тем, что он не поленился, по методу Берлица, расспрашивать патагонцев,
невзрачный Родосский рыцарь нежданно стяжал себе историческую славу автора
первого письменного лексикона американских слов. Он удостоился еще большей
чести: сам Шекспир использовал в своей <Буре> эпизод из путевых записок
Пигафетты. Что может выпасть на долю посредственного писателя более
величественного, чем если из преходящего его творения гений заимствует нечто
для своего бессмертного и на своих орлиных крыльях возносит его безвестное
имя в сферу вечности?
Магеллан закончил свой обход. Со спокойной совестью может он сказать
себе: все, что смертный в состоянии рассчитать и предусмотреть, он рассчитал
и продумал. Но дерзновенное плавание конквистадора бросает вызов высшим
силам, не поддающимся земным расчетам и измерениям. Человек, стремящийся
наперед точно определить все возможности успеха, должен считаться и с
наиболее вероятным финалом такого странствия: с тем, что он из него не
возвратится. Поэтому Магеллан, претворив сначала свою волю в земное дело, за
два дня до отплытия письменно излагает и свою последнюю волю.
Это завещание нельзя читать без глубокого волнения. Обычно завещатель
знает, хотя бы приблизительно, размеры своего достояния. Но как мог Магеллан
прикинуть и оценить, какое он оставит наследство, сколько он оставит? Пока
одному только небу известно, будет ли он через год нищим, или одним из
богатейших людей на свете. Ведь все его достояние заключается лишь в
договоре с королем. Если задуманное предприятие удастся, если он найдет
легендарный paso (пролив), проникнет на Молуккские острова, вывезет оттуда
драгоценную кладь, тогда, выехав бедным искателем приключений, он
возвратится в Севилью Крезом. Если он откроет в пути новые острова - его
сыновьям и внукам впридачу ко всем богатствам достанется еще и
наследственный титул наместника, adelantado. Если же расчет окажется
неверным, если суда пойдут ко дну - его жене и детям, чтобы не умереть с
голоду, придется стоять на церковной паперти с протянутой рукой, моля
верующих о подаянии. Исход - во власти вышних сил, тех, что правят ветром и
волнами. И Магеллан, как благочестивый католик, заранее смиренно покоряется
неисповедимой воле господней. Раньше, чем к людям и правительству, это
глубоко волнующее завещание обращается ко <всемогущему господу, повелителю
нашему, чьей власти нет ни начала, ни конца>. Свою последнюю волю Магеллан
изъявляет прежде всего как верующий католик, затем - как дворянин и только в
самом конце завещания - как супруг и отец.
Но и в дела благочестия человек Магелланова склада никогда не вносит
неясности или сумбура. С тем же удивительным искусством все предвидеть
обращается он мыслью и к вечной жизни. Все возможности предусмотрены и
старательно подразделены. <Когда земное мое существование завершится и
начнется для меня жизнь вечная - пишет он - я хотел бы быть похороненным в
Севилье, в монастыре Санта-Мария де ла Виктория, в отдельной могиле>. Если
же смерть постигнет его в пути и нельзя будет доставить тело на родину, то
<пусть праху моему уготовят место последнего успокоения в ближайшем храме
пресвятой богородицы>. Благочестиво и вместе с тем точно распределяет этот
набожный христианин суммы, предназначенные на богоугодные дела. Одна десятая
часть обеспеченной ему по договору двадцатой доли всех прибылей должна быть
разделена поровну между монастырями Санта-Мария де ла Виктория, Санта-Мария
Монсерра и Сан-Доминго в Опорто; тысяча мараведисов уделяется севильской
часовне, где он причастился перед отплытием и где с помощью божьей (после
благополучного возвращения) надеется причаститься снова. Один реал серебром
он завещает на крестовый поход, другой - на выкуп христианских пленников из
рук неверных, третий - дому призрения прокаженных, четвертый и пятый -
госпиталю для чумных больных и приюту святого Себастьяна, дабы те, кто
получит эту лепту, <молились господу богу за спасение моей души>. Тридцать
заупокойных обеден должны быть отслужены у его тела и столько же - через
тридцать дней после похорон в церкви Санта-Мария де ла Виктория. Далее он
приказывает ежегодно <в день моего погребения выдавать трем беднякам одежду:
каждому из них камзол серого сукна, шапку, рубаху и пару башмаков, дабы они
молились за спасение моей души. Я хочу, чтобы в сей день не только троих
этих бедняков кормили досыта, но еще и двенадцать других, дабы и они молили
господа за мою душу, а также прошу жертвовать золотой дукат на раздачу
милостыни за души, томящиеся в чистилище>.
После того как церкви уделена столь значительная доля его наследства,
невольно ждешь, что последние распоряжения коснутся, наконец, жены и детей.
Но, оказывается, этот глубоко религиозный человек трогательно озабочен
судьбой своего невольника Энрике. Может быть, уже и раньше совесть Магеллана
тревожил вопрос, вправе ли настоящий христианин считать своей
собственностью, наравне с земельным участком или камзолом, человека, да к
тому же ещ± принявшего крещение и тем самым ставшего ему братом по вере,
существом с бессмертной душой? Так или иначе, но Магеллан не хочет предстать
перед господом богом с этим сомнением в душе, поэтому он отдает
распоряжение: <Со дня моей смерти пленник мой и невольник Энрике, уроженец
города Малакки, двадцати шести лет от роду, освобождается от рабства или
подчинения и волен поступать и действовать, как ему заблагорассудится. Далее
я хочу, чтобы из моего наследства десять тысяч мараведисов были выданы ему
во вспомоществование. Эту сумму я назначаю ему потому, что он стал
христианином и будет молиться богу за спасение моей души>.
Только теперь, отдав дань заботам о загробной жизни и предуказав
<добрые дела, которые даже за величайшего грешника явятся заступниками на
Страшном суде>, Магеллан в своем завещании обращается к семье. Но и здесь
заботам о житейских делах предшествуют распоряжения, касающиеся
нематериальных вопросов - сохранения его герба и дворянского звания. Вплоть
до второго и третьего поколения указывает Магеллан, кому быть носителем его
герба, его armas, на тот случай, если его сын не переживет отца (вещее
предчувствие). Он стремится к бессмертию не только как христианин, но и как
дворянин.
Лишь после этих заветов Магеллан переходит к распределению своего, пока
еще носимого ветрами по волнам, наследства между женой и детьми; адмирал
подписывает этот документ твердым, крупным, таким же прямым, как и он сам,
почерком: Fernando de Magellanes (Фернандо де Магелланес). Но судьбу не
подчинить себе росчерком пера, не умилостивить обетами, властная ее воля
сильнее самого горячего желания человека. Ни одно из сделанных Магелланом
распоряжений не будет выполнено: ничтожным клочком бумаги останется его
последняя воля. Те, кого он назначил наследниками, ничего не унаследуют;
нищие, которых он заботливо оделил, не получат подаяния; тело его не будет
покоиться там, где он просил его похоронить; его герб исчезнет. Только
подвиг, им совершенный, переживет отважного мореплавателя, только
человечество возблагодарит его за оставленное наследие.
Последний долг на родине выполнен. Наступает прощание. Трепеща от
волнения, стоит перед ним женщина, с которой он в течение полутора лет был
впервые в жизни по-настоящему счастлив. На руках она держит рожденного ему
сына. Рыдания сотрясают ее вторично отяжелевшее тело. Еще один, последний
раз он обнимает ее, крепко жмет руку Барбосе - единственного его сына он
увлекает за собой в неведомую даль. Затем скорее, чтобы от слез покинутой
жены не дрогнуло сердце -
в лодку и вниз по течению, к Сан-Лукару, где его ждет флотилия. Еще раз
в скромной Сан-Лукарской церкви Магеллан, предварительно исповедавшись,
вместе со своей командой принимает причастие. На рассвете, во вторник 20
сентября 1519 года - эта дата войдет в мировую историю - с грохотом
поднимаются якоря, паруса надуваются ветром, гремят орудийные выстрелы -
прощальный привет исчезающей земле; началось великое странствие,
дерзновеннейшее плавание во всей истории человечества.
ТЩЕТНЫЕ ПОИСКИ
20 сентября. 1519 г. - 1 апреля 1520 г.
Двадцатого сентября 1519 года флотилия Магеллана отчалила от материка.
Но в те годы владения Испании уже простираются далеко за пределы Европы;
когда, через шесть дней после отплытия, пять судов флотилии заходят в
Тенерифе на Канарских островах, чтобы пополнить запас воды и продовольствия,
они все еще находятся в пределах, подвластных императору Карлу V. Еще
один-единственный раз, перед тем как продолжать путь в неизвестность, дано
отважным мореплавателям ступить на милую им твердую почву родины, еще раз
вдохнуть ее воздух, услышать родную речь.
Но вскоре и этот последний роздых приходит к концу. Магеллан уже
собирается ставить паруса, как вдруг, издали еще подавая судам знаки,
появляется испанская каравелла, несущая секретное послание Магеллану от его
тестя, Дьего Барбосы. Тайная весть - обычно дурная весть. Барбоса
предупреждает зятя: из достоверных источников ему удалось узнать о тайном
сговоре испанских капитанов - в пути нарушить долг повиновения Магеллану.
Глава заговора - Хуан де Картахена, двоюродный брат епископа Бургосского. У
Магеллана нет оснований сомневаться в правдивости и правильности этого
предостережения; слишком точно совпадает оно с туманной угрозой шпиона
Алвариша: <...другие люди, сверх того, снабжены контринструкциями, а узнает
он о них, только когда уже будет поздно для спасения чести>. Но жребий
брошен, и лишь еще тверже становится решимость Магеллана перед лицом
очевидной опасности. Он шлет в Севилью гордый ответ: что бы ни случилось, он
неукоснительно будет служить императору, и залог тому - его жизнь. Ни словом
не обмолвившись о том, сколь мрачное и в то же время правдивое, слишком
правдивое предостережение принесло ему это письмо - последнее в его жизни,
он велит выбрать якоря, и через несколько часов очертания тенерифского пика
уже расплываются вдали. Большинство моряков в последний раз видит родную
землю.
Труднейшая для Магеллана задача среди всех трудностей этого плавания
состоит в том, чтобы сплоченным строем вести все суда экспедиции, столь
различные по водоизмещению и быстроходности: стоит только одному из них
отбиться, и в бескрайном бездорожном океане оно потеряно для флотилии. Еще
до отплытия Магеллан, с ведома и согласия Casa de la Contratacion (Индийской
палаты), выработал для поддержания постоянной связи между судами особую
систему. Правда, contro-maestres - капитанам судов и кормчим известна derota
- общий курс, но в открытом море для них действует только одно предписание:
идти в кильватере <Тринидад> - ведущего флагманского судна. В дневные часы
соблюдение этого приказа вполне посильно, даже во время сильного шторма
корабли могут не терять друг друга из виду; гораздо труднее поддерживать
непрерывную связь между всеми пятью судами ночью - для этой цели изобретена
и тщательно продумана система световой сигнализации. С наступлением темноты
на корме <Тринидада> зажигается вставленный в фонарь (farol) смоляной факел
(faro), чтобы идущие вслед корабли не теряли из виду флагманское судно,
Capitana. Если же на <Тринидад>, кроме смоляного факела, загораются еще два
огня, это означает, что остальным судам следует убавить ход или же
лавировать из-за неблагоприятного ветра. Три огня возвещают, что надвигается
