он ухватился за меч и поднял его вверх, но было трудно предположить, что
Черневог собирался причинить какой-то вред им обоим: Черневог очень
нуждался в них, а все, что интересовало его, находилось в сохранности.
- Я думаю, что у нас вполне достаточная защита, этот твой соляной
круг, - только и сказал колдун. - Спасибо.
Папа не воспитал бы такую дурочку, которая могла бы подойти к любой
незнакомой двери и постучать. Ивешка присела на опушке и прислушалась к
тишине. То ли Гвиур уполз куда-то, то ли затаился где-то и лежал там тихо,
как только мог. Не было и никаких признаков оборотней: их отсутствие
теперь означало, что они были не к добру. И если только водяной сказал ей
правду о том, что Петр и Саша находились в компании с Черневогом, она не
сомневалась, откуда исходила опасность.
Она бы пожелала что-то против этого, если бы... если бы это место
подходило для таких опрометчивых поступков. Посылать желания в таком месте
было столь же безрассудно, как и говорить вслух.
Черт возьми, ей действительно не нравился этот странный дом у
подножья холма, как не нравилось и то, что Гвиур исчез, как не нравилось и
не покидавшее ее ощущение, что кто бы ни жил в этом доме, он был
осведомлен о ее присутствии здесь.
А почему нет? Ведь Гвиур наверняка наблюдал за всем этим.
Она сцепила руки и прижала их к губам: сейчас ей очень хотелось
узнать, как можно осторожней, что было в этом доме, но так, чтобы не
оказаться в западне, то есть совершить небольшую кражу со взломом, как
назвал бы это Петр, но при этом постараться вообще не дотронуться до
двери.
"Ах", - услышала она внутри себя чей-то голос, - "вот ты где".
Она отшатнулась назад, тут же почувствовав волшебство, еще более
сильное, чем то, которое некогда использовал Кави.
Все тот же голос продолжал: "О, не будь дурочкой. Ведь нет никакой
пользы в том, чтобы сидеть там в темноте. Войди в дом. Я не кусаюсь".
И тогда она спросила, так же пользуясь внутренним голосом: "Кто ты?"
Но это была ошибка. Любопытство мгновенно открывало путь волшебству.
Голос, на этот раз более мягкий, произнес: "Твоя мать, дорогая.
Разумеется, твоя мать".
20
- Саша? - окликнул его Петр. - Саша? - Он хлопал его по лицу,
приговаривая: - Будь ты проклят! Отпусти его... - Он явно обращался к
кому-то еще, как решил сам Саша сквозь обволакивающий его туман. Наконец
он сообразил, что Петр поддерживает его голову над полом, а человек, к
которому при этом обращался Петр, был Черневог, который удобно устроился
около их очага.
Опустив руку на сашино плечо, Петр продолжал, чуть понизив голос:
- Я не знаю, что именно он замышляет. Он взял свою книгу, твою и
книгу Ууламетса, а я не смог его остановить, прости меня. - Его голос
напоминал голос человека, обезумевшего от страха, словно он один был
виноват во всем случившемся, и никак иначе.
- С тобой-то все хорошо? - спросил его Саша.
- Пока да.
Саша попытался присесть и вздрогнул от резкой боли в голове. Он
почувствовал, что опирается на руку Петра, не в силах преодолеть
головокружение.
- Ты слишком сильно ударился, когда падал, - сказал Петр, продолжая
поддерживать его. Он делал это не только из дружеского расположения, но
главным образом потому, что не поддерживать Сашу, у которого в глазах все
кружилось, было просто нельзя. Но боль все же стихла, как только он смог
послать отчетливое желание: не может быть, чтобы Черневог уже
освободился... чтобы он освободился именно от того, что так мешало ему...
Это первое, что мгновенно пронеслось в его еще не окрепшей голове. Он
взглянул на беспокойное лицо Петра и увидел проступавшее выражение боли,
так несвойственное ему.
Господи, нет! - подумал он и тут же пожелал, чтобы сердце Черневога
вернулось назад, где ему и положено быть.
Но он не почувствовал вообще никаких перемен. А Черневог лишь
отпарировал его выпад с едким упреком: "Я не причиню ему вреда, я не буду
даже желать этого, пока не заберу назад то, о чем не хочу сейчас
заботиться сам. Ты же не сможешь причинить моему сердцу никакого вреда, по
крайней мере там, где оно находится теперь. Поэтому делай только то, что я
прикажу тебе. Какая разница по сравнению с тем, когда ты подчинялся
приказаниям Ууламетса?"
Будь ты проклят, подумал Саша и побыстрее сдержал свое раздражение,
видя перед собой улыбающегося Черневога, позволяя ему думать, что он
действительно может дать Петру наглядный урок.
"У меня нет причин хоть как-то вредить ему", - продолжал Черневог. "С
чего ты взял?"
"Действительно, нет", - согласился Саша, искренне стараясь направить
свои мысли на дружеский лад, во всяком случае на какое-то время.
В следующий момент Черневог произнес вслух, обращаясь к Петру:
- Давайте покончим с завистью и недовольством. Какой в них прок? От
них нечего ждать добра. Давайте перестанем обвинять друг друга и прекратим
ссоры: это самое лучшее, что мы можем сделать, не так ли Петр Ильич?
"Осторожнее", - пожелал в тот же момент Саша.
- Разве не так? - настаивал Черневог.
- Да, - очень тихо ответил наконец Петр.
- Это твой приятель пытается околдовать тебя, а никак не я. Он очень
беспокоится о тебе, Петр Ильич. Но ведь между нами есть соглашение, и я не
сожалею об этом, на самом деле, не сожалею. Быть посговорчивее - разве это
такая уж большая просьба?
- Нет, - ответил Петр, шевеля одними губами. "Говори все, что он
хочет", - пожелал в его сторону Саша, - "и не задумывайся о правде".
Черневог же тем временем продолжал:
- Я же на самом деле завидую вам двоим. Я даже не знаю, доводилось ли
мне видеть когда-либо двух людей, так доверяющих друг другу.
- И не увидишь, - заметил Петр, прежде чем Саша смог остановить его.
- Нет, - сказал Черневог. - Не увижу, но ведь очень приятно
находиться среди людей, подобным вам, даже будучи змеей. Он улыбнулся им и
пожал плечами. - Эта змея может сделать для тебя столько добра, сколько ты
пожелаешь, если только отпустишь его.
- Он сошел с ума, - еле слышно пробормотал Петр.
- Нет, нет, нет, - сказал Черневог. - Я говорю очень серьезно. Лешие
многому научили меня, а главное - терпенью. Иногда лучше ждать исхода
событий, чем силой торопить их. Все в конце концов образуется, и вот вам
уже один пример.
- Я думал, что мне удастся вздремнуть, - сказал Петр. - Но теперь
поздно. Мы попали в руки к безумцу.
Саша повернул голову. Он пожелал, чтобы Черневог не сделал
чего-нибудь еще, а тот только сказал, стараясь быть как можно мягче:
- Я не собираюсь переубеждать его... а об Ивешке мы поговорим завтра
утром.
Разумеется, это была ловушка. Саша прикусил губу и понял, что Петр
знал о происшедшем, как понял и то, что Петр не мог так просто отнестись к
вызову со стороны колдуна.
Петр же по-прежнему сидел и пристально глядел на Черневога, пока тот
не сказал без всякой тени насмешки:
- На самом деле, происходит что-то непонятное, и, кажется,
действительно плохое. У меня достаточно сил, чтобы пользоваться
волшебством в необходимых для меня пределах, но я уже сейчас чувствую
ограничения, которых не было прежде. Я до сих пор не знаю, делают ли это
лешие или это вообще что-то совсем другое. Я определенно знаю, что Ивешка
находится к северу от нас, я знаю, что она покинула лодку, я знаю, что
старый Гвиур почти рядом...
- Поближе к главному, - сказал Петр.
- Вот в этом-то все и состоит. Гвиур в сущности, прошу прощенья,
хитрая змея, которую очень трудно поймать. Возможно, что это просто
небольшой мятеж с его стороны: он частенько проделывает подобные штучки.
Но это отнюдь не единственное ощущение, которое тревожит меня и которое,
как вы сами сказали, не отвечает на вопрос о том, что же случилось с
лешими. Это главный вопрос с моей точки зрения. Поэтому нам следует
отправиться на север и отыскать Ивешку, чтобы объяснить ей, что вы
находитесь вместе со мной, иначе, если этого не сделать, она, вполне
вероятно, может попасть в руки другого сумасшедшего, надеюсь, вам это
понятно, чего никто из нас допустить не хочет.
Петр промолчал. Саша же думал о цветах, о свежеиспеченном хлебе,
думал про сад рядом с домом, где следовало бы сделать прополку. Он тут же
пожелал, чтобы сорняки прорастали не очень сильно.
Черневог продолжал:
- Вполне возможно, что она попытается освободить вас, и я не отрицаю,
что найдутся силы, которые тут же устремятся ей на помощь. Вот почему
прежде всего я хочу разыскать ее, вот почему я уверен, что и вы будете
делать то же самое.
Думай только о цветах, убеждал Саша. О березах, о мышонке, который
скребется под печкой.
"Петр", - мысленно обращался он, "не слушай его".
Но Черневог не оставлял его без внимания:
- Твой дружок вновь пытается поговорить с тобой. Он хочет дать тебе
совет быть осторожным. Так же поступлю и я. Я дам ему тот же самый совет,
без всякого сомненья, но он все время старается не слушать меня. Я же могу
гарантировать, что сейчас его голова уже не раскалывается от боли.
И действительно, боль прошла без всякого следа.
- Вот видишь? - очень мягко проговорил Черневог. - У нас есть все:
безопасное место и безопасный отдых. Ведь я могу быть очень покладистым,
если люди идут мне навстречу... Подбрось еще дров в огонь, не возражаешь?
Изнутри дом казался значительно больше, чем снаружи. Бревенчатые
стены были тщательно выскоблены, в комнатах висели занавески, расшитые
вышивкой, на которую нельзя было долго смотреть, потому что рисунок резал
глаза. В печке, сложенной из речных камней, пылал огонь, а рядом, на
дубовой полке, была расставлена серебряная посуда, около которой висели
связки сушеных трав.
Это был дом, в котором жила Драга.
Мать Ивешки, которая не видела ее с самого рожденья, много сотен лет
назад, была по-прежнему молода и красива, ее длинные светлые косы были
убраны лентами, а ночная рубашка расшита голубыми цветами, очень похожими
на те, которыми, как подумала Ивешка, она и сама когда-то украшала подол
собственного платья.
Перед Ивешкой был ее же собственный нос, ее рот, ее подбородок,
отличающийся чуть большей ямочкой, и это сходство одновременно и восхищало
и пугало ее.
А мать говорила:
- Да входи же, Ивешка. Дорогая, дай я помогу тебе раздеться, и
садись... о, Господи, у тебя волосы сплошь в листьях...
Ивешка бросила свои вещи на лавку рядом с печкой, куда указала ей
мать, но продолжала стоять не раздеваясь.
Мать же тем временем накинула халат, перебросила косы через плечо и
сказала, обращаясь к ней:
- Может быть, тебе лучше умыться? - намекая, как предположила Ивешка,
на ее перепачканное грязью лицо. Руки ее были грязными без всяких
сомнений, не говоря уже о сапожках. Она никогда не позволила бы
кому-нибудь войти в дом в такой обуви, чтобы пачкать чисто вымытый пол: и
Петра, и Сашу, и отца она всегда заставляла выносить грязную обувь за
порог. Но сейчас, совершенно неожиданно для себя, она почувствовала, что
готова защищать эту грязь как собственное право на то, чтобы вновь
выскочить в темноту, за эту дверь при первой же возможности.
- Нет, спасибо, - сказал она.
- Хорошо, тогда присядь, - сказала мать и начала суетиться на кухне.
- Садись, садись.
- Тебе не нужны лишние неприятности, - продолжала Ивешка. - Зачем же
ты позвала меня сюда?
- Потому что я хотела увидеть свою дочь. Тем более, что тебе угрожает
