Какое-то одно мгновение кажется, что торг состоится. Цена жизни
храбрейшего из капитанов уже установлена: две бомбарды и несколько бочонков
меди. Но туземцы требуют, чтобы товары были доставлены на берег, а Карвальо,
возможно, опасается, как бы эти уже однажды нарушившие слово негодяи не
присвоили себе не только товары, но и шлюпку. Возможно же - Пигафетта сам
высказывает это подозрение - что честолюбец уже не хочет расстаться со столь
внезапно доставшимся ему званием командира и не склонен более служить
простым кормчим под началом выкупленного Серрано. Так или иначе, но
чудовищное деяние совершается. На взморье извивается связанный окровавленный
человек, окруженный кровожадной толпой, на его лбу холодный пот смертельного
ужаса, единственная его надежда - что на расстоянии броска камня находятся
три превосходно вооруженных испанских судна с раздутыми парусами, а у борта
флагманского корабля стоит его земляк Карвальо, его compadre, его побратим,
с кем он разделял тысячи опасностей и кто скорее пожертвует последним, чем
покинет его в беде. И снова вопит он охрипшим голосом: скорее, скорее
пришлите выкуп. Жадно вперяет он глаза в шлюпку, покачивающуюся рядом с
кораблем. Почему мешкает. Карвальо, почему он так медлит? Но вот мореход
Серрано, знающий любое движение на корабле, воспаленными глазами видит, как
шлюпку поднимают на борт. Предательство! Измена! Вместо того чтобы послать к
нему спасительную шлюпку, суда начинают скользить к открытому морю.
Флагманское судно уже обращается вокруг якоря, уже паруса надуваются
попутным ветром. В первую минуту несчастный Серрано не может, не хочет
понять, что его - начальника, капитана - собственные его товарищи, по
приказу его названого брата, трусливо предают в руки убийц. Еще раз
сдавленным голосом кричит он вслед беглецам, просит, приказывает,
неистовствует в предсмертной тоске и отчаянии. А когда ему уже становится
ясно, что все три корабля снялись с якоря и покидают рейд, он еще раз из
последних сил набирает воздух в сдавленную путами грудь, и по волнам к Жуану
Карвальо доносится ужасное проклятие: в день Страшного суда он будет призван
к ответу перед всевышним за подлое свое предательство.
Но слова этого проклятия - последние слова Серрано. Собственными
глазами видят предавшие его товарищи, как убивают избранного ими начальника.
И еще прежде чем суда успевают выйти из гавани, под торжествующие клики
туземцев рушится огромный крест, воздвигнутый испанцами. Все, что за недели
кропотливой, тщательной работы было достигнуто Магелланом, пошло прахом
из-за легкомыслия и безрассудства его преемников. Покрытые позором, с
предсмертным проклятием умирающего капитана, еще звучащим в их ушах,
постыдно повернувшись спиной к ликующим дикарям, как преследуемые разбойники
покидают они тот остров, на который, подобно богам, вступили под
предводительством Магеллана.
Печален смотр боевых сил, который производят уцелевшие после выхода из
злосчастной гавани Себу. Из всех ударов судьбы, перенесенных флотилией с
момента отплытия, это пребывание в Себу оказалось наиболее тяжким. Не только
незаменимого своего предводителя, Магеллана, потеряли они, но и самых
опытных капитанов: Дуарте Барбосу и Жуана Серрано, знатоков Ост-индского
побережья, более всего необходимых им теперь, во время обратного плавания.
Со смертью Андреса де Сан-Мартин они утратили мастера навигационного дела,
бегство Энрике лишило их переводчика. При перекличке из взятых на борт в
Севилье двухсот шестидесяти пяти человек налицо оказывается всего сто
пятнадцать; экипаж так малочислен, что распределить его на три корабля уже
не представляется возможным. А потому лучше пожертвовать одним из трех судов
и, таким образом, обеспечить два других достаточным числом людей. Жребий
добровольного потопления выпадает на долю <Консепсьон>, давно уже давшего
течь и потому ненадежного в предстоящем трудном плавании. Неподалеку от
острова Бохол смертный приговор над ним приводится в исполнение. Все, что
только может пригодиться, вплоть до последнего гвоздя, до самого
истрепанного каната, переносится на два других корабля; опустошенные
деревянные останки предаются огню. Мрачно созерцают матросы, как разгорается
едва заметное вначале, чуть тлеющее пламя, как оно затем огненными
щупальцами со всех сторон охватывает судно, два года подряд бывшее им домом
и родиной, и как, наконец, жалкий, обуглившийся остов погружается в чужие,
враждебные воды. Пять кораблей, с весело развевающимися вымпелами, с
многолюдной командой, вышли из Севильской гавани. Первой жертвой стал
<Сант-Яго>, разбившийся у патагонских берегов. В Магеллановом проливе
<Сан-Антонио> трусливо покинул флотилию. Всего два корабля плывут теперь бок
о бок по неведомому пути: <Тринидад>, бывшее флагманское судно Магеллана, и
маленькая невзрачная <Виктория>, которой предстоит оправдать свое гордое имя
и пронести в бессмертие великий замысел Магеллана.
Отсутствие подлинного вождя, опытного морского начальника, Магеллана,
вскоре сказывается в неуверенности курса, взятого уменьшившейся до столь
ничтожных размеров флотилией. Точно слепые или ослепленные, ощупью бредут
суда среди островов Зондского архипелага. Вместо того чтобы взять курс на
юго-запад к Молуккским островам, совсем уже близким, они неуверенными
зигзагами, то устремляясь вперед, то снова возвращаясь вспять, блуждают в
северо-западном направлении. Целых полгода потрачено в этих бесцельных
скитаниях, приводящих суда и к Манданао и к Борнео. Но еще резче, чем в этой
неуверенности курса, отсутствие прирожденного вождя сказывается в падении
дисциплины. Под суровым управлением Магеллана не было ни грабежа на суше, ни
пиратства на море; неуклонно соблюдался строгий порядок и отчетность. Ни на
минуту не забывал Магеллан, что звание адмирала королевской флотилии
обязывает его даже в самых дальних странах блюсти честь испанского флага.
Его жалкий преемник Карвальо, обязанный своим адмиральским званием лишь
тому, что раджи Мактана и Себу умертвили всех старше его по чину, не знает
нравственных сомнений. Он пиратствует, без зазрения совести забирая все, что
попадается на пути. Любую повстречавшуюся джонку грабят. Выкуп, взимаемый
при этих оказиях, Карвальо, нимало не стесняясь, кладет в собственный
карман, объединив в своем лице и счетовода и казначея. В то время как
Магеллан во имя дисциплины не допускал на борт ни единой женщины, Карвальо
перевозит с ограбленной им джонки на корабль трех туземок под предлогом
принесения их в дар королеве испанской. В конце концов экипажу наскучил этот
новоявленный паша. . Убедившись (сообщает дель Кано), что он заботится не о служении королю,
а только о собственной выгоде, моряки попросту прогоняют с должности своего
обзаведшегося гаремом начальника и заменяют его триумвиратом в составе
капитана <Тринидад> Гомеса де Эспиноса, капитана <Виктории> Себастьяна дель
Кано и облеченного званием командира армады кормчего Понсеро.
Но суть дела от этого не меняется, оба судна продолжают бессмысленно
описывать круги и зигзаги; правда, в этих густо населенных краях сбившиеся с
пути моряки с легкостью пополняют посредством меновой торговли и грабежа
запасы продовольствия, но великая задача, во имя которой Магеллан дерзнул
предпринять это плавание, как будто и вовсе забыта ими. Наконец, счастливая
случайность помогает им выбраться из лабиринта Зондских островов. На
повстречавшемся им малайском судне, которое они захватывают, по своему
пиратскому обыкновению, в их руки попадает человек родом из Тернате; он-то
должен знать путь на свою родину, путь к вожделенным <Островам пряностей>. И
действительно, ему известен этот путь, известен и друг Магеллана Франсишку
Серрано; наконец-то нашелся проводник, с помощью которого прекратятся их
блуждания. Последнее испытание преодолено, теперь они могут прямиком
устремиться к цели, к которой за эти недели бессмысленных скитаний уже не
раз приближались, но в своем ослеплении обходили стороной. Теперь несколько
дней спокойного плавания больше приближают их к ней, чем шесть месяцев
нелепых поисков. 6 ноября они видят, как вдали из моря вздымаются горы,
вершины Тернате и Тидора. Блаженные острова достигнуты.
<Сопровождавший нас лоцман - пишет Пигафетта - сказал нам, что это
Молукки. Все мы возблагодарили господа и в ознаменование радостного события
дали залп из наших орудий. Пусть не дивятся великому нашему счастью, ведь
двадцать семь месяцев без двух дней мы, в общей сложности, провели в поисках
этих островов и вдоль и поперек избороздили моря, стремясь найти их среди
бесчисленных островов>.
Но вот 8 ноября 1521 года они бросают якорь у Тидора, одного из пяти
благодатных островов, о которых всю свою жизнь мечтал Магеллан. Как мертвый
Сид, посаженный дружинниками на верного боевого коня, одержал еще одну,
последнюю победу, так энергия Магеллана и после его смерти приводит к
счастливому завершению дела. Его суда, его люди узрели обетованную страну,
куда он, подобно Моисею, обещал привести их, но куда ему самому, их
предводителю, не суждено было попасть. Но нет в живых и того, кто звал его
из-за океана, кто поощрял его замысел и подвиг - нет более Франсишку
Серрано; напрасно Магеллан простер бы объятия, чтобы заключить в них милого
друга, в поисках которого он обогнул весь земной шар. Серрано умер за
несколько недель до их прибытия, по слухам отравленный - оба первых творца
замысла кругосветного плавания оплатили бессмертие своей безвременной
гибелью. Зато восторженные описания Серрано оказались ничуть не
преувеличенными. Не только местность здесь прекрасна и богата дарами природы
- не менее приветливы здесь и люди. <Что можно сказать об этих островах? -
пишет в знаменитом своем письме Максимилиан Трансильванский. - Здесь все
дышит простотой и ничто не ценится, кроме спокойствия, мира и пряностей. И
лучшее из этих благ, а быть может, и высшее благо на земле - мир. Словно его
изгнала из нашего света злокозненность людей, и он нашел себе убежище
здесь>.
Король, чьим другом и советником был Серрано, тотчас направляется к ним
навстречу в ладье под шелковым балдахином и по-братски принимает гостей.
Правда, вступив на борт, король Альмансор, как верующий магометанин,
затыкает нос, страшась ненавистного запаха поганой свинины, но с братской
любовью заключает христиан в свои объятия. <Гостите здесь -
уговаривает он их - пользуйтесь всеми утехами этого края после стольких
бедствий и долгих морских скитаний. Отдыхайте, считайте, что вы в царстве
вашего собственного властителя>. Охотно признает он над собой верховную
власть испанского короля. Не в пример остальным царькам, с которыми испанцы
имели дело и которые старались урвать от них как можно больше, этот
совестливый король просит их не засыпать его дарами, так как <у него нет
ничего, чем он мог бы достойным образом отдарить гостей>.
Благодатные острова! Все, чего только ни пожелают испанцы, достается им
здесь в избытке - изысканнейшие пряности, съестные припасы и золотая пыль, а
все то, что приветливый султан не может доставить им сам, он добывает с
соседних островов. Моряки опьянены столь великим счастьем после всех лишений
и страданий; они с лихорадочной поспешностью закупают пряности и чудесно
оперенных райских птиц; они продают свое белье, мушкеты, плащи, кожаные
пояса - ведь возвращение не за горами - и богатыми людьми, приобретя за
