дорогие сестры, не верьте мне, не верьте... (Уходит.)
Кулыгин (в дверь встревоженно). Где Маша? Здесь Маши нет? Удивительное
дело. (Уходит.)
Набат, сцена пустая.
Ирина (за ширмами). Оля! Кто это стучит в пол?
Ольга. Это доктор Иван Романыч. Он пьян.
Ирина. Какая беспокойная ночь!
Пауза.
Оля! (Выглядывает из-за ширм.) Слышала? Бригаду берут от нас, переводят
куда-то далеко.
Ольга. Это слухи только.
Ирина. Останемся мы тогда одни... Оля!
Ольга. Ну?
Ирина. Милая, дорогая, я уважаю, я ценю барона, он прекрасный человек, я
выйду за него, согласна, только поедем в Москву! Умоляю тебя, поедем! Лучше
Москвы нет ничего на свете! Поедем, Оля! Поедем!
Занавес
Действие четвертое
Старый сад при доме Прозоровых. Длинная еловая аллея, в конце которой видна
река. На той стороне реки -- лес. Направо терраса дома; здсеь на столе
бутылки и стаканы; видно, что только что пили шампанское. Двенадцать часов
дня. С улицы к реке через сад ходят изредка прохожие; быстро проходят
человек пять солдат.
Чебутыкин в благодушном настроении, которое не покидает его в течение всего
акта, сидит в кресле, в саду, ждет, когда его позовут; он в фуражке и с
палкой. Ирина, Кулыгин с орденом на шее, без усов, и Тузенбах, стоя на
террасе, провожают Федотика и Родэ, которые сходят вниз; оба офицера в
походной форме.
Тузенбах (целуется с Федотиком). Вы хороший, мы жили так дружно. (Целуется
с Родэ.) Еще раз... Прощайте, дорогой мой!
Ирина. До свиданья!
Федотик. Не до свиданья, а прощайте, мы больше уже никогда не увидимся!
Кулыгин. Кто знает! (Вытирает глаза, улыбается.) Вот и я заплакал.
Ирина. Когда-нибудь встретимся.
Федотик. Лет через десять -- пятнадцать? Но тогда мы едва узнаем друг
друга, холодно поздороваемся... (Снимает фотографию.) Стойте... Еще в
последний раз.
Родэ (обнимает Тузенбаха). Не увидимся больше... (Целует руку Ирине.)
Спасибо за все, за все!
Федотик (с досадой). Да постой!
Тузенбах. Даст бог, увидимся. Пишите же нам. Непременно пишите.
Родэ (окидывает взглядом сад). Прощайте, деревья! (Кричит.) Гоп-гоп!
Пауза.
Прощай, эхо!
Кулыгин. Чего доброго женитесь там, в Польше... Жена полька обнимет и
скажет: "кохане!" (Смеется.)
Федотик (взглянув на часы). Осталось меньше часа. Из нашей батареи только
Соленый пойдет на барже, мы же со строевой частью. Сегодня уйдут три
батареи дивизионно, завтра опять три -- и в городе наступит тишина и
спокойствие.
Тузенбах. И скучища страшная.
Родэ. А Мария Сергеевна где?
Кулыгин. Маша в саду.
Федотик. С ней проститься.
Родэ. Прощайте, надо уходить, а то я заплачу... (Обнимает быстро Тузенбаха
и Кулыгина, целует руку Ирине). Прекрасно мы здесь пожили...
Федотик (Кулыгину). Это вам на память... книжка с карандашиком... Мы здесь
пойдем к реке...
Отходят, оба оглядываются.
Родэ (кричит). Гоп-гоп!
Кулыгин (кричит). Прощайте!
В глубине сцены Федотик и Родэ встречаются с Машей и прощаются с нею; она
уходит с ними.
Ирина. Ушли... (Садится на нижнюю ступень террасы.)
Чебутыкин. А со мной забыли проститься.
Ирина. Вы же чего?
Чебутыкин. Да и я как-то забыл. Впрочем, скоро увижусь с ними, ухожу
завтра. Да... Еще один денек остался. Через год дадут мне отставку, опять
приеду сюда и буду доживать свой век около вас. Мне до пенсии только один
годочек остался... (Кладет в карман газету, вынимает другую.) Приеду сюда к
вам и изменю жизнь коренным образом. Стану таким тихоньким, благо...
благоугодным, приличненьким...
Ирина. А вам надо бы изменить жизнь, голубчик. Надо бы как-нибудь.
Чебутыкин. Да. Чувствую. (Тихо напевает.) Тарара... бумбия... сижу на тумбе
я...
Кулыгин. Неисправим Иван Романыч! Неисправим!
Чебутыкин. Да вот к вам бы на выучку. Тогда бы исправился.
Ирина. Федор сбрил себе усы. Видеть не могу!
Кулыгин. А что?
Чебутыкин. Я бы сказал, на что теперь похожа ваша физиономия, да не могу.
Кулыгин. Что ж! Так принято, это modus vivendi. Директор у нас с выбритыми
усами, и я тоже, как стал инспектором, побрился. Никому не нравится, а для
меня все равно. Я доволен. С усами я или без усов, а я одинаково доволен...
(Садится.)
В глубине сцены Андрей провозит в колясочке спящего ребенка.
Ирина. Иван Романыч, голубчик, родной мой, я страшно обеспокоена. Вы вчера
были на бульваре, скажите, что произошло там?
Чебутыкин. Что произошло? Ничего. Пустяки. (Читает газету.) Все равно!
Кулыгин. Так рассказывают, будто Соленый и барон встретились вчера на
бульваре около театра...
Тузенбах. Перестаньте! Ну, что право... (Машет рукой и уходит в дом.)
Кулыгин. Около театра... Соленый стал придираться к барону, а тот не
стерпел, сказал что-то обидное...
Чебутыкин. Не знаю. Чепуха все.
Кулыгин. В какой-то семинарии учитель написал на сочинении "чепуха ", а
ученик прочел "реникса " -- думал, по-латыни написано. (Смеется.) Смешно
удивительно. Говорят, Соленый влюблен в Ирину и будто возненавидел
барона... Это понятно. Ирина очень хорошая девушка. Она даже похожа на
Машу, такая же задумчивая. Только у тебя, Ирина, характер мягче. Хотя и у
Маши, впрочем, тоже очень хороший характер. Я ее люблю, Машу.
В глубине сада за сценой: "Ау! Гоп-гоп! "
Ирина (вздрагивает). Меня как-то все пугает сегодня.
Пауза.
У меня уже все готово, я после обеда отправляю свои веши. Мы с бароном
завтра венчаемся, завтра же уезжаем на кирпичный завод, и послезавтра я уже
в школе, начинается новая жизнь. Как-то мне поможет бог! Когда я держала
экзамен на учительницу, то даже плакала от радости, от благости...
Пауза.
Сейчас приедет подвода за вещами...
Кулыгин. Так-то оно так, только как-то все это не серьезно. Одни только
идеи, а серьезного мало. Впрочем, от души тебе желаю.
Чебутыкин (в умилении). Славная моя, хорошая... Золотая моя... Далеко вы
ушли, не догонишь вас. Остался я позади, точно перелетная птица, которая
состарилась, не может лететь. Летите, мои милые, летите с богом!
Пауза.
Напрасно, Федор Ильич, вы усы себе сбрили.
Кулыгин. Будет вам! (Вздыхает.) Вот сегодня уйдут военные, и все опять
пойдет по-старому. Что бы там ни говорили, Маша хорошая, честная женщина, я
ее очень люблю и благодарю свою судьбу. Судьба у людей разная... Тут в
акцизе служит некто Козырев. Он учился со мной, его уволили из пятого
класса гимназии за то, что никак не мог понять ut consecutivum. Теперь он
ужасно бедствует, болен, и я, когда встречаюсь, то говорю ему: "Здравствуй,
ut consecutivum" -- Да, говорит, именно consecutivum... а сам кашляет. А
мне вот всю мою жизнь везет, я счастлив, вот имею даже Станислава второй
степени и сам теперь преподаю другим это ut consecutivum. Конечно, я унмый
человек, умнее очень многих, но счастье не в этом...
В доме играют на рояле "Молитву девы".
Ирина. А завтра вечером я уже не буду слышать этой "Молитвы девы", не буду
встречаться с Протопоповым...
Пауза.
А Протопопов сидит там в гостиной; и сегодня пришел...
Кулыгин. Начальница еще не приехала?
В глубине сцены тихо проходит Маша, прогуливаясь.
Ирина. Нет. За ней послали. Если б только вы знали, как мне трудно жить
здесь одной, без Оли... Она живет в гимназии; она начальница, целый день
занята делом, а я одна, мне скучно, нечего делать, и ненавистна комната, в
которой живу... Я так и решила: если мне не суждено быть в Москве, то так
тому и быть. Значит, судьба. Ничего не поделаешь... Все в божьей воле, это
правда. Николай Львович сделал мне предложение... Что ж? Подумала и решила.
Он хороший человек, удивительно даже, такой хороший... И у меня вдруг точно
крылья выросли на душе, я повеселела, стало мне легко и опять захотелось
работать, работать... Только вот вчера произошло что-то, какая-то тайна
навился надо мной...
Чебутыкин. Реникса. Чепуха.
Наташа (в окно). Начальница!
Кулыгин. Приехала начальница. Пойдем.
Уходит с Ириной в дом.
Чебутыкин (читает газету и тихо напевает). Тара-ра... бумбия... сижу на
тумбе я...
Маша подходит; в глубине Андрей провозит колясочку.
Маша. Сидит себе здесь, посиживает...
Чебутыкин. А что?
Маша (садится). Ничего...
Пауза.
Вы любили мою мать?
Чебутыкин. Очень.
Маша. А она вас?
Чебутыкин (после паузы). Этого я уже не помню.
Маша. Мой здесь? Так когда-то наша кухарка Марфа говорила про своего
городового: мой. Мой здесь?
Чебутыкин. Нет еще.
Маша. Когда берешь счастье урывочками, по кусочкам, потом его теряешь, как
я, то мало-помалу грубеешь, становишься злющей. (Указывает себе на грудь.)
Вот тут у меня кипит... (Глядя на брата Андрея, который провозит
колясочку.) Вот Андрей наш, братец... Все надежды пропали. Тысячи народа
поднимали колокол, потрачено было много труда и денег, а он вдруг упал и
разбился. Вдруг, ни с того ни с сего. Так и Андрей...
Андрей. И когда, наконец, в доме успокоятся. Такой шум.
Чебутыкин. Скоро. (Смотрит на часы, потом заводит их; часы бьют.) У меня
часы старинные, с боем... Первая, вторая и пятая батарея уйдут ровно в час.
Пауза.
А я завтра.
Андрей. Навсегда?
Чебутыкин. Не знаю. Может, через год вернусь. Хотя черт его знает... Все
равно...
Слышно, как где-то далеко играют на арфе и скрипке.
Андрей. Опустеет город. Точно его колпаком накроют.
Пауза.
Что-то произошло вчера около театра; все говорят, а я не знаю.
Чебутыкин. Ничего. Глупости. Соленый стал придираться к барону, а тот
вспылил и оскорбил его, и вышло так в конце концов, что Соленый обязан был
вызвать его на дуэль. (Смотрит на часы.) Пора бы, кажется, уж... В половине
первого, в казенной роще, вот в той, что отсюда видать за рекой... Пиф-паф.
(Смеется.) Соленый воображает, что он Лермонтов, и даже стихи пишет. Вот
шутки шутками, а уж у него третья дуэль.
Маша. У кого?
Чебутыкин. У Соленого.
Маша. А у барона?
Чебутыкин. Что у барона?
Пауза.
Маша. В голове у меня перепуталось... Все-таки, я говорю, не следует им
позволять. Он может ранить барона или даже убить.
Чебутыкин. Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше --
не все ли равно? Пускай! Все равно!
За садом крик: "Ау! Гоп-гоп!"
Подождешь. Это Скворцов кричит, секундант. В лодке сидит.
Пауза.
Андрей. По-моему, и участвовать на дуэли, и присутствовать на ней, хотя бы
в качестве врача, просто безнравственно.
Чебутыкин. Это только кажется... Ничего нет на свете, нас нет, мы не
существуем, а только кажется, что существуем... И не все ли равно!
Маша. Так вот целый день говорят, говорят... (Идет.) Живешь в таком
климате, того гляди, снег пойдет, а тут еще эти разговоры...
(Останавливаясь.) Я не пойду в дом, я не могу туда ходить... Когда придет
Вершинин, скажете мне... (Идет по аллее.) А уже летят перелетные птицы...
(Глядит вверх.) Лебеди, или гуси... Милые мои, счастливые мои... (Уходит.)
Андрей. Опустеет наш дом. Уедут офицеры, уедете вы, сестра замуж выйдет, и
останусь в доме я один.
Чебутыкин. А жена?
Ферапонт входит с бумагами.
Андрей. Жена есть жена. Она честная, порядочная, ну, добрая, но в ней есть
при всем том нечто принижающее ее до мелкого, слепого, этакого шаршавого
животного. Во всяком случае, она не человек. Говорю вам как другу,
единственному человеку, которому могу открыть свою душу. Я люблю Наташу,
это так, но иногда она мне кажется удивительно пошлой, и тогда я теряюсь,
не понимаю, за что, отчего я так люблю ее, или, по крайней мере, любил...
