вкусными ягодами.
Сизиф подкрадывается к ней, начинается борьба. Сизиф доволен, он уве-
рен, что победит, как и подобает мужчине. Женщина тоже уверена, поэтому
кричит скорее в нетерпении, чем в отчаянии, чтобы потушили свет.
- Еще чего! - возмущается публика. - А за что мы деньги платили? Не
за то, чтобы спектакль в темноте смотреть.
Но Сизиф по каким-то своим соображениям, из чувства личной безопас-
ности, наверное, камнем разбивает плафон. Сцена погружается во мрак.
Когда свет загорается вновь, зрители видят греческих богов, сидящих
на скале, и Сизифа, сгорбившегося на камне, бряцают цепи.
Обвинительное слово берет Аполлон (а судьи кто?):
- Люди и боги! Перед нами Сизиф, смертный, не хочет умирать.
- А кто хочет? - возмущается Сизиф. - Уж не ты ли, Златокудрый? Да
спросите зрителей, сойдите в зал, кто из них жаждет умереть? Спросите
их, и вы узнаете, как непопулярна смерть в живом мире.
- Знаю, - говорит Аполлон, - но люди не возмущаются, когда им предла-
гают сесть в лодку Харона. А ты, Сизиф, обманул нас, сбежал из царства
Аида, хочешь жить вечно. Ты восстал против мирового порядка, но мировой
порядок неумолим. Ты умрешь, Сизиф, но перед этим будешь наказан. Ка-
мень, на котором сейчас сидишь, ты будешь закатывать в гору, а он в пос-
ледний момент всегда вырвется из твоих рук.
- Помилосердствуйте, боги, - ревет Сизиф, - я жить хочу, я еще не на-
пился ею, я еще силен, жаден. Зачем вы меня хороните преждевременно?
- Преждевременно? - с интересом переспрашивает Аполлон. - А сколько
же лет ты хочешь еще пожить?
Сизиф молчит, высчитывает годы.
- Я думаю, что еще бы тысячу лет мне хватило. А то у меня сейчас та-
кое чувство, что я только еще надкусил жизнь, не распознал ее.
- Нет, Сизиф, можем дать тебе всего один день.
- Я не откажусь, - благодарно говорит Сизиф, - хотя это всего пылин-
ка. Но жизнь мне слишком дорога, чтобы пренебрегать ею, даже самой малой
частью ее.
- А что ты будешь делать в этот день? - любопытствует Аполлон.
- Как что? - удивляется Сизиф. - Зажарю барана, выпью вина, поиграю с
женщиной.
- А если дадим тебе еще один день?
- Зажарю барана, выпью вина, поиграю с женщиной.
- И тебе не надоест?
- Нет, - твердо ответил Сизиф. - А если надоест, то я посплю немного.
- Ты ни одного дня не получишь, Сизиф!
Гаснет свет, и громко звенят цепи.
И снова на сцене высвечивается скала. Сизиф покатил на нее камень.
Первый рейс. Трагедия еще не откупорена. Но вот камень роковым образом
вырывается из рук. О, боги! Сизиф бежит за ним вниз. Второй рейс. Сизифа
сильно дразнит занавес. Иногда он становится таким сочным, как бы нали-
вается свежей краской, как бы покрывается новым слоем лака. Сизиф оста-
навливает камень и бросается к прелестям мира. Но, увы, все же это ис-
кусный рисунок. Сизиф от безумия бьется головой о камень. Мертвый хочет
стать мертвей.
Течет песок, идут годы, века. Лицо Сизифа становится смиренным, в нем
нет надрыва от любви или ненависти. В нем нет больше желаний, так как
Сизиф смирился, он понял, что природа занавеса - это химическая краска,
что жизнь - это иллюзия. Она больше не привлекает его. И сразу же, как
только ему открывается истина, краски занавеса меркнут, начинают жух-
нуть, трескаться, отваливаться. Вскоре вместо живописных жанровых сцен
обнажается белая пустота...
- Ну и что? - воскликнул Стас. - Что нового они сказали своим спек-
таклем? Кому незнакома иде пустоты! Все, хватит, больше меня никто не
купит. Дурак, старый осел. Поверил, что человек еще что-то может ска-
зать.
- Чего распсиховался? - спросил Веселок.
- Да как не психовать. Сказали, что сходи, посмотри, что в спектакле
программа жизни. Да я уже десять лет назад свободно цитировал буддизм.
До сих пор помню: когда мудреца спросили, не видел ли он, как здесь
прошла женщина, он ответил, что видел, как здесь прошел скелет! И вот
сегодня мне эту догму за истину выдают. Не верю, не верю. Истина не от-
ражается в человеческих умах. Она вне досягаемости. В книгах, самых-са-
мых мудрых, есть только то, что может помыслить человек. Поэтому челове-
ку, ищущему истину, книги читать бесполезно. Аристотель, Платон, Ницше и
другие тысячи философов за тысячи веков непременно бы открыли истину,
если бы она была доступна человеческим мозгам. Вот к такому я выводу
пришел, и я не верю ни в бога, ни в черта. Мне жаль, что я этим открыти-
ем истины слишком долго занимался. Годы ушли. Лучше бы жил их!
Они наконец-то получили по номеркам свои одежды, оделись (москвич в
подержанную дубленку) и вышли из театра. Стас кинулся было в метро, но
Веселок его остановил:
- Да погоди ты, скажи, а как ты думаешь жить?
- Как Сизиф, - засмеялся Стас, - зажарю барана, выпью вина, поиграю с
женщиной.
- Как это странно от тебя слышать!
- Что странно, что тут странного?
Они спустились в метро, на поверхности земли было холодно, встали у
газетного киоска.
- Что странно, - повторил Стас, - много ведь лет жил, чтобы узнать
как можно больше, с верой жил. Христос, Будда - мои кумиры. И узнал, что
больше узнать невозможно. "Я знаю, что ничего не знаю", - говорил Сок-
рат. Вот и я попал в подобную ситуацию. Раньше я знал, что надо жить
достойно, а как только засомневался в необходимости нравственных правил,
то задал вопрос: "А зачем? Почему не изменить жене, если это приятно? Не
смертельный номер. Почему не ударить человека, если он противен тебе, а
тем более если он оскорбил тебя, да еще при даме. Чем зло хуже, чем доб-
ро, если и без него невозможна жизнь?". Ну, я, например, не смогу избить
человека, потому что у меня душа не лежит к сильным поступкам. Но почему
мы должны избегать зла, если добро и зло равноправно участвуют в созида-
нии жизни? Я понял, что только по эстетическим соображениям. Когда душа
не принимает. Просто человечество живет по разные стороны баррикад. Одни
в армии добра, другие в армии зла. Воюют. Энергия этой войны поддержива-
ет жизнь. А перед богом мы все равны, все наивные дети. Вот когда мне
объяснят, чем Петр лучше Иуды, тогда я, может быть, задумаюсь: почему
все же добро? Петр трижды предал Христа, а Иуда один раз, и как он за
это расплатился!
- Хорошо, - ошарашенно сказал Веселок, - над Иудой и Петром стоит по-
думать. Но в бабники-то ты тоже от отчаяния подался.
Стас грустно (кстати, как заметил Веселок, грусть - основной мотив
поведения друга) и неожиданно дерзко посмотрел на Веселка:
- Помнишь, мы как-то с тобой выходили из Пушкинского, а навстречу нам
поднималась девушка.
- Помню, - улыбнулся Веселок. - Я еще подумал тогда, зачем ей идти на
шедевры, когда она является шедевром?
- Вот с нее все и началось, - тоже улыбнулся Стас от приятного воспо-
минания. - Я же мальчик тогда был и не страдал от этого. А ее совершенс-
тво вдруг зажгло. Как ты знаешь, после этой встречи я поспешил жениться.
Женился, стал мужчиной, познакомился с плотской стороной жизни. Думал,
что познакомился. Жена не разожгла меня, вяло жизнь протекала. И вдруг
вот эта мартышка с поезда, с которой ты утром вышел из вагона, показала,
как мощны и сладки интимные отношения. Я с ума, старик, схожу, это новая
жизнь. Я теперь смотрю ее фильмы, слушаю ее пластинки, смеюсь над ее
шутками. Раньше я видел в этом пошлость, а сейчас - сильную жизнь, пол-
ную страсти, новизны. Вчера ей записывал шедевр современной эстрады на
кассете с Моцартом. Моцарт теперь мертвый для меня. Так вот, до свида-
ния.
И он ушел в свою новую телесную жизнь, которая кажется ему настоящей.
Вс его нынешняя радость в том, что, ему кажется, он наконец-то пристал к
чему-то определенному, истинному. То есть впал в яркую иллюзию, но еще
не разглядел, что это иллюзия.
дикий костеР
Выйдя из метро, Веселок пошел через скупую незначительную площадь в
сторону крупно освещенной улицы. Ветер дул в спину.
"Живем, мучаем себя, - подумал он, - делим мир на добро и зло, на
врагов и своих, и не понимаем, что это безнадежно. Мир целен, как рези-
новый мячик с красной и синей половинками. Отдели их друг от друга, с
шумом выйдет воздух, жизни не будет. Но мы все же пытаемся отделить,
ликвидацию зла делаем целью жизни. Правильные ли у нас цели? Куда же
приведет нас в конце концов эта безумная нравственная битва?"
Веселок обогнул афишную тумбу и оказался на широкой, хорошо освещен-
ной улице. Но как ни старались гореть фонари, улица была вялой, безжиз-
ненной, ни одного прохожего, кроме Веселка. А он вдруг среди фонарей
разглядел настоящую луну. Узнал и подумал, что сейчас кто-то из его про-
винции тоже смотрит на лунный диск. Там не спутают луну с неоновыми фо-
нарями, там скромные лампы, скромный свет.
Прощай, моя мила провинция. Если твои люди и нехорошо относились ко
мне, что с них взять: люди есть люди! Но прекрасны твои чистые леса, да
и люди еще достаточно наивны, чтобы разделять человека на тело и душу,
они еще не думают о двойственности, не встали на тропу войны.
Безлюдность улицы начала пугать Веселка. Ни машин, ни людей, ни со-
бак, ни музыки из окна жилого дома. Хотя, Веселок был уверен в этом, в
квартирах не бездействовали. Там пили вино, смотрели телевизор, брани-
лись, жили. Но все надежно укрылись от проницательного взгляда Веселка.
Да нет. Неправда! Нет причин, Веселку, наоборот, поверяют свои тайны,
даже интимные. Так почему же улица пуста теперь?
Безлюдье наступает перед началом какого-нибудь людного события. Уж не
явится ли конец света, событие, уже давно обещавшее посетить человечест-
во в самую знойную точку его существования.
"После конца света бывает начало света, когда оживают мертвые и снова
начинают свое горькое существование. Кем приду снова в этот мир? - сми-
ренно подумал Веселок. - Не человеком, только не человеком. Сначала луч-
ше бы деревом, чтобы отдохнуть от проклятой двойственности, яблока раз-
дора дл этого мира".
Вдруг улица почернела от выбегающих из подъездов людей. Захлопали
двери, заскрипели пружины, послышались взволнованные крики людей. Все
бежали в сторону высветившейся церквушки. Перед нею, как помнил Веселок,
была небольшая уютная площадь.
"Куда же бежит народ?" - удивился Веселок. Вскоре все открылось. Муж-
чина, обогнавший Веселка, поскользнулся и упал. Шлепнулся так, что шуба
нараспашку. Ветер подхватил и прижал к стене выпавшую из рук газету.
Веселок осторожно обошел пострадвшего, может, уже мертвого, но одним
больше, одним меньше - толпа не плачет по отдельным личностям. Но Весе-
лок-то вынужден: он нездешний, он не принадлежит толпе. Он так осторожно
обошел мертвеца, что не наступил не только на назойливо распахнувшуюся
шубу, но и на еще более назойливую тень от нее.
На аптечном крылечке, освещенном красной лампочкой, Веселок развер-
нулгазету, прочитал заголовок и грустно улыбнулся. Его догадка подтвер-
дилась: люди бежали казнить еврея.
Измучившись жизнью, запутавшись в истинах, оставшись без хлеба, люди
нашли виноватого.
Заголовки газеты пестрели: Кто виноват? Кто виноват? И категоричные
ответы: Евреи! Евреи! Евреи!
Мы живем впроголодь, наши дети болеют от радиации. Кто-то виноват в
этом, кто-то должен ответить за это? Евреи виноваты в этом, евреи должны
ответить за это!
Веселок посмотрел на бегущий народ. Сколько их, судей, каждый мечтает
принять участие в спектакле под названием "Голгофа", сыграть главные ро-
ли - роли палачей.
Невеселым холодком повеяло на сердце. Сегодня убьют одного, завтра
другого, послезавтра третьего по выбору полоумной фантазии привыкшего
убивать народа.
С тихим презрением глядел он на бегущих. Привычная картина истории:
