легко  уступить  дорогу  злейшим  своим  врагам?
Может, он опять обманул их, и  для  этого  обмана  ему  снова  понадобился
Хромой? Может, Странный успел выбить свои знаки еще в какой-нибудь пещере,
о которой Хромой не знает (а значит  не  смогут  узнать  и  Люди  Звенящих
Камней)?
     Он  приостановился  и  с  яростным  рыком  затряс  головой,  прогоняя
непрошенные догадки. Нельзя, никак нельзя было допускать такое в голову, в
которую умеют заглядывать Злые.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: