брюки, и огрызок яблока, покрывшийся ржавым химическим налетом.
- Ну-ка, дайте-ка, - и не успела девушка толком испугаться, как
подозрительный тип выхватил с ее колен учебник. - Какой номер?
- Вот, здесь, - не смея отказать такому напору, лепетала
абитуриентка. - Мне дали на устном, а я не смогла решить. - И она
прочитала вслух, будто сомневалась, может ли читать этот человек: -
Разделить отрезок пополам с помощью циркуля.
- Хм, - Варфоломеев перечитал условие, на ходу обдумывая решение. -
Для устного, конечно, это слишком. Но вообще-то... Ручка есть?
Паренек автоматически сунул шариковую ручку, и они втроем нагнулись
над листом бумаги. Раз, два, шевелил спекшимися губами Сергей Петрович,
отсекая кривые дуги воображаемым циркулем. Шесть, семь. Все!
- Не может быть, - девушка восхищенно смотрела на Варфоломеева.
- Нужно еще доказать, - скучным голосом промямлил большеголовый
мальчик.
- Доказывайте, доказывайте, только побыстрее, а то скоро опять будет
потоп, - и, подмигнув ошарашенным абитуриентам, встал.
- Вы знали решение? - все-таки не унималась девчонка.
- Да, - соврал Варфоломеев и, хлюпая по красному битому кирпичу вдоль
аллеи гранитных бюстов, заторопился к обрыву.
Второй дождь накрыл его прямо у обрыва, на Воробьевском шоссе. И
кстати. Слишком подозрительно выглядел обтрепанный специалист по делению
отрезков среди чистых и принаряженных гостей столицы. Он не вертел, как
все, головой, пересчитывая шпили гостиниц и министерств, а уперся прямо
вдоль радиуса, поперек Садового и Бульварного кольца, в самое чрево
гигантского города, где стеариновой свечой горела колокольня Ивана
Великого. Когда же очередной икарус вывалил на смотровое место
расфуфыренную партию иностранных туристов, и человек с видом погорельца
попытался стрельнуть у добродушного японца сигарету, постовой сержант
милиции решил все-таки исполнить служебный долг. Но тут как раз хлынуло
как из ведра, и в суматохе подозрительный тип исчез.
Сама природа способствовала Сергею Петровичу. Сейчас он скрылся на
заросшей липами и кустарниками правой стороне бульвара, у черной чугунной
ограды. Сквозь толстые крашеные прутья он видел странное огороженное
место, открытое им лет пятнадцать назад. Там, в диком неухоженном лесу,
заросшая кустарником и травой, в трещинах, в выбоинах, возвышалась
гигантская парадная лестница. Что-то было неприятное, отвратительное,
безысходное в грандиозном гранитном нагромождении. Лестница вела в никуда.
Там, вверху, должны были быть парадные двери по крайней мере небоскреба,
но была пустота. Хмурая, серая, безыдейная. Как будто безумный архитектор
воздвиг здесь, на вершине Воробьевой горы памятник человеческому бессилию
в назидание грядущим бесстрашным фантазерам. Памятник охранялся. Вверху
мокрым пятном маячила плащ-палатка караульного. Когда-то давно талантливый
студент, отличник и эгоист поклялся здесь, у подножия лестницы,
собственноручно вскрыть причины мирового зла. Теперь он заглядывал сюда
перед последним и решительным действием.
Третий дождь застиг Варфоломеева на крутых оздоровительных маршрутах
Нескучного сада. Здесь, на восточном склоне Воробьевых гор, в темных,
пахнущих прелыми листьями оврагах, он никак не мог прийти в себя. От
долгой пешей прогулки ломило спину, горели, словно опущенные в кипяток,
вспухшие ноги, а перед глазами стоял ослепительный титановый шар.
Цельнометаллическая модель посадочного аппарата лежала рядом на пригорке,
на плоском пересечении широкой автомагистрали и железнодорожного кольца.
Ясно было, что шар - такая геометрическая фигура, которая летать не может.
Шар летать не может, шар может только падать. Ведь Луна тоже шар, а всем
известно, что Луна постоянно падает на Землю, Земля падает на Солнце, а
Солнце - Солнце тоже падает в определенное место. Так и все другие
шарообразные звезды, все круглые тела куда-нибудь падают... Мы живем в
падающей Вселенной, здесь неустойчиво, зыбко, непостоянно. Если кто-нибудь
меня спросит, отчего я в таком виде, можно бесстрашно сказать правду,
рассуждал Сергей Петрович. Можно будет признаться, какие бывают крутые
спуски, как в начале траектории легко и невесомо плавает человеческое тело
и как смертельно хочется курить, когда сверху вниз на плечи наваливаются
семикратные перегрузки. Можно сказать, объяснить, и тебе поверят, что
минуту назад ты желторотым цыпленком выкарабкивался через люк из шипящего
титанового яйца. Но некому спросить. Дождь разогнал посетителей Нескучного
сада. Можно беспрепятственно идти дальше вниз. И он пошел.
Когда он вышел на набережную, отшумел последний дождь, растаяла
где-то над Сокольниками последняя семицветная дуга, выползли через
тепловые разломы, разлеглись на тротуарах ленивые земляные черви. В тонком
приземном слое тихо и незаметно приготавливался особый животворный
раствор. Так, наверное, миллионы лет назад на границе влажного и сухого
зарождались первые живые организмы. Да, именно под вечер, в шестом часу
старого неизвестного времени, выпрямилась водная поверхность для
беспрепятственного прохождения солнечных лучей. Сколько грязи, дыма и
пепла нужно было поднять из зловонных недр земли, как нужно было
исковеркать, переиначить чистую и простую первоначальную окружающую среду,
чтобы наконец из мертвого примитивного порядка родился новый животворный
хаос.
Чтобы хоть немного облегчить страдания, Варфоломеев буквально рухнул
на чугунный парапет. Рядом стояла скамейка, но сесть он не решился, боялся
расслабиться перед последним кривым километром. Тем не менее, голова
работала отлично. Они наверняка ждут его со стороны Кутузовского
проспекта. Пусть ждут. Он их обхитрит. Нужно подождать, пока не свалится
за спину дневное светило и не поднимется полупрозрачный сизый туман. С
речного острова, с самого края стрелки тянуло кондитерскими изделиями. От
жажды и голода свело небритые скулы. Вдали, в нужном направлении, появился
первый рыбак, и Сергей Петрович, медленно ступая, то и дело хватаясь за
чугунный парапет, двинулся дальше. Нужно рисковать, думал он, жадно
затягиваясь божественным дукатовским табаком. Нужно добрести, наконец, до
последнего привала, сесть и окунуть в теплое парное молоко сбитые в кровь
конечности.
20
Солнце скрылось за Большим Каменным мостом. Тихо. Едва колеблется в
маслянистой воде зубчатый край старой крепостной стены. Над ним, у самых
ступеней, в ногах, белым полотнищем плавно шевелятся подсвеченные стены
колокольни. Вокруг сиреневое небо с накренившимся к горизонту ковшом
Большой Медведицы. По одну сторону, к полюсу мира, бледная Урса Минорис,
по другую, на запад, звезда Арктур, крупная и яркая как планета. Гулко
бьют куранты Спасской башни, человек встает и выходит на мост.
Останавливается, задумчиво смотрит вниз, оглядывается по сторонам и
переходит на противоположный берег. Медленно, вразвалку, как обычный
прохожий, пересекает проезжую часть и тут же за спиной постового
перепрыгивает через низкую ограду, исчезая в сумраке Александровского
сада. Такой у него маршрут, все лесами да перелесками. Осторожно, как вор,
короткими перебежками пробирается от дерева к дереву, от куста к кусту.
Все складывается на удивление удачно, все ему на руку. Даже полная луна не
взошла. Слава богу, кончилось полнолуние.
У подножия белой шахматной ладьи он последний раз разворачивает
карту, водит по пальцем и удовлетворенно выбрасывает на зеленый газон.
Туда же летят искореженные долгим переходом башмаки. Бесшумно карабкается
в обход очередного поста и, прячась за ласточкиными хвостами, медленно
пробирается в гору, через крепостной мост, к желтым Троицким воротам. Мимо
проплывают кроны деревьев, с вечера захваченные засыпающими черными
птицами. Впереди, в белом световом пятне, прогуливается охранник.
У самой стены нарушителю становится страшно. Он не ожидал, сколь
высоки крепостные стены. Ровная, почти отвесная граница красного кирпича
кажется неприступной для обычного человека. Ничего, никаких зацепок,
только шорох листьев и позвякивание шагов постового.
Наконец позвякивание прерывается. Сквозь узкую щель бойницы видно,
как отворачивается против ветерка караульный, поглубже нагибается, ныряя в
ладони. Чирк - и нарушитель уже по ту сторону брусчатки. Здесь
неопределенное строительство, возможно, реставрация. Внизу огороженный
деревянным забором хозяйственный двор. Бетономешалка, мешки цемента,
доски. Прямо у стены - полупостроенные леса, почти достигающие верхнего ее
края. Настоящая удача. Уже видны желтые стены арсенала, уже меж зубцов
появились зеленые крыши, золоченые кресты и рубиновые звезды внутренних
построек Кремля.
Вот и все, крепость пала. Пройден рубикон, и в силу вступают
чирвякинские наброски. Человек переводит дыхание в теплых ласковых волнах
перегретого за день камня. Там, внутри, в прохладном чреве Кремля, в узких
тоннелях, на винтообразных лестницах, под низкими бетонированными
потолками, при тусклом аварийном освещении заканчивается долгий июльский
день.
В полночь он выныривает из-под земли у крутого травянистого склона и
осторожно, чтобы не сорвать тонкий сигнальный провод, дождевым червем
выползает на край старого брусчатого двора. По ту сторону - нежилое
строение с одним едва освещенным окном на третьем этаже. Там, в зыбком
полуночном свете, маячит темная неподвижная фигура. Слышится электрическое
потрескивание и далекий дикторский голос. Кажется, фигура приветственно
взмахнула рукой: сюда, мол, сюда. Или не взмахнула, а так, вздрогнула? Тем
не менее, он быстро пересекает площадь и, отодвинув сухую дворничью метлу,
проникает в темную лестничную клеть. Ночь открытых дверей, - мелькает
пошлый каламбур, прежде чем он открывает заветную дверь.
Еще минуту назад он поклялся бы жизнью, что здесь кто-то был. А
теперь пусто. Никого. Только огромный Т-образный стол с письменным
прибором, с небольшой бронзовой статуэткой. Вокруг стулья в белых музейных
чехлах, диван, тоже упрятанный в белое полотнище. Может быть, он
перепутал, заблудился? Да нет, все правильно. Он подходит к настежь
открытому окну, заглядывает во двор, смотрит вниз, поворачивается, едва не
задев локтем твердый металлический угол. Гладит полированную поверхность,
осторожно прикасается к рычагам. Дзинь, малиновым голосом пропело
государственное устройство. Он испуганно оглядывается назад. Никого,
только старая картина с человеком, шагающим по Дворцовой площади, да
длинный ряд одноцветных книжных корешков. Теперь он увереннее двигает
рычагами, добиваясь определенной, известной только ему одному музыкальной
комбинации. Загадочная блуждающая улыбка появляется на хитром лице
координатора. Ему ли не знать, как просто устроена Вселенная и как звучит
хрустальная музыка небесных сфер! Еще сильнее нажимает он на рычаги, до
последнего упора, до полного натяжения. Эх-ма, вовсю заливается машина,
звенит, подрагивает в умелых руках. Так маленький мальчик увлекается
игрушечной ручной шарманкой, крутит, вертит простую вещь, пока не
наиграется вдоволь или пока не лопнет внутри металлическая пружина. Он
сразу узнал, догадался. Ему ни к чему открывать старый амбарный замок, он
и так знает, уверен, что там, за стенкой гудит, переливается. Более того,
теперь ему кажется, что давным-давно он уже открывал ржавым ключом
машинное отделение, нырял в темноту, трогал прохладные медные колокольчики
