нужен этот человек, le plus degoutant reste de la revolution, этот последний
и самый грязный из отбросов революции, оскверняющий министерство своим
омерзительным присутствием? Конечно, он помог королю возвратиться в Париж,
он согласился своей продажной рукой подписать декрет, осуждающий лучших
людей Франции. Но теперь с ним пора покончить! Те самые аристократы, которые
в свое время, когда король нетерпеливо ожидал возможности вернуться в Париж,
настаивали, чтобы он непременно сделал министром герцога Отрантского, дабы
без кровопролития вступить в Париж, теперь вдруг больше не знают никакого
герцога Отрантского; они упрямо припоминают лишь некоего Жозефа Фуше,
который расстрелял в Лионе из пушек сотни священников и дворян и требовал
смерти Людовика XVI. Внезапно герцог Отрантский замечает, что, когда он
проходит через приемную короля, многие из дворян не раскланиваются с ним или
с вызывающим пренебрежением поворачиваются к нему спиной. Неожиданно
всплывают на поверхность и начинают переходить из рук в руки прокламации
против Mitrailleur de Lyon; в новом патриотическом обществе "Francs
regeneres"47 предки camelots du roi48 и
"Пробуждающейся Венгрии" устраивают собрания и открыто требуют, чтобы
расшитое лилиями знамя было, наконец, очищено от этого позорного пятна.
Но Фуше не сдается без боя, когда речь идет о власти: он впивается в
нее зубами. В секретном донесении одного из шпионов тех лет можно прочесть о
том, как он всеми средствами пытается укрепить свое положение. В конце
концов в стране еще находятся те, кто низверг Наполеона: они смогут защитить
его от слишком ярых слуг короля. Он наносит визит русскому царю, ежедневно
часами ведет переговоры с Веллингтоном и английским посланником; нажимает на
тайные дипломатические пружины, пытаясь, с одной стороны, завоевать
расположение народа, протестуя жалобой против введения во Францию
иностранных войск, и в то же время запугать короля донесениями о
преувеличенной опасности. Он подсылает к Людовику XVIII в качестве своего
заступника победителя при Ватерлоо; мобилизует банкиров, женщин и оставшихся
у него друзей. Нет, он не желает уходить: слишком дорого заплатила его
совесть за этот пост, чтобы не защищаться до исступления. И действительно,
несколько недель ему, как опытному пловцу, который то ложится на бок, то
переворачивается на спину, еще удается продержаться на политических водах. В
продолжение всего этого времени, как сообщает тот же шпион, он держится
вполне уверенно, и, возможно, уверенность на самом деле не покидала его.
Ведь за эти двадцать пять лет он столько раз всплывал на поверхность!
Стоит ли тревожиться из-за каких-то там дворянчиков ему, кто справился
с Наполеоном и Робеспьером! Старый циник давно уже не боится и презирает
людей, ведь он перехитрил и пережил величайших людей мировой истории.
Но одного только не умеет этот старый кондотьер, этот утонченный знаток
людей, да и никто этого не умеет: бороться с призраками. Он забыл, что при
дворе короля, как Эриния, бродит призрак прошлого: герцогиня Ангулемская,
родная дочь Людовика XVI и Марии Антуанетты, единственная из всей семьи
избежавшая великого избиения. Король Людовик XVIII еще мог простить Фуше; в
конце концов он обязан этому якобинцу своим королевским троном, а такое
наследство утоляет иногда (история может это доказать) братскую скорбь и в
самых высших кругах. Да ему и легко было прощать, потому что сам он ничего
не пережил в те ужасные времена. Но у герцогини Ангулемской, дочери Людовика
XVI и Марии Антуанетты, сохранились в памяти потрясающие картины ее детства.
Воспоминания, которые живут у нее в душе, не забываются, и ничто не может
смягчить ее ненависть. Слишком много перенесла она душой и телом, чтобы быть
в состоянии простить этого якобинца, этого страшного человека. Ребенком, в
замке Сен-Клу, пережила она тот страшный вечер, когда толпы санкюлотов, убив
привратника, предстали в забрызганных кровью сапогах перед ее родителями.
Потом она пережила вечер, когда их вчетвером, отца, мать, брата и
ее-"булочника, булочницу и детей булочника",- втиснутых в телегу и каждую
минуту ожидающих смерти, орущая, беснующаяся толпа волочила обратно в Париж,
в Тюильри. Она пережила 10 августа, когда, выломав топорами двери, толпа
ввалилась в покои ее матери, когда ее отцу издевательски нахлобучили на
голову красную шапку и приставили к груди пику; она пережила жуткие дни в
тюрьме Тампля и страшные минуты, когда к их окну подняли на пике
окровавленную голову подруги ее матери, герцогини де Ламбалль, с
распущенными, склеившимися от крови волосами. Как может она забыть минуты
прощания со своим отцом, которого тащили на гильотину, и со своим маленьким
братом, которого заморили и сгноили в темнице? Как ей не вспоминать о
соратниках Фуше в красных колпаках, которые день и ночь допрашивали и мучили
ее, вынуждая дать ложные показания в процессе против королевы, которую
обвиняли в растлении своего малолетнего сына? Как изгнать из памяти то
мгновение, когда ее вырвали из объятий матери, а потом по мостовой
загрохотала телега, увозившая королеву на гильотину? Нет, ей, дочери
Людовика XVI и Марии Антуанетты, узнице Тампля, эти ужасы известны не так,
как Людовику XVIII, который знает о них лишь понаслышке, из газет, они как
каленым железом выжжены в ее напуганной, омраченной и истерзанной с детства
душе. И ее ненависть к убийцам отца, к мучителям матери, к страшным образам
детства, к якобинцам и революционерам далеко еще не угасла, далеко еще не
отомщена.
Такие воспоминания не забываются. И герцогиня поклялась никогда и нигде
не подавать руки министру ее дяди, соучастнику убийства ее отца, Жозефу
Фуше, никогда не дышать тем же воздухом, каким дышит он, и не находиться с
ним в одном помещении. Открыто и вызывающе выказывает она перед всем двором
министру свое презрение и свою ненависть. Она не посещает ни одного
праздника, ни одного приема, на которых присутствует этот цареубийца, этот
предатель собственных убеждений; и ее открытое, язвительное, фанатически
выставляемое напоказ презрение к перебежчику подстегивает постепенно чувство
чести и у всех остальных. В конце концов уже все члены королевской фамилии
единодушно требуют от Людовика XVIII, чтобы теперь, когда его власть
упрочилась, он с позором изгнал из Тюильри убийцу своего брата.
Неохотно и лишь потому, что он не мог без него обойтись, назначил
Людовик XVIII министром Жозефа Фуше. Охотно и даже с радостью дает он ему
теперь, когда в нем больше нет нужды, отставку. "Бедную герцогиню надо
избавить от встреч с этим отвратительным типом",- улыбаясь, говорит он о
человеке, который, еще ничего не подозревая, подписывается как его
"наивернейший слуга". И Талейран, другой перебежчик, получает от короля
поручение - разъяснить своему сотоварищу по Конвенту и наполеоновским
временам, что его присутствие в Тюильри не является более желательным.
Талейран охотно берется исполнить это поручение. Ему и без того уже
становится трудно держать паруса по крепкому роялистскому ветру, и он
рассчитывает, что его удачливый корабль еще продержится, если выбросить за
борт балласт. А самый тяжелый балласт в его министерстве -конечно же
"цареубийца" и его старый сообщник Фуше; эту, казалось бы, тяжкую
обязанность - вышвырнуть его за борт - Талейран выполняет с очаровательной
светской ловкостью. Не грубо и не торжественно возвещает он Фуше об его
отставке, нет; как старый мастер формы, как потомственный дворянин, он
выбирает изумительный способ дать Фуше понять, что пробил его последний час.
Талейран, этот последний аристократ восемнадцатого века, продолжает
разыгрывать комедии и интриги в обстановке салона, и на этот раз он облекает
грубое прощанье в изысканнейшую форму.
14 декабря Талейран и Фуше встречаются на одном из вечеров. Общество
ужинает, беседует, болтает. Талейран в прекрасном настроении. Вокруг него
образуется большой круг: красивые женщины, сановники и молодежь, все жадно
теснятся, желая послушать этого блестящего рассказчика. И действительно, в
этот раз он особенно charmant49. Он рассказывает о давно
прошедших временах, когда ему пришлось, во избежание выполнения приказа
Конвента об его аресте, бежать в Америку, и превозносит эту великолепную
страну. Ах, как там чудесно - непроходимые леса, где обитают первобытные
племена краснокожих, великие неисследованные реки, мощный Потомак и огромное
озеро Эри; и среди этой героической и романтической страны - новая порода
людей, закаленных, крепких и дельных, опытных в битвах, преданных свободе,
обладающих неограниченными возможностями и создающих образцовые законы. Да,
там есть чему поучиться, там в тысячу раз больше, чем в нашей отжившей
Европе, ощущается новое, лучшее будущее. Вот где бы следовало жить и
действовать,- восторженно восклицает он, и ни один пост не кажется ему более
заманчивым; чем должность посла в Соединенных Штатах...
Внезапно он прерывает как бы случайно охвативший его порыв вдохновения
и обращается к Фуше: "Не хотели бы вы, герцог Отрантский, получить такое
назначение?"
Фуше бледнеет. Он понял. Внутренне он дрожит от ярости, как умело и
ловко, на глазах у всех, перед всем двором, выставила старая лиса за дверь
его министерское кресло. Фуше не отвечает. Но через несколько минут он
раскланивается и, придя домой, пишет свою отставку. Талейран удовлетворен и,
возвращаясь домой, сообщает, криво усмехаясь, своим друзьям: "На сей раз я
ему окончательно свернул шею".
Чтобы слегка замаскировать перед светом это явное изгнание Фуше,
получившему отставку министру предлагают для проформы другую,
незначительную, должность. Таким образом, в "Moniteur" не сообщается, что
убийца короля, regicide Жозеф Фуше отставлен от своего поста министра
полиции, но там можно прочесть, что его величество Людовик XVIII
соблаговолил назначить его светлость герцога Отрантского послом к
Дрезденскому двору. Естественно, все ожидают, что Фуше откажется от этого
ничтожного назначения, которое не соответствует ни его рангу, ни месту в
мировой истории. Однако не тут-то было! Не нужно большого ума,, чтобы
понять, что он, цареубийца, окончательно и бесповоротно отстранен от службы
реакционнейшему правительству, что через несколько месяцев у него вырвут и
эту брошенную ему жалкую кость. Но неистовая жажда власти превратила эту
некогда столь отважную волчью душу - в собачью. Так же как Наполеон до
последнего момента цеплялся уже даже не за положение, а за пустой звук
наименования своего императорского достоинства, точно так же и еще менее
благородно хватается его слуга Фуше за последний, ничтожный титул
призрачного министерства. Цепко, как слизь, липнет он к власти; полный
горечи, покоряется этот вечный слуга и на этот раз своему повелителю. "Я
принимаю, сир, с благодарностью должность посла, которую ваше высочество
соблаговолили предложить мне",- смиренно пишет этот пожилой человек,
обладатель двадцати миллионов, тому, кто всего лишь полгода назад по его
милости стал королем. Он укладывает свои чемоданы и со всей семьей
переезжает ко двору в Дрезден. Устроившись по-княжески, он ведет себя так,
словно собирается провести в Дрездене остаток своей жизни в роли
королевского посланника.
Но близится то, чего он столько лет страшился. Почти четверть века Фуше
