сказал "тебя и меня", чего Саше ни разу в жизни не приходилось слышать,
сколько бы он ни напрягал память. Услышать вот это "тебя и меня" было
гораздо более удивительным и гораздо более желанным по сашиному счету, чем
слушать о драконах, плачущих жемчужинами. Петр сомневался в существовании
полевика, а Саша, в свою очередь, сомневался в существовании Киева и
отделанных золотом дворцов, но это "тебя и меня" было для него самым
дорогим и реальным, оно было здесь и сейчас.
Пока они отдыхали, Саша знал, что Петру было немного лучше, но
постоянно наблюдая за ним, он видел, что настроение его падает...
- Да, - сказал он, чтобы доставить ему хоть какую-то радость. - Да,
мне хотелось бы увидеть все это, и, разумеется, я верю, что Киев есть на
самом деле.
Однако больше всего он верил в то, что они были пропащими людьми:
ведь если они вернуться назад в Воджвод, то слуги закона повесят Петра, а,
может быть, их обоих, но если они будут продолжать свой путь через лес и
не найдут здесь никакой пищи, то надежда на жизнь и с этой стороны
исчезнет.
- Когда мы доберемся до Киева... - начал Петр, как только они
отправились в путь. И он рассказал ему о слонах с ногами, обвитыми змеями,
и о сказочной птице Рух, которая несла огромные яйца при дворе индийского
короля.
- Это более похоже на правду, чем говорящий банник, - сказал Петр,
подмигивая ему, и тут же зацепился ногой за торчащий из земли корень и
едва не упал, резко наклонившись в сторону мальчика.
- Со мной все хорошо, - сказал он, весь побледневший и дрожащий. Но,
тем не менее, не разрешил Саше взглянуть на свою рану. - Оставь ее в
покое, - сказал он, отмахиваясь от него. - Оставь ее.
Но бледность с его лица не исчезала, и теперь, пока они шли, Петр
даже не пытался шутить или рассказывать свои обычные небылицы.
Постель, которую они приготовили на ночь, на этот раз состояла из
кучи полусгнивших листьев, которую они сложили около старого бревна. Даже
вечер был настолько холодным, что в сумеречном свете было заметно, как
дыхание превращалось в иней. Поэтому Саша и пытался извлечь огонь, из всех
сил натирая палкой кусок сухого дерева, которое использовал как трут. Но
он преуспел лишь в том, что разогрелся сам да истер все руки, но не
получил даже ни одного завитка дыма. Он подумал, что, возможно, ему
попалось слишком влажное дерево, даже среди того, что здесь можно было
считать сухим, а возможно, у него ничего не вышло и потому, что в глубине
собственного сердца он знал, что огонь был тем единственным заклинанием,
которого он боялся, что огонь убил его родителей, что огонь был его
проклятьем и его бедой, и что он страшно боялся его, несмотря на
безнадежное положение, в котором они сейчас находились.
- Жаль, но ничего не выходит, - сказал он, тяжело дыша, на что Петр
заметил:
- Остановись, малый. Ведь ты уже в кровь стер себе руки. Так ты все
равно ничего не получишь.
Но по крайней мере он разогрелся, и ему хотелось поделиться своим
теплом. Они укрылись кафтаном, и Петр предположил, что сегодняшняя ночь не
должна быть столь тяжелой, как предыдущая, а утром он будет чувствовать
себя еще лучше. Возможно, он пробормотал что-то еще, вроде того, что им
следует встать пораньше, когда кругом будет самый холод, и остаток ночи
повести в дороге, а отдыхать позже, когда будет совсем тепло.
Но перед рассветом было то самое время, когда Петр наконец засыпал, а
кроме того, дорога, по которой им предстояло идти, делала поворот, и Саше
показалось, что будет слишком глупо сбиться с пути, потеряв таким образом
последнюю надежду на спасенье.
Поэтому, на следующее утро, проснувшись с восходом солнца, они не
сказали друг другу ничего о том, что хотели отправиться в путь еще до
рассвета. Петр потратил еще долгое время в попытках подняться на ноги.
Когда ему наконец удалось это, и он встал, весь покрытый потом, то
отметил, что сегодняшнее утро было гораздо теплее, хотя Саша этого явно не
ощущал, наблюдая, как дыханье по-прежнему схватывается морозом, теперь уже
в отблесках рассвета, проникающих через толщу деревьев.
С возрастающей остротой Саша чувствовал, что их обстоятельства
подчинены какому-то несчастному року, когда Петр вновь начал повторять
свои несвязные рассказы о Киеве, о княжеском дворе, о слонах, сказочных
птицах и золоченых крышах, о том, как его отец однажды видел Великого
Князя, и как его дед водил караваны на Великий Восток. Но о матери Петр не
упомянул ни разу, и поэтому Саша наконец спросил его:
- А у тебя была тетка или кто-нибудь еще?
- Нет, - очень быстро и легко ответил Петр, и Саша почувствовал, что
он врет. - Они мне были просто не нужны: ведь отец выиграл меня в кости.
- Но такого не может быть.
- Ого, - рассмеялся Петр, но негромко, стараясь не дышать очень
глубоко. - Ты, я вижу, уже кое-что знаешь. Может быть, у тебя есть и
девица?
- Нет.
- Нет даже на примете?
- Нет. - Это приводило его в замешательство и заставляло говорить
какую-то глупость. - Вокруг нас было не так много людей. - Но в это вообще
нельзя было поверить, потому что вокруг "Петушка" было множество соседей.
- Во всяком случае, очень мало моего возраста, - добавил он.
- И совсем не было девиц?
- Нет.
- А то вот есть Маша, дочка дубильщика...
Саша чувствовал, что его лицо начинает гореть, и подумал, что Петр
Ильич и его друзья знают наперечет весь город.
- Или дочка пивовара, - сказал Петр, - Катя. Не знаешь ее? Та, что
всегда в веснушках?
- Нет, - ответил он с тоской.
- Никого?
- Нет, Петр Ильич.
- И нет ни одной знакомой ведьмочки или колдуньи?
- Нет, - сказал Саша, на этот раз очень резко. - Какая девушка
захочет разделить мою судьбу?
- А, - сказал Петр, неожиданно чуть хмурясь, словно все услышанное
было явной новостью для него. Он слегка подтолкнул Сашу локтем. - Но если
бы у тебя были бы деньги, ты мог бы иметь сколько угодно и проклятий, и
бородавок, все равно, любой папаша в Воджводе прямо вытолкал бы за тебя
свою дочь. И ни один из них не заметил бы ни одной бородавки.
Тепло от солнечных лучей начинало разогревать сашино лицо, и в
какой-то момент он был даже рад, что в лесу столько тени.
- Девицы же в Киеве, - начал было Петр и вдруг остановился, опершись
рукой о ствол дерева, и некоторое время не говорил ни слова, а Саша
беспомощно стоял рядом. - Черт возьми! - наконец сказал Петр, с трудом
переводя дыхание.
- Петр, позволь мне взглянуть на твой бок. Дай мне посмотреть, что я
могу сделать.
- Не надо! - ответил тот, сделав еще один вдох и добавил более
спокойно: - Не надо, мне сейчас будет лучше. Это лишь минутная острая
боль, она приходит и уходит...
Саша почувствовал, как к нему внезапно подступает холод, хотя сейчас
была не ночь, когда все страхи непомерно возрастали, а ясный день, и все
шутки Петра были бессильны, чтобы разогнать его.
- Разреши мне осмотреть повязку, - сказал он. - Петр, пожалуйста,
прошу тебя.
- Нет.
- Ну не будь дураком, разреши мне помочь тебе.
- Уже все в порядке, черт возьми. Оставь меня в покое! - Петр
оттолкнулся от дерева и вновь пошел по дороге, помогая себе мечом, как
посохом. Это был уже не тот Петр, который досаждал тетке Иленке, разъезжая
по двору и размахивая шапкой. Сейчас по дороге шел усталый измученный
человек, сгорбившийся, с опущенными плечами, ступающий медленно и
неуверенно.
Саша молил Бога, чтобы Петр Ильич вернул назад свою былую силу, и был
полностью уверен в том, что это очень справедливое желание.
А может быть, Петр был прав, и он просто безобидный дурак, потому
что, несмотря на все его старания, тот не стал чувствовать себя лучше ни
сразу, ни какое-то время спустя после этого. Единственное, что можно было
сказать, так это то, что Петр по-прежнему оставался на ногах, медленно, но
передвигал их, и у него пока не было новых приступов острой боли, однако
Саша не мог сказать, хорошо это было или плохо.
Он не смог развести огонь, он не смог найти ничего больше, чем
застывшую мелкую рыбешку, вмерзшую в ледяную кромку ручья, и нашел
несколько ягод, вместо того, чтобы отыскать пушную или пернатую дичь,
которая наверняка водилась в этих лесах.
Все кругом будто вымерло. В такое время года, когда зима медленно
умирает, но все еще не покидает землю, а весна еще не обретает жизнь, в
таких заброшенных местах выжить могли только призраки, а больные и старые
должны были умереть: вот так обычно говорили люди в городе. И в последнюю
ночь, перед тем, как вся природа пробуждалась навстречу весне, городские
женщины выходили на улицу с распущенными волосами и, развязав пояса,
копали небольшой ров около городской стены. При этом они играли на
волынках и зазывали Весну. Мужчины в это время прятались по домам.
Исключение составляли лишь колдуны, которые тоже принимали участие в
обряде и тоже играли на волынках, обращаясь с просьбами к богам и добрым
духам, чтобы они отвели от них все несчастья в этом сезоне.
Так они и шли: Петр в одолженном на время кафтане, который трещал на
его могучих плечах, и мальчик, прослывший неудачником. И если было на
земле самое злополучное место, так оно было именно в этом лесу, в котором
кроме двух скрывающихся от закона людей, и диких зверей, которых они
смертельно боялись, были только мертвые деревья, мертвые кусты, бесплодная
земля и безжизненные ручьи.
Может быть, здесь и был лесовик, но Саша пока не чувствовал его
присутствия. Он даже прошлой ночью тайно выложил на старый сухой лист
несколько засохших ягод и зерен, и, сдерживая дыханье, тихо приговаривал,
чтобы не услышал Петр: "Пожалуйста, сделай так, чтобы мы не заблудились.
Пожалуйста, сделай так, чтобы Петр не спотыкался, это причиняет ему боль.
Пожалуйста, приведи нас в какое-нибудь благополучное место".
Казалось, что подобного умиротворения очень мало для неосязаемого и
безмолвного духа, который к тому же, может быть, враждебно настроен к
путникам, а может быть и сам нездоров от пребывания в таком лесу. Поэтому
Саша взял колючку, проколол себе палец и выдавил из него несколько капель
крови. Он слышал от кого-то, что так частенько делают колдуны. Он слышал
страшные вещи про то, как иногда подношение в виде крови может только
ухудшить дело, несмотря на то, что там же находились и другие подношения,
хорошо известные духам.
- Ради Бога, скажи мне, что ты там делаешь? - спросил его Петр, когда
они остановились на отдых в защищенном от ветра месте. Саша очень
испугался, что Петр может сказать что-то, вызывающее раздражение у
невидимых глазу обитателей леса, поэтому с чувством полной безнадежности
сказал:
- Отыскиваю съедобные корешки.
- Не очень-то похоже, чтобы ты что-то искал, - сказал Петр без
прежней бодрости в голосе, а, главное, в тот самый момент, когда Саша
только что сообразил, что он врет в самый неподходящий момент. А что, если
его услышат злые духи? Что будет тогда с ними в этом лесу?
"Человек с дурным глазом", подумал он, обвиняя себя во всех грехах.
"Ах, Отец Небесный, отведи от нас все несчастья. Петр никогда не обидел
никого, и он не заслужил таких страданий".
Но Небесный Отец был, видимо, не из той породы богов, которые
позволяли часто беспокоить себя, особенно в тех случаях, когда в беду
попадали негодяи и беглецы, и было бы слишком ожидать, что он будет
спасать дурака от его собственной глупости, какую бы цену за это ни
