могут перенести что угодно. На коммерческом жаргоне их
называют ^Макароны", и в последнее время сведения о них
появляются в регулярных торговых бюллетенях.
Через два месяца после описанной облавы я сидел с Беллами
за шахматной доской в вестибюле "Отель де Франс" в Сайгоне;
я уже не был, конечно, наемным матросом.
- Слушайте, Беллами, - сказал я ему, - вы порядочный
человек и, как говорится, джентльмен. Неужели вам не
противно служить делу, которое по существу не что иное, как
гнуснейшая работорговля?
Беллами пожал плечами.
- Саламандры - это саламандры, - уклончиво проворчал он.
- Двести лет тому назад говорили, что негры - это негры.
- А разве это было не так? - ответил Беллами. - Шах!
Эту партию я проиграл. Меня вдруг охватило такое
чувство, будто каждый ход на шахматной доске не нов и был
уже когда-то кем-то сыгран. Быть может, и история наша была
уже кем-то разыграна, а мы просто переставляем свои фигуры,
делая те же ходы, и стремимся к тем же поражениям, какие уже
были когда-то. Возможно, что именно такой же порядочный и
скромный Беллами ловил когда-то негров на берегу Слоновой
Кости и перевозил их на Гаити или -в Луизиану, предоставляя
им подыхать в трюме. И он не думал сделать ничего плохого,
этог Беллами. Беллами никогда не хочет ничего плохого.
Поэтому он неисправим.
- Черные проиграли! - удовлетворенно сказал Беллами и
встал, потягиваясь всем телом.
Помимо хорошо организованной торговли саламандрами и
широкой пропаганды в печати, величайшую роль в
распространении саламандр сыграла грандиозная волна
технического прожектерства, захлестнувшая в ту эпоху весь
мир. Г. X. Бонди справедливо предвидел, что человеческий
ум отныне начнет работать в масштабах новых материков и
новых Атлантид. В течение всего Века Саламандр между
представителями технической мысли продолжался оживленный и
плодотворный спор о том, надо ли сооружать тяжелые
континенты с железобетонными берегами, или легкую сушу в
виде насыпи из морского песка. Почти каждый день появлялись
на свет новые гигантские проекты. Итальянские инженеры
предлагали, с одной стороны, построить "Великую Италию",
охватывающую почти все пространство Средиземного моря (между
Триполи, Балеарскими и Додеканесскими островами), а с другой
- создать на восток от Итальянского Сомали новый континент,
так называемую Лемурию, которая со временем покрыла бы весь
Индийский океан; и действительно, с помощью целой армии
саламандр против сомалийской гавани Могдиш был насыпан
островок площадью в тринадцать с половиной акров. Япония
разработала и отчасти осуществила проект устройства нового
большого острова- на месте Марианских островов, а также
собиралась соединить Каролинские и Маршальские острова в два
больших острова, заранее наименованные "Новый Ниппон"; на
каждом из них предполагалось даже устроить искусственный
вулкан, который напоминал бы будущим островитянам священную
Фудзияму. Ходили также слухи, будто немецкие инженеры тайно
строят в Саргассовом море тяжелый бетонный материк, то есть
будущую Атлантиду, которая могла бы угрожать Французской
Западной Африке; но, по- видимому, они успели только
заложить фундамент. В Голландии приступили к осушению
Зеландии; Франция соединила Гранд-Тер, Бас-Тер и Ла-Дезирад
на Гваделупе в один благодатный остров. Соединенные Штаты
начали сооружать на 37-м меридиане первый авиационный осгров
(двухъярусный, с грандиозным отелем, спортивным стадионом,
луна-парком и кинотеатром на пять тысяч человек). Словом,
казалось, пали последние преграды, которыми мировой океан
ограничивал размах человеческой деятельности; настала
радостная эпоха погрясающих технических замыслов; человек
осознал, что только теперь он становится Хозяином Мира -
благодаря саламандрам, которые вышли на мировую арену в
нужный момент и, так сказать, по исторической необходимости.
Спора нет - саламандры не могли бы распространиться в таких
невиданных масштабах, если бы наш век, век техники, не
подготовил для них сголько рабочих задач и такого обширного
поля для постоянного их использования. Будущее Рабочих
Моря, качалось, было теперь обеспечено на долгие столетия.
Видную роль в развитии торговли саламандрами сыграла
также наука, которая очень скоро обратила свое внимание на
изучение как физиологии, так и психологии саламандр.
Приводим здесь отчет о научном конгрессе в Париже,
написанный очевидцем.
"PREMIER CONGRES D'URODELES"
"Его называют для краткости "Конгресс хвостатых
земноводных", хотя его официальное название несколько
длиннее, а именно - "Первый международный конгресс зоологов,
посвященный исследованию психологии хвостатых земноводных".
Но настоящий парижанин не любит трехсаженных названий;
ученые профессора, заседающие в аудитории Сорбонны, для него
просто "messieurs les Urodeles", "господа хвостатые
земноводные", - и точка. Или еще более кратко и почтительно
- "сез zoos-la" (69).
Чы отправились взглянуть на ees zoos-la скорее из
любопытства, чем по долгу репортерской службы. Из
любопытства, возбуждаемого, конечно, не университетскими
знаменитостями, по большей части очкастыми и пожилыми, но
теми... созданиями (почему мы никак не решаемся сказать
"животными"?), о которых написано уже так много, начиная от
ученых фолиантов и кончая бульварными песенками, и которые,
по словам одних, не что иное, как газетная выдумка, а по
словам других - существа, во многих отношениях более
одаренные, чем сам царь природы и венец творения, как еще и
сейчас (после мировой войны и других исторических событий)
именует себя человек. Я рассчитывал, что прославленные
господа участники конгресса, посвященного психологическому
исследованию хвостатых земноводных, дадут нам, профанам,
точный и окончательный ответ на вопрос, как обстоит дело с
пресловутой понятливостью Andrias'a Scheuchzeri; что они
скажут нам: да, это существо разумное или по крайней мере
столь же восприимчивое к цивилизации, как вы и я; а поэтому
на будущее время с ним надо считаться так же, как должны мы
считаться с будущностью человеческих рас, зачислявшихся
некогда в категории диких и примитивных... Сообщаю, что ни
такого ответа, ни даже такого вопроса мы на конгрессе не
слыхали; современная наука слишком специализировалась для
того, чтобы заниматься подобного рода проблемами.
Ну что же, займемся изучением того, что на языке науки
называется душевной жизнью животных. Вон тот высокий
господин с всклокоченной бородой чернокнижника, который
сейчас свирепствует на кафедре, - это знаменитый профессор
Дюбоск; по- видимому, он громит какую-то превратную теорию
какого-то уважаемого коллеги, но в этой части его доклада мы
не в состоянии разобраться как следует. Лишь немного спустя
нам становится понятным, что свирепый чернокнижник говорит о
цветовых ощущениях у Andrias'a и о его способности различать
те или иные оттенки цвета. Не знаю, правильно ли я понял,
но у меня осталось впечатление, что Andrias, по- видимому,
немного страдает дальтонизмом, зато профессор Дюбоск, должно
быть, страшно близорук, судя по тому, как он подносил свои
листочки к толстым, ярко поблескивающим стеклам очков.
После него говорил улыбающийся японский ученый, д-р
Окагава, что-то о реактивной дуге и о признаках, которые
наблюдаются, если перерезать какой-то чувстви- тельный нерв
в мозгу Andrias'a; потом он рассказал, что делает Andrias,
если разрушить у него орган, соответствующий ушному
лабиринту. Затем профессор Реман подробно объяснил, как
Andrias реагирует на раздражение электрическим током. Это
вызвало ожесточенный спор между ним и профессором Брукнером.
C'est un type (70), этот профессор Брукнер: маленький,
злобный, суетливый до трагического; помимо прочего, он
утверждал, что Andrias снабжен столь же несовершенными
органами чувств, как и человек, и столь же беден
инстинктами; с чисто биологической точки зрения, он точно
такое же вырождающееся животное, как и человек, и, подобно
ему, старается возместить свою биологическую неполноценность
с помощью того, что мы называем интеллектом.
Однако остальные специалисты, как кажется, не принимали
профессора Брукнера всерьез-вероятно потому, что он не
перерезывал чувствительных нервов и не посылал в мозг
Andrias'a электрических зарядов. После Брукнера профессор
ван Диттен тихим, почти благоговейным голосом описывал,
какие расстройства появляются у Andrias'a, если удалить у
него правую височную долю головного мозга или затылочную
извилину в левом мозговом полушарии. Затем американский
профессор Деврайнт сделал доклад...
Виноват, честное слово, я не знаю, о чем он делал доклад,
так как в этот момент мне начала сверлить голову мысль о
том, какие расстройства появились бы у профессора Деврайнта,
если бы у него удалили правую височную долю головного мозга;
как реагировал бы улыбающийся д-р Окагава, если бы его
раздражали электрическим током, и как вел бы себя профессор
Реман, если бы кто-нибудь разрушил у него ушной лабиринт. Я
почувствовал также, что не совсем уверен насчет того, как
обстоит у меня дело со способностью различать цвета или с
фактором t в моих моторных реакциях. Меня мучило сомнение,
имеем ли мы право (в строго научном смысле) говорить о
душевной жизни нас самих (то есть людей), пока мы не
выпотрошили друг у друга различные доли головного мозга и не
перерезали один другому чувствительные нервы. Строго
говоря, чтобы взаимно изучить нашу душевную жизнь, нам
следовало бы наброситься друг на друга со скальпелем в
руках. Что касается меня, то я готов был в интересах науки
разбить очки профессора Дюбоска или пустить электрический
заряд в лысину профессора ван Диттена, чтобы потом
опубликовать статью о том, как они на это реагировали. По
правде сказать, я могу очень живо представить себе это.
Менее живо я представляю себе, что делалось при подобных
опытах в душе Andrias'a; но я думаю, что это - невероятно
терпеливое и добродушное создание. Ведь ни одна из
выступивших с докладом знаменитостей не сообщала, чтоб
бедняга Andrias Scheuchzeri, когда- нибудь пришел в ярость.
Не сомневаюсь, что Первый конгресс хвостатых земноводных
- замечательный успех научной мысли; но как только у меня
выберется свободный день, я отправлюсь в Jardin des Plantes
(71), прямехонько к бассейну Andrias'a Scheuchzeri и
потихоньку скажу ему:
- Слушай, саламандра, если когда-нибудь придет твой день,
не вздумай научно исследовать душевную жизнь людей!"
Благодаря этим научным исследованиям саламандр перестали
считать каким-то чудом; под трезвым светом науки саламандры
в значительной мере утратили свой первоначальный ореол
исключительности и необычайности; в качестве объекта
психологических испытаний они проявили весьма средние и
неинтересные свойства; на основании научных выводов их
высокую одаренность отнесли к области легенд. Наука открыла
Нормальную Саламандру, которая оказалась скучным и довольно
ограниченным созданием. Только газеты все еще отыскивали
время от времени какую- нибудь Чудо-Саламандру, которая
умела множить в уме пятизначные числа, но и это перестало
тешить публику, особенно когда было доказано, что при
надлежащей тренировке этому может научиться и обыкновенный
человек. Словом, люди начали видеть в саламандрах нечто
столь же обыденное, как арифмометр или какой-нибудь автомат;
саламандры перестали быть таинственными созданиями,
вынырнувшими из неведомых глубин, неизвестно для чего и
почему. К тому же люди никогда не считают таинственным то,
что служит им и приносит пользу, но только то, что грозит им
опасностью или причиняет вред; и так как саламандры
оказались существами в высшей мере и во многих отношениях
полезными, то на них теперь смотрели просто как па составную
часть рационального будничного порядка вещей. -
Изучением возможностей использования саламандр занимался,
в частности, гамбургский исследователь Вурман; из его
различных статей по этому вопросу приводим в сокращенном
виде,
(72)
