завернувшись в груду одеял, и постоянно пожимала отцовские руки, ни на
минуту не выпуская их из своих, повторяя, как она рада снова вернуться
домой, и как (здесь она первый раз взглянула на Петра) трудно ей было
избежать своей судьбы, свойственной каждой русалке, и как она хотела
только одного: быть все время как можно ближе к своему отцу. Постепенно
она нашла другую тему для разговора с ним.
- Мне так жаль, - сказала она, и слезы потекли по ее бледным щекам,
которые неожиданно покрылись лихорадочным румянцем. - Мне так жаль, что
все кругом вымерло. Я не хотела, чтобы так случилось, но, в то же время, я
не хотела исчезнуть, превратившись в прах. Я не знала никакой другой
заботы, как только оставаться живой. Поэтому все они умерли, все до
одного, и я лишь сожалею об этом...
При этих словах она начала плакать, в то время как Саша, осторожно
балансируя на одной ноге, пытался снять с огня котелок с водой.
Это выглядело смешным и нелепым: мальчик, покачивающийся на одной
ноге, и недавний призрак, рыдающий на плече у старика...
Но Петр наблюдал за отцом и дочерью, положив на стол перед собой меч,
и очень жалел, что это не его плечо, на которое сейчас лились потоки слез.
И еще ему хотелось, чтобы она взглянула в его сторону, и он наверняка мог
бы узнать какого у нее цвета глаза: темные или светлые.
И еще ему хотелось бы знать, был ли он просто одной из ее очередных
жертв, или она имела какие-то иные причины, когда преследовала его...
Он думал так, потому что ему показалось, что там, около ивы (а в тот
момент ему это казалось вполне определенно) она пыталась предупредить его
о чем-то, и в последнюю ночь, когда в дом ворвался ветер, она явилась ему
во сне, мало похожая на охотницу, а скорее просто на безнадежно потерянную
девушку, которая говорила с ним едва слышно, так что он с трудом разбирал
слова...
Да, в конце концов она и была просто девушкой. Глупые девчонки всегда
сами кидались ему на шею, но он мало обращал на них внимания: мужчина с
его внешностью очень скоро понимал, что все это было лишь пустой тратой
времени. Его всегда интересовали лишь зрелые женщины из состоятельных
семей. Но каждое движение этой девушки, ежеминутно напоминавшее о
молодости и жизни приятно изумляло его, было преходящим, но... реальным...
Наконец Саша принес чай, и девушка взглянула на него и непроизвольно
коснулась своими пальцами его руки, когда брала чашку. Это прикосновение
слегка подтолкнуло его кровь, и он не знал как отделаться от этого
состояния, да и вряд ли мог знать: ведь он никогда в жизни не приближался
больше чем на пол шага ни к одной девушке, которая могла бы заставить его
пережить подобные ощущения. Поэтому он отступил назад, в то же мгновенье
наступив на лежащие на полу одеяла и, стараясь сохранить равновесие,
сделал несколько странных движений. Он выглядел при этом явным дураком,
если бы она в этот момент взглянула на него, но он надеялся, что она не
смотрела в его сторону. И как раз в это время он подумал о том, что дочь
колдуна может знать многое о людях, так же как и он, будучи чрезмерно
чувствительной к окружающему ее миру.
Такая возможность несколько смущала его несмотря на самые лучшие
чувства, и чем больше он старался не думать об этом, тем сильнее
становилось его замешательство. Он пошатываясь отошел в тень, сделав
большой круг возле Ууламетса и его дочери, пряча пылающее лицо. Она
наверняка решила, что он законченный дурак, и даже наверняка могла
возненавидеть его, особенно потому, что он обладал, как говорил старик
Ууламетс, определенной ловкостью, и, кроме того, спал в ее доме и
расспрашивал о ней у ее отца...
Таков был его опыт домашних взаимоотношений, в которых, к сожалению,
у него всегда была роль человека, сующего нос в чужие дела.
Он уселся на лавку рядом с Петром, упершись в стол локтями, решив про
себя, что если он будет рядом с кем-то более зрелым и выдержанным,
например как Петр, то будет меньше бросаться в глаза.
13
Ивешка (так звали девушку) все говорила и говорила со стариком, их
голоса звучали так тихо, что Петр мог слышать шум дождя за стенами дома,
но он все равно продолжал наблюдать за ней и старался даже поймать обрывки
слов из ответов, которые давал Ууламетс: как он был напуган тем, что она
утопилась, или попала в какую-то беду и пыталась убежать, но девушка
отрицала все его предположения...
- Я пошла прогуляться вдоль реки, - сказала она мягким тихим голосом,
- и тут меня поймал водяной. Мне бы следовало было узнать его. Но ведь я
никогда ничего не слушала... А он выглядел как обычный путник...
Петру показалось это очень странным. Едва ли кто-нибудь ожидал
встретить здесь путника за последнюю сотню лет.
Но он неожиданно понял, что именно русалка уничтожила всякую жизнь в
этом лесу. Лес стал мертвым. Сколько же могло пройти с тех пор лет?
А сколько же тогда было лет ей самой? И сколько лет Ууламетсу? Разве
мог бы кто-нибудь в его возрасте иметь такую молодую дочь?
- ...и я подошла к нему слишком близко, - продолжала девушка живым
голоском, совершенно спокойно рассказывая о вещах, которые заставили бы
побледнеть взрослого мужчину. Петр подумал, что ее спокойствие и весь
облик скорее напоминали ему княжну: и лицо, и руки были словно созданы для
того, чтобы быть убранными в золото и жемчуга. На ней же было лишь одно
тонкое белое платье с порванными грязными рукавами. - Он попросил у меня
помощи, а я оказалась просто дурой. Он тут же принял свое настоящее
обличье и обхватил меня своими кольцами. Дальше я помню только, что
оказалась в реке и захлебнулась водой. Вот и все.
Старик крепко обнял свою дочь. Однако Петру показалось, что в этом
проявлении отцовских чувств и в том причудливом тоне, которым Ууламетс
говорил ей о своей любви, была изрядная ложь. Если бы его родной папаша,
большой любитель поиграть в кости, хоть раз в жизни обнял его подобным
образом и сказал бы что-то подобное таким же восторженным тоном, он решил
бы, что с его отцом не все ладно. И поэтому, услышав эти потоки
красноречия от Ууламетса, он почувствовал, как мурашки поползли у него по
коже.
Но, однако, его продолжали грызть сомнения относительно собственных
умозаключений, поскольку Илья Кочевиков никогда не являл собой пример
отца, и Петр ощущал в душе знакомое негодование от того, что смешивал свои
старые представления об Ууламетсе и новые размышления о том, что могло
произойти с его дочерью...
И как давно это было? И кто, в конце концов, была ее мать?
- Я знала, - продолжала, тем временем, Ивешка, по-прежнему склонив
голову на плечо отца, - что если кто-нибудь и мог помочь мне, то это мог
быть только ты. Я так хотела рассказать тебе о своем раскаянии. Я все
время не переставала думать... о том... что самое последнее, что я сделала
в этом мире, это была ссора с тобой. Все эти годы я могла лишь наблюдать
за тобой, где бы ты ни был: в лесу, или на огороде, я всегда была здесь,
рядом! Но я не могла даже сказать тебе о своих переживаниях...
Она опять заплакала.
- Тише, тише, - проговорил Ууламетс. Он гладил ее волосы и убаюкивал
ее.
Такой нескончаемый поток нежности вызвал явное замешательство у
Петра, и тот не нашел ничего лучше, как заняться изучением хитросплетений
деревянных волокон на поверхности стола и созерцанием световых бликов,
отражавшихся от поверхности стального клинка. Сейчас ему больше всего на
свете хотелось покинуть этот дом, и он желал этого так же страстно, как,
видимо, делал и Саша, но, к сожалению, другого убежища, кроме этого, у них
не было. Ему хотелось встать прямо сейчас и с грохотом и шумом налить себе
водки и задать наконец этой девушке свои самые неприятные вопросы, в том
случае, конечно, если она не была безумной и разговор с ней мог завести
неизвестно куда. Она могла и обидеться, а он не хотел этого, хотя, на
самом деле, был очень далек от того, чтобы хотеть что либо от мертвой
девушки, чьи кости, очень возможно, он мог трогать сегодня утром на дне
реки. Это совершенно не входило в его жизненные планы.
Поэтому он по-прежнему продолжал сидеть рядом с Сашей, который сейчас
больше всего напоминал ему тихую мышь, в то время как Ууламетс наконец
предложил своей дочери отдохнуть.
- Я больше чем уверен, что эти молодые господа вряд ли сами
догадаются уступить свое место около очага, - сказал старик. - Ты будешь
спать в своей собственной постели сегодня...
Петр слегка, но с некоторым достоинством наклонил голову, а Саша же
попытался встать и поклониться, насколько позволяла это сделать лавка,
когда Ивешка взглянула на них, испуганно опустив глаза, и проговорила
слова благодарности своим необыкновенно мягким голосом, с которым могла
рассчитывать на значительно большее, чем просто место около огня.
Ууламетс подошел к своей кровати и начал вытаскивать из-под нее еще
одну, меньшего размера. Саша соскочил с лавки и начал помогать ему. Петр
же просто продолжал сидеть за столом, глядя на Ивешку, которая наблюдала
за ними. Она стояла перед очагом, озаренная отблесками огня, который
позолотил ее белое платье, а распущенные, теперь уже сухие волосы
опускались вниз, образуя в воздухе волну золотистого света.
Он напомнил самому себе про Киев, куда так неумолимо стремился, и о
том неоспоримом факте, что Ууламетс вряд ли потерпит пребывание мужчины в
доме рядом с его дочерью, особенно если учесть ту оценку, которую ему
сделал старик. Несомненно, что выселение от очага было намеком на то, что
старик не будет больше возражать, если они покинут его дом.
А это означало, что завтра они смогут отправиться в путь вдоль реки,
без всяких слов благодарности, прихватив с собой хотя бы половину той
провизии, на которую рассчитывали, и... полная победа будет одержана!.. а
старый скряга может оставаться в этом мертвом лесу, держа дочь на замке...
Не имеет большого значения, что условия жизни в этом лесу частично
лежат и на ее совести. Теперь она больше не призрак.
Так ли? Разумный человек должен все-таки обдумать все до конца,
прежде чем ложиться спать в темном углу под столом.
- Ты думаешь, она теперь в безопасности? - прошептал он как можно
тише, обращаясь к Саше, когда укладывался рядом с ним. Ему казалось, что
если у Саши есть задатки колдуна, то он, несомненно, должен чувствовать
подобные вещи.
- Что ты имеешь в виду? - прошептал мальчик в ответ. Это было уж
чересчур, подумал Петр, для человека с колдовской восприимчивостью.
- Ничего, - сказал он, и натянул на голову одеяло, стараясь заснуть,
но, тем не менее, продолжая думать об Ивешке.
Но вдруг, только он успел закрыть глаза, как вместо сна, его сознание
самым вероломным образом перенесло его назад и бросило в яму рядом с
холмом. А когда он попытался избавиться от этих ощущений, то оказался в
пещере, обвиваемый мягкими, упругими кольцами тела водяного. Ни одно из
воспоминаний не обещало ни приятных снов, ни спокойного отдыха.
Но он продолжал упорно напрягать свою память, вспоминая Ивешку,
озаренную отблесками огня, что помогало ему отогнать мрачные виденья в
самые отдаленные уголки своей памяти.
Наконец его воображение, блуждая будто коварный зверь, привело его на
берег реки, где Ивешка тронула его своими холодными пальцами... а затем
устроило ему неожиданный и малоприятный сюрприз, швырнув все его ощущения
на грязное дно пещеры, где он оказался вновь в окружении остатков
скелетов.
