Вот существо, думал Варфоломеев, следуя душой за старинным текстом.
Вот и развязка всяческим сомнениям. Как она поет! Он бы сейчас закрыл
глаза, но не мог, не отпускали мраморные пальчики. Правая ладошка неумело
скользила вдоль струн, как часто бывает у самоучек, и аккорды получались с
шепотком. Но этот недостаток умело скрывался особым, нежным подходом к
делу, таким же редким, как истинный чистый талант. Да, он не ошибся, -
такое надоесть не может. Вот минутка, вот где время длиться начинает, и
просто как, безо всяких там особых приспособлений, без цельнометаллических
конструкций, чертежей и схем, само собой плывет, как хочет, через поток
пространств и времен, вперед, вперед, в неизвестное место. Впрочем, почему
неизвестное? Там давно ждут его и ее. Человек - романтическое существо,
ему хочется вечно побеждать для любви. Как хорошо, что он снова верит в
это. Ему, изобретателю чудо-аппарата, теперь уже летать по старинке, без
расчета и плана, но лишь по зову сердца.
Соня пела негромко, глядя куда-то за спину хозяину, а лицо было
спокойным и серьезным. Что будет дальше? - гадал Варфоломеев. Пусть поет
еще. Пусть не останавливается, там за последним стихом неизвестность, кто
его знает, с чем она пришла. Не дай бог, если что.
Романс внезапно прервался.
- Вы не слушаете.
- Нет, нет, наоборот... - он запнулся, обнаружив, что нервничает. -
Пой... Пойте дальше.
- Вы не слушаете, - не замечая оправданий, продолжала настаивать
Соня. - Вы не разбираете слов, а между тем все дело было в словах.
Впрочем, зачем я вам это говорю.
Соня хотела еще сказать что-то строгое, но остановилась. На губах
опять заиграла доброжелательная улыбка, она протянула руку и пошевелила
указательным пальчиком. Этот недвусмысленный жест окончательно сбил
хозяина с толку. Он поднялся и, преодолевая сопротивление инерции, тяжело
пошел навстречу. Так в невесомости под действием руки перемещается
чугунное тело посадочного бота, - промелькнуло не к месту в запутанной
голове шалопута.
- Идите сюда, волшебник. Я ведь вам нравлюсь, правда?
- Давно, - выдохнул хозяин.
- Можете поцеловать меня.
"Соня, Соня", - бестолково шептал Варфоломеев, целуя нечетные месяцы,
будто желая узнать, сколько дней в июле. Потом перешел к четным, потом
снова вернулся к началу года. Сейчас он уже не спешил и двигался медленно,
стараясь быть внимательным ко всему. Он видел, что ее рука потихоньку
пододвигается для удобства счета. Кожа ее стала жестче и имела теперь не
таинственный горьковатый привкус женщины, а сладковатый диетический вкус
детского питания. Странно. Он на мгновение открыл глаза, чтобы отыскать
пуговицу на рукаве. С укором подумал, как можно носить платье с длинными
рукавами в такую жару, потом вспомнил, что наверное она только что
приехала, и тут же ее оправдал. Что и говорить, он, такой щепетильный и
требовательный в других случаях, сегодня был настроен весьма либерально.
Он даже остановился на полпути, оторвался ненадолго, посмотреть ей в
глаза, молча признаться и получить взамен окончательное свидетельство с ее
стороны. Лучше бы он этого не делал. Застигнутое врасплох, перед ним
предстало горькое, вымученное выражение. Он отвернулся и замер.
- Куда же вы? - не глядя, спросила Соня. - Не бойтесь меня. - Она
поискала его голову руками. - Все должно повториться, правда? Помните,
тогда вы тоже целовали мне руки. Мне было жарко, или я замерзла... Смешно
как, я не помню. А потом все исчезло. Наступила темень, холодная,
квадратная и пыльная. Я стучала по ней сухой веточкой... Теперь все
повторится, только будет наоборот. Теперь я к вам пришла, и после вы все
вернете обратно, ладно? Эй, волшебник!
- Ты о чем?
- Нужно все переделать обратно.
- Это невозможно, - процедил Варфоломеев.
- Да как же невозможно, если я сама здесь, у вас, разве этого
недостаточно? - она еще не верила ему, и погладила хозяина у виска. - Вы
умный, вы все познали, и теперь надо успокоиться, вернуть вашего учителя
Илью Ильича, возвратить Северную, наконец, нужно вернуть его...
Варфоломеев чуть не скрежетал зубами. Как он мог обмануться?
- Ведь для вас нет тайн, я вижу, как потухли ваши глаза. Вам нечего
желать, так исполните мое желание. Я никогда, ничем не напомню вам о себе.
Мы уедем куда-нибудь, или нет, уезжайте лучше вы... Я даже буду вспоминать
вас иногда...
Ах, как он ошибся! Господи, она пришла сюда, чтобы выпросить у него
прошлое. Повеяло страшным ледяным холодом. Он оцепенел в глупой неудобной
позе, на коленях и у колен, как мамонт, застигнутый врасплох ледниковым
периодом. Все зря. Сразу его отбросило в прошлый суматошный год, в тот
вечер, когда он обнаружил Сонину руку в горячей нервной ладони Евгения
Шнитке. И почему она назвала Илью Ильича Ильей Ильичем, да еще и учителем,
как будто он ей не родной отец? Впрочем, чепуха. Он отпустил ее руку и
схватился за голову.
- Вы не хотите? Вы не желаете мне помочь? Значит, цена всему выше? Но
послушайте, у меня же ничего больше не осталось, - она беспомощно положила
руки на колени. - Не молчите, скажите хоть слово, ученый человек.
- Я не предполагал... - начал Сергей Петрович, превозмогая себя. - То
есть я допускал, но не верил... Как это все произошло?
Соня сейчас почувствовала - тает ее последняя надежда. Быть может,
именно эта последняя гипотеза о возможных сверхъестественных качествах
ученика отца и поддерживала ее в тяжелые минуты. Ведь и ту последнюю ночь
она объясняла, - да, объясняла, а не оправдывала, - неординарными
свойствами варфоломеевской личности. И все больше со слов отца, да и не
только его одного, ведь и Евгений - господи, какая ирония обстоятельств -
нахваливал человека, который украл у него самое дорогое и фактически стал
причиной гибели. А теперь ко всему оказывается, что перед ней не великий
преобразователь, а обычный самонадеянный технократ, нашкодивший над
природой очередным подкопом под ее вечные тайны. Хотел покорить небо, а
перевернул землю, да как неуклюже, бестолково. Она обвела взглядом
полупустую комнату, стандартные многотиражные обои, уже поблекшие и
выгоревшие местами, простреленные черными выключателями и розетками. Все
пусто и все на время. Только письменный стол, да еще запыленная картина с
треснувшим стеклом, с одиноким полуголым человеком посреди грязного
заброшенного двора, точно так же обхватившим свою поседевшую голову, как и
герой и хозяин квартиры-музея. Он, кажется, что-то спросил. Ну да, он
поинтересовался, как все без него тут произошло. Что же, она хороший
свидетель, она все видела, она расскажет.
- И упал на Землю великий мороз, и вышли люди на берег... - начала
вспоминать Соня.
Варфоломеев с удивлением посмотрел на гостью. Что это она? Только
этого не хватало. Она будто не в себе. Странный, напыщенный текст, это не
ее слова. Теперь, когда он потерпел второе поражение, в голову полезли
всякие подленькие мысли. Она заболела, да, да, она точно не в себе. А
впрочем, все верно, все было так - был мороз, ночами жгли костры, был
митинг. Да, конечно, и наверняка давали водку, потом грянул залп, началась
паника, обезумевшая толпа побежала по дворцовой площади. Да нет, ведь не
толпа, а его, варфоломеевские земляки, и даже более того, в некотором
смысле родственники, уж двое-то точно, прямые единокровные предки.
Соня остановилась, потирая висок.
- Забыла, забыла, - она оглянулась вокруг себя, пошарила руками по
дивану. - Ах, Караулов тетрадку унес. Вы ему прикажите, пусть вернет
тетрадку.
Потом она вспомнила продолжение, опять ушла в себя, укрылась за
вычурным претенциозным мифом.
Когда она кончила, был уже глубокий вечер. Все затихло. Только внизу
за углом прошипел, закрывая двери, последний автобус и теперь стало
слышно, как потрескивают в темных дарницких садах переспелые шары белого
налива. Где-то далеко над Подолом догорало грязно-розовое зарево. Чуть
левее, между темными прямоугольниками панельных многоквартирных зданий, в
фиолетовой дымке так и непрочищенного до конца дождем городского воздуха,
мерцали красные огоньки колокольни Киево-Печерской лавры, а еще левее,
поближе к Выдубицкому монастырю, в том месте, где патоновский мост
упирается в полысевший покатый холм, а точнее, прямо на его вершине,
мощные прожекторы освещали металлические леса какой-то фантастической
новостройки. Что бы это могло быть? - с недобрым предчувствием подумал
Варфоломеев. Ох, как он разозлился бы, если б узнал, что в эту самую
минуту у подножия помпезного сооружения суетливо бегает Василий Караулов,
раздавая направо и налево ценные руководящие указания.
- А музыкой-то меня все-таки встретили, - Варфоломеев повел рукой в
сторону гитары.
Его натужная шутка осталась без ответа.
- Это написал Евгений, там, в подвале государственного дома.
- Написано плохо, - зачем-то поделился ощущениями хозяин. - Я его
предупреждал.
- Не смейте, - не на шутку возмутилась Соня. - Ведь он ничего не
знал. Он так ничего и не узнал, но как все точно чувствовал!
- А что он здесь чувствовал? Что был мороз? И было утро? А насчет
залпа - так пушка там каждый день стреляет по два раза. - Варфоломеев
встал и подошел вплотную к окну. - Что же касается покорения космических
пространств, и вообще моей платформы, так он вполне мог об этом слышать от
меня в университете, - тут он слегка запнулся. - Поверь, Соня, они сами
меня просили рассказать. Я врал, чтобы отстали. Да, у меня были кое-какие
идеи, но меня всегда волновало совсем другое...
Соня от возмущения молчала.
- Они бы ничего не поняли, - прошептал Варфоломеев. - Главный вопрос:
для чего все это и кем все это управляется? Никто из них не подозревал, у
какой пропасти стоит человек. Глупые щенята естественных факультетов, они
сошли с ума от успехов физических наук, они в восторге от единых теорий,
они бредят по ночам великим объединением. Какая пошлая чепуха, это все
равно что радоваться открытию заштатного провинциального городишки. Они не
могут взглянуть на сотню лет вперед, где зияет кромешная безыдейная
пустота. - Он теперь повернулся к Соне. - Да, я нашел то, что они еще
собираются открыть, но больше, Соня, на этом пути ничего нет, это дорога в
никуда. Ха, - Варфоломеев зло рассмеялся, - глупцы, разве можно
представить тысячу Эйнштейнов? Бред, примитивная экстраполяция. Тысяча
общих теорий относительности - это ли не величайшая глупость! Но в том-то
и беда, Соня. Вот упрутся они в эту стену, и что дальше? Понимаешь, если
человечество смогло дойти до мысли о других мирах, или, как говорил Илья
Ильич, о неких идеальных совершенных существах, то должно теперь признать,
что раз их нет - а я это точно теперь знаю - то нет и будущего у нас.
Вряд ли Соня что-либо понимала, да он, кажется, и не рассчитывал на
это, ему просто хотелось выговориться.
- Что же остается? Все бросить, искать интерес, как этот ваш чудак
Шнитке, в цепи простейших жизненных событий? Но ведь скучно, бездарно и
скучно, ведь человек создан творить, а не наблюдать провинциальных
чудаков.
- Вы жестокий человек, - перебила Соня, еще раз задетая обидным
упоминанием о Евгении. - Ладно, вы не любите Евгения, вы его не любили, и
я знаю почему. Но не в этом дело. Вы черствый, запутавшийся ум. Вот уж
ночь на дворе, мы с вами толкуем, а вы ни словом не обмолвились о своих
близких. Как можно с такой душой жить?
Варфоломеев опять остановился напротив окна, и его почерневший силуэт
