которых он построил весь свой план кругосветного плавания, ошибочны все
расчеты Фалейру, ложны его, Магеллана, собственные утверждения, ложно все
то, что он обещал королю Испании и его советникам. Если этот пролив вообще
существует - впервые приходит на ум прежде не знавшему сомнений Магеллану
это <если вообще> - то он должен быть расположен южнее. Но взять курс на юг
- не значит плыть в теплые края, а напротив, поскольку флотилия уже давно
пересекла экватор - снова приближаться к полярной зоне. Февраль и март по ту
сторону экватора не являются, как в родных широтах, концом зимы, а наоборот,
ее началом. Итак, если в ближайшее время не сыщется путь в южные моря, не
откроется тщетно разыскиваемый здесь paso - время года, благоприятное для
того, чтобы обогнуть Южную Америку, будет упущено, и тогда останутся только
две возможности: либо вернуться в более теплые края, либо перезимовать
где-нибудь в этих местах.
Тревожны, наверно, были мысли, томившие Магеллана с той самой минуты,
как посланные на разведку суда вернулись с недоброй вестью.
Подобно духовному его миру, омрачается вокруг и мир внешний. Все
неприветливее, все пустыннее и угрюмее становятся берега, все больше
хмурится небо; померкло сияние южного солнца, тяжелые, темные тучи заволокли
синий небосвод.
Нет больше тропических лесов, чей густой, приторный аромат веял
навстречу судам с далекого берега. Исчез навсегда живописный ландшафт
Бразилии, могучие, отягощенные плодами деревья, пышные пальмы, диковинные
животные, приветливые смуглые туземцы. В этих краях по голому песчаному
берегу расхаживают одни только пингвины, пугливо, вразвалку удирающие при
приближении людей, да на скалах нелепо и лениво ворочаются тюлени. Кажется,
что и люди и звери вымерли в этой гнетущей пустыне. Один-единственный раз
какие-то огромные туземцы, с головы до ног, подобно эскимосам, закутанные в
звериные шкуры, завидев флотилию, в смятении укрылись за прибрежные скалы.
Ни погремушками, ни пестрыми шапками, которыми им машут с кораблей,
приманить их не удается. Они неприветливы и сразу же убегают, едва к ним
пытаются приблизиться; напрасными были и все попытки найти следы их жилищ.
Все труднее, все медленнее становится плавание. Магеллан неуклонно
движется вдоль берегов. Он обследует каждую, даже самую малую бухту и везде
производит промеры глубины. Правда, таинственной карте, заманившей его в
плавание и затем в пути его предавшей, он давно уже перестал верить. Но,
может быть, может быть, все-таки совершится чудо - вдруг там, где никто
этого не ждет, глазам откроется paso, и они еще до начала зимы проникнут в
Mar del Sur, в Южное море. Ясно чувствуется, как потерявший уверенность
Магеллан цепляется за эту единственную, последнюю надежду: может быть, и
карта и португальские кормчие ошиблись только в определении широты и
вожделенный пролив расположен на несколько миль ниже места, указанного в их
лживых сообщениях. Когда 24 февраля флотилия снова приближается к какому-то
необъятно широкому заливу, к бухте Сан-Матнас, эта надежда, словно
колеблемая ветром свеча, разгорается вновь. Без промедления Магеллан опять
посылает вперед небольшие суда, viendo si habia alguna salida para el
Maluco, дабы установить, не откроется ли здесь свободный проход к Молуккским
островам. Но опять - ничего! Опять только закрытая бухта. Так же тщетно
обследуют они и два других залива -47,
названный так из-за обилия в нем пингвинов, и 48
(это название дано в память о страшных мытарствах, пережитых
высадившимися там моряками). Но только туши убитых тюленей приносят оттуда
полузамерзшие люди - желанной вести нет и в помине.
Дальше, дальше плывут суда вдоль берега, под мглистым небом. Все
грозней становится пустыня, все короче дни, все длиннее ночи. Суда уже не
скользят по синим волнам, подгоняемые попутным бризом; теперь ледяные штормы
яростно треплют паруса, снег и град белой крупой осыпают их, грозно
вздымаются седые валы. Два месяца потребовалось флотилии, чтобы отвоевать у
враждебной стихии небольшое расстояние от устья Ла-Платы до залива
Сан-Хулиан. Почти каждый день команде приходится бороться с ураганами, с
пресловутыми pamperos
этих краев - грозными порывами ветра, расщепляющими мачты и срывающими
паруса; день ото дня холоднее и сумрачнее становится все кругом, а paso
по-прежнему не показывается. Жестоко мстят теперь за себя потерянные недели.
Пока флотилия обследовала все закоулки и бухты, зимний холод опередил ее:
теперь он встал перед ней, самый лютый, самый опасный из всех врагов, и
штормами преградил ей путь. Полгода ушло понапрасну, а Магеллан не ближе к
заветной цели, чем в день, когда покинул Севилью.
Мало-помалу команда начинает проявлять нескрываемое беспокойство:
инстинкт подсказывает им, что здесь что-то неладно. Разве не уверяли их в
Севилье, при вербовке, что флотилия направится к Молуккским островам, на
лучезарный юг, в райские земли? Разве невольник Энрике не описывал им свою
родину как страну блаженной неги, где люди голыми руками подбирают
рассыпанные на земле драгоценные пряности? Разве не сулили им богатство и
скорое возвращение? Вместо этого - мрачный молчальник ведет их по все более
холодным и скудным пустыням. Излучая слабый, зыбкий свет, проглядывает
иногда сквозь тучи желтое чахлое солнце, но обычно небо сплошь закрыто
облаками, воздух насыщен снегом; ветер морозным прикосновением до боли
обжигает щеки, насквозь пронизывает изорванную одежду; руки моряков
коченеют, когда они пытаются ухватить обледенелые канаты; дыхание белым
облачком клубится у рта. И какая пустота вокруг, какое зловещее уныние! Даже
людоедов прогнал холод из этих мест. На берегах нет ни зверей, ни растения -
одни тюлени да раковины. В этих краях живые существа охотнее ютятся в
ледяной воде, чем на исхлестанном бурями, унылом побережье. Куда завлек их
этот бесноватый португалец? Куда он гонит их дальше? Уж не хочет ли он
привести их в землю вечных льдов или к антарктическому полюсу?
Тщетно пытается Магеллан унять громкий ропот. <Стоит ли бояться такого
пустячного холода? - уговаривает он их. - Стоит ли из-за этого утрачивать
твердость духа? Ведь берега Исландии и Норвегии лежат в еще более высоких
широтах, а между тем весною плавать в этих водах не труднее, чем в
испанских:
нужно еще продержаться всего лишь несколько дней. В крайности можно
будет перезимовать и продолжать путь уже при более благоприятной погоде>. Но
команда не дает успокоить себя пустыми словами. Нет, какие тут сравнения! Не
может быть, чтобы их король предусматривал плавание в эти ледовые края, а
если адмирал болтает про Норвегию и Исландию, то там ведь дело обстоит
совсем иначе. Там люди с малолетства привыкли к стуже, а кроме того, они не
удаляются больше чем на неделю, на две недели пути от родных мест. А их
завлекли в пустыню, куда еще не ступала нога христианина, где не живут даже
язычники и людоеды, даже медведи и волки. Что им тут делать? К чему было
выбирать этот окольный путь, когда другой, ост-индский, ведет прямо к
<Островам пряностей>, минуя эти ледяные просторы, эти губительные края? Вот
что громко и не таясь отвечает команда на уговоры адмирала. А среди своих,
под сенью кубрика, матросы, несомненно, ропщут еще сильнее. Снова оживает
старое, еще в Севилье шепотом передававшееся из уст в уста подозрение: не
ведет ли проклятый португалец tratto doble- двойную игру? Не замыслил ли он,
с целью снова войти в милость у португальского короля, злодейски погубить
пять хороших испанских судов вместе со всем экипажем?
С тайным удовлетворением следят капитаны испанцы за нарастающим
озлоблением команды. Сами они в это дело не вмешиваются, они избегают
разговоров с Магелланом и только становятся все более молчаливыми и
сдержанными. Но их молчание опаснее многоречивого недовольства команды. Они
больше смыслят в навигационном деле, и от них не может укрыться, что
Магеллан введен в заблуждение неправильными картами и уже давно не уверен в
своей <тайне>. Ведь если б этот человек действительно в точности знал, на
каком градусе долготы и широты расположен пресловутый paso, чего ради
заставил бы он в таком случае суда целые две недели напрасно плыть по Рио де
Ла-Плата? Зачем он теперь вновь и вновь теряет драгоценное время на
обследование каждой маленькой бухты? Либо Магеллан обманул короля, либо он
сам себя обманывает, утверждая, что ему известно местонахождение paso, ибо
теперь уже ясно: он только ищет путь, он его еще не знает. С плохо
скрываемым злорадством наблюдают они, как у каждой извилины он напряженно
вглядывается в разорванные очертания берега. Что же, пусть Магеллан и дальше
ведет флотилию во льды и в неизвестность. Им незачем больше спорить с ним,
досаждать ему жалобами. Скоро пробьет час, когда он вынужден будет
признаться: <Я не могу идти дальше, я не знаю, куда идти>. А тогда настанет
время для них взять командование в свои руки и сломить могущество
высокомерного молчальника.
Невозможно вообразить более ужасное душевное состояние, нежели
состояние Магеллана в те дни. Ведь с тех пор как его надежда найти пролив
была дважды жестоко обманута, в первый раз - возле устья Ла-Платы, во второй
- у залива Сан-Матиас, он уже не может дольше таить от себя, что
непоколебимая вера в секретную карту Бехайма и опрометчиво принятые за
истину рассказы португальских кормчих ввели его в заблуждение. В наиболее
благоприятном случае, если легендарный paso действительно существует, он
может быть расположен только дальше к югу, то есть ближе к антарктической
зоне; но и в этом благоприятном случае возможность пройти через него в
текущем году уже упущена. Зима опередила Магеллана и опрокинула все его
расчеты: до весны флотилия с ее потрепанными судами и недовольной командой
не сможет воспользоваться проливом, даже если они теперь и найдут его.
Девять месяцев проведено в плавании, а Магеллан еще не бросил якоря у
Молуккских островов, как он имел неосторожность пообещать. Его флотилия
по-прежнему блуждает и упорно борется за жизнь с жесточайшими бурями.
Самое разумное теперь было бы сказать всю правду. Созвать капитанов,
признаться им, что карты и сообщения кормчих ввели его в заблуждение, что
возобновить поиски paso можно будет лишь с наступлением весны, а сейчас
лучше повернуть назад, укрыться от бурь, снова направиться вдоль берега
вверх, в Бразилию, в приветливую, теплую страну, провести там в благодатном
климате зиму, подправить суда и дать отдохнуть команде, прежде чем весной
двинуться на юг. Это был бы самый простой путь, самый человечный образ
действий. Но Магеллан зашел слишком далеко, чтобы повернуть вспять. Слишком
долго он, сам обманутый, обманывал других, уверяя, что знает новый,
кратчайший путь к Молуккским островам. Слишком сурово расправился он с теми,
кто дерзнул хоть слегка усомниться в его тайне; он оскорбил испанских
офицеров, он в открытом море отрешил от должности знатного королевского
чиновника и обошелся с ним, как с преступником. Все это может быть оправдано
только огромным, решающим успехом. Ведь и капитаны и экипаж ни одного часа,
ни одной минуты дольше не согласились бы ему повиноваться, если бы он не то
что признал - об этом не может быть и речи - а хотя бы намеком дал им
понять, что далеко не так уверен в удачном исходе дела, как там, на родине,
