вообще не понимает, что происходит.
Но все вдруг стало расплываться перед его глазами, и он, почувствовав
панику, подумал: "Нет, это не Ивешка, это не она", - прежде чем женщина
повернула голову и взглянула ему в глаза.
Он хотел вырваться из этого сна. Он хотел бежать от него, потому что
он знал, куда все это ведет. Он слышал, как Сова билась крыльями в окна, и
чувствовал, как в такой же панике билось его сердце...
"Это не Ивешка", - продолжал он уверять самого себя. У той, что была
перед ним в этом кошмарном сне, не было никакого сходства, кроме, может
быть, волос или формы лица. И он сам не знал, как мог так ошибиться, даже
глядя на нее со спины. На подбородке у нее была глубокая ямочка, и глаза
были тоже явно не ивешкины: это были ледяные глаза, излучавшие зимний
холод.
Она подошла ближе и тронула его за подбородок: она была намного выше,
чем он. Она целовала его в губы, пока Сова колотилась в окно, и его сердце
так же билось в страхе. Сейчас он уже не понимал, какое решение было самым
правильным, так же, как не знал и того, где мог спрятаться, если бы вдруг
убежал. Она дважды поцеловала его, прежде чем сказала, что всегда знала
обо всех его секретах и никогда не имела другой цели, кроме той, что
отводила для него.
Он не хотел идти в ту комнату вместе с ней... И тогда Черневог вернул
его в солнечный день и в лес, питая отвращение к этой части собственных
воспоминаний. Черневог не хотел чувствовать себя вновь слугой, и он не
собирался хоть когда-нибудь вновь оказаться в этой роли...
На этот раз он шел по тропинке к домику перевозчика, миновал знакомые
Петру ворота, прошел по знакомому деревянному настилу, поднялся на крыльцо
и со страхом постучал в дверь, стараясь следить за собственными мыслями,
иначе Ууламетс мог моментально узнать, зачем он пришел сюда, и убить его.
Но дверь ему открыла девочка, у которой были светлые косы, и волосы,
так похожие на волосы Драги, что у него неожиданно от страха подскочило
сердце. Но это могла быть всего-навсего лишь дочь Драги, девочка не старше
тринадцати лет.
Он снял шапку. Он знал, кем она была, и очень смутно представлял
себе, что имеет дело с кем-то очень опасным для себя. Он сказал молодым,
почти детским голосом:
- Я Кави Черневог. Я пришел повидать учителя Ууламетса. Дома ли он?
Ивешка впустила его в дом.
"Нет!" - подумал Петр, в отчаянии стараясь не видеть этого. А
Черневог очень тихо сказал из-за его плеча: "Она очень способная, когда
использует свой здравый ум, но разве ее можно в чем-нибудь убедить?
Уговори ее присоединиться к нам, и тогда ничто и никогда больше не будет
угрожать нам".
- Нет, - пробормотал Петр. Ему было вообще тяжело думать. А мысли
Черневога продолжали обволакивать его, будто затягивая в паутину. Он
слышал, как Хозяюшка топала следом за ними, и хотел чем-нибудь помочь, он
хотел повернуть назад, но его руки не слушались его.
Неожиданно быстрый топот копыт догнал их, Волк повернулся и встал как
раз в тот момент, когда Петр увидел лишь удаляющийся светлый зад кобылы,
зеленые березы, да мелькавшую на солнце сашину белую рубашку...
Петр с силой ударил Волка, и когда тот рванулся вперед, Черневог
съехал набок, увлекая за собой и Петра, который из всех сил вцепился в
конскую гриву, удерживая таким образом и себя и Черневога. Тогда Петр
нанес ему удар локтем под ребра, повернулся и ударил еще раз, прямо в
челюсть, но следующего удара он нанести не смог: его рука больше не
подчинялась ему.
Волк остановился, переступая из стороны в сторону и давя свалившуюся
на землю поклажу. Горшки трещали как старые кости, а Петр беспомощно
глядел на колыхавшееся перед ним зеленое море молодых берез, не видя
ничего, кроме поблескивающих на солнце листьев. И мальчик и лошадь
скрылись из глаз за видневшейся вдали более высокой молодой порослью: они
уносились в неизвестность, затаив какую-то мысль, так по крайней мере
уговаривал он самого себя. Саша просто так не убежал бы от него: наверняка
малый совершенно неожиданно нашел какой-то ответ и теперь обязательно
постарается вытащить Петра из этой западни.
Он верил в это, несмотря на то, что щемящее чувство беспокойства, тут
же возникшее в самой глубине его души, напомнило ему о том, как покидали
его друзья... как уходил в ночь Дмитрий Венедиков, в тот самый момент,
когда жизнь вместе с кровью медленно уходила из Петра...
Даже его собственный отец частенько говорил ему, когда Петр попадался
на воровстве: "Парень, я не собираюсь отвечать за тебя..."
Черневог опустил руку на плечо Петру и повернул его к себе лицом. Его
губы были разбиты, подбородок вымазан в крови, а Петр до сих пор так и не
мог поднять свою руку после того последнего удара. У него было достаточно
времени, чтобы понять, что Черневог был вне себя.
- Ну, и какой во всем этом прок? Он бросил тебя.
- Нет, он не сбежал, это тебе теперь следует беспокоиться, Змей, -
ответил Петр.
Черневог взглянул на него, словно сумасшедший. Петр ожидал, что тот
сделает что-то страшное, причиняющее боль. Очень глупо было вообще
говорить что-либо в этой ситуации, если только не воспринимать все
происходящее как пришпоривание лошадей: разговор подгонял Черневога, уводя
его в другую сторону, а Саша тем временем уносился все дальше и дальше.
Черневог отошел от Петра и остановился, повернувшись к нему спиной.
Он не рискнул смотреть в том направлении, где исчез Саша. Но как только
Петр подумал о том, чтобы подойти и наброситься на него, то моментально
все его мысли исчезли, будто с камня вода. Он пытался заговорить и не мог,
а червоточина, поселившаяся в его сознании, начала вновь волновать его,
вызывая горькие воспоминания о том, как убегал Дмитрий, оставляя его
одного в темном дворе трактира...
Саша не должен был оставить его. Саша должен вернуться, и Петр
искренне верил в это. Так он и стоял, да и что еще мог он поделать, пока
Черневог, с холодным лицом, не повернулся к нему и не сказал:
- Садись на коня.
Петр же очень хотел знать, хотя и был абсолютно беспомощным, не смог
ли вдруг этот колдун добраться до Саши с помощью каких-нибудь
заклинаний... да и жив ли сейчас Саша?
- Пошевеливайся, черт побери, - сказал Черневог, заставляя Петра
повернуться и взять в руки поводья, прежде чем сам Петр вспомнил о них. Он
обернулся в сторону Черневога, неожиданно вспомнив, что при нем все еще
оставался меч, который Черневог никогда не забирал у него. Это лишний раз
доказывало, как он полновластно он подчинил его себе, заставляя Петра не
думать ни о чем, что имело бы хоть какой-то смысл или значение. Но на этот
раз Черневог решил отобрать у него и меч. - Твой друг поступил как
последний дурак. Давай мне меч. Снимай его и давай мне.
Петр так и сделал, двигаясь будто во сне и наблюдая сам за собой с
какого-то удаления. Ему казалось, что именно сейчас появились какие-то
причины, чтобы Черневог забрал у него оружие: может быть, он думал, что
Саша может каким-то образом, через посредство Петра, воспользоваться им.
Петр все еще придерживал меч своей рукой, когда Черневог сказал,
стаскивая с его плеча перевязь, на которой тот висел:
- Есть существа, которые могут пообещать ему все, что он хочет. Та
защита, которая сейчас окружает его, не подвластна мне, и поэтому я
искренне убежден, что он действует не один и не по собственному желанию.
Ты понимаешь меня, Петр Ильич?
Петр старался не слушать. Он продолжал упорно думать о том, что Саша
не дурак и не будет прибегать к помощи волшебства, Петр мог поклясться в
этом, так же как и в том, что Черневог лгал ему... А тот продолжал
говорить, крепко ухватив его за руку:
- Петр Ильич, послушай, что я скажу тебе...
Они сидели лицом друг к другу, расположившись на скамьях, стоящих на
солнце прямо у открытой двери. Драга занималась вышивкой, и ее игла из
стороны в сторону летала над голубой шерстью, поблескивая на солнце и
оставляя за собой красные стежки, из которых складывался цветок.
- Тебе нечего и думать о возвращении домой, пока не родится ребенок.
Двое молодых мужчин... Я уверена, что ни один из них даже и не
представляет, что это такое. Или все-таки представляют? - сказала Драга.
- Нет, я не уверена в этом, - отвечала Ивешка. Она сидела, опустив
руки на колени, одетая уже в свое платье, к которому никак не подходили
голубые ленты, которые вплела ей в косы мать. Она думала о том, что до сих
пор не была уверена, что этот ребенок вообще родится. Но она старалась
ничем не показывать своих сомнений: мать была очень настойчивой в своих
устремлениях, и в этом смысле отец был прав, когда говорил о ней.
- И поэтому ты должна оставаться здесь.
Разумеется, можно было попросить мать перебраться к ним на юг и
остаться там, но Ивешку никак не привлекала эта мысль: поселить мать рядом
с Петром. Или хотя бы рядом с Сашей, который всегда был терпелив и пытался
уживаться с кем угодно, но ей казалось, что ее мать так категорична в
своих суждениях, что даже сашиного благорасположения здесь не хватит.
Нечего даже говорить том, что в ее компании был еще и Бродячий,
который сейчас лежал у подножья старого дуба, наблюдая за каждым ее
движением желтыми подозрительными глазами.
Игла вспыхнула на солнце, нырнула в шерсть и вновь сверкнула.
- А не может оказаться, что Саша отец этого ребенка?
- Нет!
Еще несколько стежков легло на голубое поле, когда мать заговорила
вновь, не отрывая от рукоделия глаз:
- Прости меня, но это имеет очень важное значение.
- Это, черт возьми, прежде всего не так! И о каком значении может
идти речь?!
- Я не знаю других примеров, когда колдун получает этот дар с обеих
сторон, да еще во втором поколении... - Мать замолчала, сделала узелок и
откусила нитку. - Ты была очень трудным ребенком. Ребенок... с такой
наследственностью... Бог знает, что может произойти с ним.
Эта мысль грозила завести разговор в опасную сторону. Папа бывало
говорил...
- ...Иногда кажется, что все беды случаются сами по себе, -
продолжала ее мать, а Ивешка почувствовала, как мурашки побежали у нее по
спине, потому что обычно именно так говорил отец, а она отбросила эти
слова вместе с другими его советами. - А это всегда очень тревожит. Мы
часто говорили об этом с твоим отцом. Твой отец был очень обеспокоен твоим
рождением, и мы часто ссорились с ним, я думаю, он говорил тебе об этом.
- Я ничего об этом не знаю.
- Ну, если так... - Драга продела в иглу белую нитку. - Твой отец был
очень расстроен тем, что я ждала ребенка. Это не входило в наши планы, и
он пытался заставить меня освободиться от тебя, а я сопротивлялась этому,
как только могла. - Она закончила серединку цветка несколькими узелками, а
Ивешка ждала, прикусив губу, потому что папа никогда не говорил ничего
подобного, кроме того, что вся инициатива в этом исходила от матери. - И
тогда я убежала. Но в то время он был сильнее меня. Он так и не смог
заставить меня избавиться от тебя, но и не позволил мне сбежать до твоего
рожденья. А затем... - Мать взглянула на нее очень беспокойно, с
выражением внутренней боли. - ...Вся правда заключается в том, радость
моя, что твой отец пытался меня убить, в тот самый день, когда ты
родилась. Он едва не сделал это, но мне удалось убежать на другую сторону
реки. Я так хотела вернуть тебя, я так скучала по тебе, но мне так и не
удалось преодолеть эту реку во второй раз.
Это звучало правдоподобно и заполняло кое-какие бреши в общей
