природными полями, чего со своей физикой к нам суешься. Вот тебе
помещение, вот тебе научный процесс, экспериментируй над тайнами бытия,
конечно, под контролем. Учет и контроль - это такая штука... - Бошка
закатывает глаза и картинно хлопает себя по лбу. - Да что я тебе
рассказываю, ты ж сам знаешь.
Имярек чувствует, что Бошка опять возвращается к своему прежнему
состоянию, и в нем поднимается тоскливая волна, печальный шлейф
опрометчивых поступков.
14
Говорят, будто господин Корбюзье, гений строительства и архитектуры,
в восторженных выражениях признавал уникальные киевские ландшафты мировым
достоянием и лично предлагал проект застройки разрушенного войной
Крещатика. Более того, кажется, даже был объявлен специальный конкурс, и
градостроитель принял в нем участие, но испытания не выдержал. Не вполне
информированные люди объясняли это впоследствии тем, что конкурс был
анонимный. Трудно судить, не зная чертежей и схем, но одно верно: киевский
ландшафт - это нечто уникальное. Пред ним меркнут лучшие мировые образцы.
Действительно, что есть такое Париж как местность? Скучная плоская
поверхность с одной-единственной неровностью, напоминающей скорее прыщ на
теле земли, чем живописный, как некоторые выражаются, атолл любви и
искусства. Или Флоренция, город Леонардо и Микеланджело. Если отрешиться
от культурных наслоений, то всего-то останется мутная речушка Арна со
снующими по берегам стаями крыс, с плоским безрадостным левобережьем, ну,
с противоположной стороны - некоторое подобие возвышенности. Уж не говоря
о Нью-Йорке, здесь просто не на чем глазу остановиться. Конечно, в таких
бедных условиях требуются специальные ухищрения, всякие архитектурные
излишества, наподобие Эйфелевой башни, Санта-Мария дель Фьоре или Эмпайр
Стейт Билдинг. Другое дело, Киев. Здешний рельеф не только не нуждается в
улучшении, но наоборот, способен противостоять любому, даже самому
отчаянному строительному энтузиазму. Да, здесь тоже есть река, есть и
плоское левобережье, есть и крутые склоны. Но река - какая река! Не река,
а могучая водная артерия, вздувшаяся на стареющем теле Европы под
базальтовым напором дикого тысячекилометрового объема. А с запада
приготовлено специальное наблюдательное место, неровное, приподнятое над
днепровскими туманами для полного охвата безграничного пространства. Но и
это всего лишь поверхностный холодный взгляд. До чего уютное, теплое,
жилое место этот Киев. Кто гулял от Софийского Собора, - по тенистым
аллеям, по крутым улочкам, до самой филармонии, а дальше снова вверх, к
Мариинскому дворцу, мимо Арсенала, к Лавре, а после обратно, но уже по
самой круче, вверх, вниз, мимо Аскольдовой могилы и до самой Владимирской
горки, - тот знает. И конечно, Крещатик, куда неизбежно стекаются с обоих
покатых склонов бесконечные улочки и переулки, где многотысячная толпа
ежедневно утюжит древнее доисторическое ущелье, погружаясь и выныривая из
всех возможных Цумив, пэрукарэнь, прыкарпатьскых троянд, мыслывцив с
одягом, хлибом, мъясом, лескою и другой бытовой мелочью.
Есть еще одно удивительное свойство главной улицы. Если вы киевлянин
или были таковым в прошлом и если вы хотите встретить давно потерянного
товарища, друга или просто знакомого, - идите на Крещатик. Но даже если у
вас и не было желания кого-либо увидеть вновь, очутившись на Крещатике
где-нибудь у Пассажа, у Грота или на Бессарабке, вы непременно
повстречаетесь с давнишним, казалось бы, навсегда потерянным человеком.
Трофимов прекрасно знал о специфическом свойстве Крещатика и потому,
принужденный сейчас проходить этой дорогой, профессионально втягивал
голову в плечи, сутулился, неуклюже прижимал себя руками, становясь
абсолютно неузнаваемым для постороннего взгляда. Правой рукой он то и дело
щупал толстый пакет, оттопыривавший карман брюк, - подробнейшую
карту-схему московского Кремля. Карту заказал ему Караулов, и вчера
капитан, рискуя честью мундира, изъял ее из недр секретного управления.
Теперь же, в назначенном месте, он передаст ее Караулову для последующего
сравнения с чирвякинским наброском. Мог ли он еще год назад предполагать
себя в такой роли? Простой вопрос и простой ответ. Нет, и никогда до. А
вот на тебе, сказали принести, и он несет. И не просто под нажимом или в
слепой вере, а сознательно, с долгим предварительным размышлением, с
неоднократными колебаниями, с конечным освобождающим надрывом. Конечно,
был и нажим. Но какой и с чьей стороны? Невероятно, но факт - со стороны
неизвестного женского сердца. Да уж, понять Горыныча не трудно. Такой
предмет многого стоит, и не в смысле только внешних впечатлений, а именно
внутренним настроением, заметным для любого мало-мальски пристального
взгляда.
Когда под утро она вышла из варфоломеевского дома, он ее не узнал.
Вместо подавленной обстоятельствами, потерянной женщины, способной скорее
просить, чем требовать, появилась независимая, уверенная в своей власти
особа. Впечатление тут же подтвердилось ее словами.
- Посмотрите, он стоит у окна.
Зачем она ему об этом сказала? Хотела убедиться? Вряд ли. Слишком
была уверена. Может быть, она хотела продемонстрировать свою власть над
бывшим генеральным конструктором? Не похоже, да и к чему? Нет, здесь было
что-то другое, какой-то непростой прием. Да, да, именно прием, а может
быть, даже метод.
Трофимов остановился от напряженной попытки разобраться в том
утреннем разговоре. Плотная, тягучая пешеходная масса медленно обтекала
его со всех сторон, тут же смыкалась и исчезала в тенистых горизонтах
каштановой аллеи. Было хорошо и спокойно. Пятна июньского солнца стайками
кружились над зелеными газонами у фигурных крашеных скамеек, навечно
занятых приезжими покупателями. Раньше все это его раздражало. И
медлительность, и самодовольство, и бесцельное хождение туда-сюда по
Крещатику. Потом свыкся, притерпелся, и уже изредка наезжая в столицу,
иногда даже злился на грубое, суетливое московское движение.
Трофимов двинулся дальше, к Бессарабке, к острой пешеходной губе под
названием "Стоянка такси". Здесь он занял очередь, посмотрел на часы,
повернулся к бульвару пирамидальных тополей, скользнул взглядом по
розовому граниту основателя партии и государства, потом правее, на ту
сторону Крещатика, где прошлой осенью повстречал Горыныча, и для
конспирации развернул газету.
С передовой страницы партийного органа глядело отретушированное
высшее государственное начальство. Трофимов поискал следы неизлечимой
болезни. Слухи о тяжелом недомогании генерального уже несколько недель
муссировались за короткими дружескими перекурами комитета. Конечно, не
впрямую, а на особом, как говорят литераторы, эзоповском жаргоне. Нет,
ничего не заметно. Начальство любит жить долго. Все нормально, никаких
видимых изменений. Те же обычные новости, те же неизменные рубрики. Газета
сухо шуршала о всевозможных вахтах мира, дружественных и теплых приемах, о
новых грандиозных стройках объектов черной и цветной металлургии, о
магистралях и преодолении насущных проблем средствами атомной энергетики.
Трофимов взглянул на часы. Пять минут шестого. Караулов опаздывал.
Константин еще потому ждал этой встречи, что обязательно хотел выполнить
просьбу Сони и получить наконец от Караулова тетрадку. Тот уже несколько
раз отговаривался, ссылаясь то на забывчивость, то на вредность
мифологических текстов для ихнего общего дела и для создания в народе
образа руководителя нового типа, а то просто нагло врал, что он, мол, в
глаза не видел никаких тетрадок, и знать не знает, и слыхом не слыхивал. В
последний раз Трофимов так пригрозил Васе, что тот поклялся принести
тетрадку.
Прошло еще пять минут. Очередь из четырех клиентов уже начала
стаивать, а Караулов все не появлялся. Конечно, место встречи было выбрано
из расчета на природную точность соратников, и кажется, зря. Трофимов
забеспокоился. Он вспомнил их последнее совещание на квартире
Варфоломеева. Говорил в основном Караулов, и все насчет столицы. Пугал
некоей государственной машиной, заставлял Чирвякина снова и снова
вспоминать молодые годы, рисовал с его слов невразумительные схемы,
подъезды, ходы, крутил в воздухе ржавым амбарным ключом, повторяя то и
дело, что июнь кончается и начинается июль, духота, пекло, и что, мол,
Чирвякин и без того, а в отсутствии кислорода тем более может подвести.
Чирвякин при этом виновато тряс гусиной шеей и поглядывал на хозяина. Тот
же мрачно молчал, глядел в пол и только однажды вспылил, когда Василий
упомянул о месте старта, подготовленном и оснащенном вполне в
варфоломеевском духе, с деревянными лесами, прожекторами, в удобно
удаленном от гражданских кварталов месте.
Трофимов долго ждал встречи с бывшим однокашником, хотел в прямом
разговоре прояснить суть явлений, получить наконец надлежащую оценку
карауловским планам. Даже надеялся, что придет он, мастер дымных колец,
усмехнется и развеет фантастический мрак. Ждал, вот-вот хозяин воспрянет,
возьмет инициативу в свои руки, и настанет полная естественная картина
мира. Но Варфоломеев молчал, более того, кажется, даже соглашался с
карауловским бредом, и только при упоминании нового строительства на
киевских кручах сказал строгое слово, как будто все остальное было более
реальным, чем бестолковая "железная баба", как для конспирации обозначал
строительный объект Караулов. А так - вроде все поддержал. И даже
идиотский старт с последующим захватом секретного координирующего
устройства. Но и то сказать, сам Чирвякин клялся, будто существует.
Уже уходя, Трофимов подал руку хозяину, долго смотрел ему в глаза и
ничего там не обнаружил. Кажется, генеральный был повержен, иначе куда
исчез вечно хитроватый, шалопутный взгляд на вещи. Спросил:
- Сергей Петрович, ты согласен со всем?
- А ты? - хозяин криво усмехнулся.
На том и расстались.
"А я - что я?", - прошептал тихо Константин и снова посмотрел на
часы. Караулов не придет, это ясно. Дальше стоять бесполезно и глупо.
Неужели опять что-то сорвалось? Да нет, не может быть. Трофимов свернул
газету и направился к ближайшему телефону-автомату. Слава богу, здесь
очереди не было. К тому же, едва он подошел к стеклянному параллелепипеду,
оттуда вывалился изрядно вспотевший гражданин с такой же, как и у него,
газетой в руке. Трофимов взялся за горячую металлическую ручку, оглянулся
на всякий случай и, уже успокоившись, нырнул внутрь. Карауловский номер
молчал. Тогда он позвонил в учреждение. От казенного невразумительного
бормотания легче не стало, и он набрал номер Варфоломеева. Сначала ему
показалось, будто он от жары перепутал цифры. Ответил женский голос, и он
чуть было не повесил трубку, но вдруг сообразил:
- Софья Ильинична?
- О господи, - с шумом выдохнули на том конце. - Какая еще Ильинична?
Сумасшедший день. Вам кого?
- Мне Горыныча.
Несколько мгновений прошло, прежде чем ответили.
- Его нет.
- А кто у телефона? - настаивал капитан.
- Кто, кто. Марта.
- Караулова? - от неожиданности Трофимов не сдержался.
- Его, - с какой-то горечью ответила Марта.
- А где Караулов? - Трофимов занервничал и от этого, кажется,
хихикнул.
- Вы что, тот самый... - Марта запнулась, - капитан? Трофимов, что
ли?
- Да.
- И вы не знаете, где он? - женщина разволновалась. - Он исчез,
