бесценок несметные сокровища, они вернутся на родину. Иные из них, правда,
всего охотнее последовали бы примеру Серрано и навсегда остались бы в этом
земном раю. А потому, когда перед самым отплытием выясняется, что только
одно из судов еще достаточно крепко, чтобы выдержать обратный путь, и что
пятидесяти из ста с лишним моряков придется ждать на благодатных островах,
пока второе будет починено, значительная часть экипажа с радостью принимает
эту дурную весть.
Остаться обречено бывшее флагманское судно Магеллана, <Тринидад>.
Первым вышел адмиральский корабль из Сан-Лукара, первым прошел Магелланов
пролив, первым пересек Тихий океан, всегда впереди остальных -
олицетворенная воля их предводителя и великого наставника. Теперь, когда
вождя нет в живых, его судно не хочет плыть дальше; как верный пес не дает
увести себя с могилы хозяина, так и <Тринидад> отказывается продолжать путь,
достигнув цели, поставленной ему Магелланом. Уже погружены бочонки с пресной
водой, продовольствие и много центнеров пряностей, уже поднят флаг Сант-Яго
с надписью: <Сие да будет залогом благополучного нашего возвращения>, уже
поставлены паруса, как вдруг в недрах старого, изношенного судна раздается
громкий стон, зловещий треск. Трюм наполняется водой, но пробоину никак не
удается обнаружить, и приходится спешно начинать разгрузку, чтобы успеть еще
вытащить судно на берег. Потребуются недели и недели, чтобы исправить
повреждение, а второй корабль, единственный уцелевший из всей флотилии, не
может так долго ждать; теперь, когда дует попутный восточный муссон, пора,
пора, наконец, на третьем году плавания принести императору весть, что
Магеллан ценою жизни сдержал свое слово и под испанским флагом совершил
величайший подвиг в истории мореходства. Единодушно решают, что <Тринидад>
после починки попытается пересечь Тихий океан в обратном направлении, с
целью у Панамы достичь заокеанских владений Испании, а <Виктория>, пользуясь
попутными ветрами, немедленно устремится к западу, через Индийский океан, на
родину.
Капитаны обоих судов, Гомес де Эспиноса и Себастьян дель Кано, теперь
стоящие друг против друга, готовясь после двух с половиной лет совместного
плавания проститься навсегда, уже однажды, в решающую минуту, противостояли
друг другу. В памятную ночь сан-хулианского мятежа тогдашний каптенармус
Гомес де Эспиноса был вернейшим помощником Магеллана. Смелым ударом кинжала
вернул он ему <Викторию> и тем самым обеспечил возможность дальнейшего
плавания. Юный баск Себастьян дель Кано, тогда еще простым sobresa-liente, в
ту ночь был на стороне мятежников: он принял деятельное участие в захвате
<Сан-Антонио>. Магеллан щедро наградил верного Гомеса де Эспиноса и
милостиво простил изменившего ему дель Кано. Будь судьба справедлива, она
избрала бы для славного завершения великого дела Эспиносу, обеспечившего
торжество Магелланова замысла. Но более великодушный, нежели справедливый
жребий возвышает недостойного. Эспиноса вместе с разделившими его участь
моряками <Тринидад> бесславно погибнет после бесконечных мытарств и скитаний
и будет забыт неблагодарной историей, тогда как звезды увенчают своим земным
отблеском - бессмертием - как раз того, кто хотел помешать Магеллану
совершить подвиг, кто некогда восстал на великого адмирала - мятежника
Себастьяна дель Кано.
Глубоко волнующее прощание на краю света: сорока семи морякам -
офицерам и матросам <Виктории> - предстоит отправиться на родину, а
пятидесяти одному - остаться с <Тринидад> на Тидоре. До самого отплытия
остающиеся пребывают на борту с товарищами, чтобы еще раз обнять их,
передать им письма, приветы; два с половиной года совместных тягот давно уже
спаяли разноязычную и разноплеменную команду бывшей армады в единое целое.
Никакие раздоры, никакие распри уже не в силах разъединить их. Когда
<Виктория>, наконец, отдает якоря, остающиеся все еще не хотят, не могут
расстаться с товарищами. На шлюпках и малайских челнах плывут они бок о бок
с медленно удаляющимся судном, чтобы еще раз взглянуть друг на друга, еще
раз обменяться сердечными словами. Лишь с наступлением сумерек, когда руки
уже устают грести, они поворачивают лодки, и на прощанье гремит орудийный
залп - последний братский привет остающимся. А затем <Виктория>, последнее
уцелевшее судно Магеллановой флотилии, начинает свое незабываемое плавание.
Это обратное, охватившее половину земного шара плавание старого,
изношенного за два года и шесть месяцев неустанных странствий, вконец
обветшавшего парусника - один из великих подвигов мореплавания. Осуществив
волю умершего вождя, дель Кано этим славным деянием загладил свою вину перед
Магелланом. На первый взгляд стоящая перед ним задача - довести корабль с
Молуккских островов до Испании - кажется не такой уж трудной, ибо с начала
шестнадцатого века португальские флотилии регулярно, из года в год плывут с
попутными муссонами от Малайского архипелага до Португалии и обратно.
Путешествие в Индию лет десять назад, во времена Албукерке и Алмейды, еще
было дерзновенным проникновением в неизвестность - теперь оно требует только
знания точно размеченного пути, в крайнем же случае капитан на каждой
стоянке, в Индии и Африке, на Малакке и в Мозамбике и на островах Зеленого
Мыса, находит португальских представителей, чиновников и кормчих; в каждой
гавани приготовлены продовольствие и нужные для починки судов материалы. Но
неимоверная трудность, которую должен преодолеть дель Кано, заключается в
том, что он не только не может пользоваться этими португальскими базами, но
вынужден на большом расстоянии огибать их. Ибо еще на Тидоре спутники
Магеллана от некоего беглого португальца узнали, что король Мануэл приказал
захватить все суда флотилии, а экипаж взять под стражу как пиратов, и
действительно их злосчастных товарищей с <Тринидад> не минует эта жестокая
участь. Итак, дель Кано предстоит на своем ветхом, источенном червями, до
отказа нагруженном корабле, о котором почти три года назад еще в Севильской
гавани консул Алвариш говорил, что не отважился бы плыть на нем и до
Канарских островов, не больше и не меньше как единым духом пересечь весь
Индийский океан, а затем еще, миновав мыс Доброй Надежды, обогнуть всю
Африку, ни разу не бросив якоря. Нужно взглянуть на карту, чтобы постичь всю
грандиозность, всю дерзновенность этой задачи, которая и теперь, через
четыреста лет, даже для современного, снабженного усовершенствованными
машинами парохода считалось бы большим достижением.
Этот беспримерный львиный прыжок с Малайского архипелага до Севильи
начинается - достопамятный день! - 13 февраля 1522 года в одной из гаваней
острова Тидор. Еще раз принял там дель Кано запасы продовольствия и пресной
воды, еще раз, памятуя осмотрительность покойного начальника, велел
основательно проконопатить и починить судно, прежде чем на долгие месяцы
предать его на волю ветра и волн. В первые дни <Виктория> еще плывет мимо
островов; издали моряки видят тропическую зелень, очертания высоких гор. Но
время года уже слишком позднее, чтобы можно было делать остановки, и дель
Кано должен пользоваться попутным восточным муссоном; нигде не приставая,
плывет <Виктория> мимо этих манящих островов, к великому огорчению неустанно
любопытствующего Пигафетты, все еще не насмотревшегося досыта <диковинных
вещей>. Чтобы убить время, он заставляет взятых на борт островитян (всего
девятнадцать человек, в то время как число европейцев в экипаже уменьшилось
до сорока семи) описывать мелькающие в тумане острова, и темнокожие
попутчики рассказывают ему чудеснейшие сказки <Тысячи и одной ночи>. Вот на
том острове живут люди ростом не выше локтя, но уши у них такой длины, как
они сами, и когда они ложатся спать, одно ухо им служит подстилкой, а другое
- одеялом. А на этом островке обитают одни женщины, и мужчина не смеет
ступить на него. Но они все же беременеют, от ветра, и всех мальчиков,
которых родят, они убивают, а девочек оставляют в живых и растят. Но
мало-помалу последние острова исчезают в голубоватом тумане, малайцам уже
нечем больше морочить легковерного Пигафетту, и только бескрайный океан
окружает судно своей мучительно неизменной синевой. Недели, долгие недели,
покуда они плывут в пустыне Индийского океана, моряки видят только небо и
море в их ужасающем, гнетущем однообразии. Ни человека, ни корабля, ни
паруса, ни звука; только синева, синева, синева в пустоте, полной пустоте
бескрайной глади.
Ни один непривычный звук не доносится до их слуха, ни одно незнакомое
лицо не является им за долгие недели. Но вот из тайников корабля выходит
старый, хорошо знакомый призрак, тощий, бледный, с глубоко запавшими глазами
- голод. Голод - их верный спутник в плавании по Тихому океану,
жестокосердый мучитель и убийца их старых, испытанных товарищей; значит, он
снова украдкой пробрался на борт, ибо вот он стоит здесь среди них, алчный и
злобный, и, ехидно ухмыляясь, глядит в их смятенные лица. Непредвиденная
катастрофа свела на нет все расчеты дель Кано. Правда, его люди погрузили
запас продовольствия, главным образом мяса, рассчитанный на пять месяцев, но
на Тидоре не оказалось соли, и под палящим зноем индийского солнца
недостаточно провяленное мясо начинает гнить. Чтобы спастись от зловония
разлагающихся туш, моряки вынуждены весь запас выбросить в море, и теперь
пищей им служит один только рис, рис да вода, вода да рис, рис да вода, вода
да рис, и с каждой неделей все меньше становится риса и все меньше затхлой
воды. Снова появляется цинга, снова начинается мор среди команды. Так велики
становятся в начале мая их бедствия, что часть экипажа требует, чтобы
капитан взял курс на близлежащий Мозамбик и выдал корабль португальцам,
вместо того чтобы продолжать плавание и погибнуть голодной смертью.
Но вместе с командованием бывшему мятежнику незаметно передалась и
железная воля Магеллана. Тот самый дель Кано, который ранее, будучи
подчиненным, хотел принудить адмирала к отступлению, теперь, как начальник,
требует от людей последнего, величайшего усилия - и ему удается подчинить их
своей воле. <Ма inanti determinamo tutti morir che andar in mano dei
portoghesi> (Мы решили лучше умереть, нежели предать себя в руки
португальцев) - сможет он впоследствии гордо рапортовать императору. Попытка
высадиться на восточном берегу Африки оказывается неудачной: в этом голом,
пустынном краю они не находят ни воды, ни плодов; нимало не облегчив своих
страданий, они продолжают страшное плавание. У мыса Доброй Надежды - они
невольно называют его прежним именем: Cabo Tormentoso, Мыс Бурь - на них
налетает бешеный шквал, ломающий переднюю мачту и расщепляющий среднюю. С
величайшими усилиями измученные, едва держащиеся на ногах матросы кое-как
исправляют повреждения. Медленно, с трудом, тяжко кряхтя, тащится судно
вдоль побережья Африки дальше на север. Но ни в бурю, ни в безветрие, ни
днем, ни ночью не оставляет их в покое жестокий мучитель; издеваясь,
оскаливается серый призрак, голод - издеваясь, ибо на этот раз он измыслил
для них новую, дьявольскую пытку. Корабельные трюмы не пусты, как раньше,
когда флотилия плыла по Тихому океану - нет, на этот раз чрево корабля
набито до отказа. Семьсот центнеров пряностей везет <Виктория> - семьсот
центнеров, количество, достаточное, чтобы приправить роскошнейшую трапезу
сотен тысяч, миллионов людей; пряностей у голодающего экипажа сколько душе
