человек отошел.
- Милорд,- вмешался связист, сидевший сзади. - Ваши глаза...
Пол молча снова отобрал у него микрофон и набрал личный код.
- Вызовите Чани, - приказал он. - Скажите ей... скажите, что я жив и
скоро буду.
"Силы собираются", - подумал он. И почувствовал, как силен запах
страха вокруг него.
19
"Он ушел от Алии, Небесного чрева!
Святой, Святой, Святой...
Охваченный огнем песок
Противостоит нашему господину.
Он видит без глаз!
В нем живет демон!
Святое, святое, святое Уравнение!
Он решил его самопожертвованием".
"Луна падает".
Песнопение о Муад Дибе.
После нескольких дней сумасшедшей деятельности крепость постепенно
замерла в противоестественном спокойствии. Этим утром она вся была
заполнена людьми, но они разговаривали шепотом, придвинув друг к другу
головы, и ходили неслышно. Некоторые явно торопились, но выглядело это
неестественно и уклончиво. Отовсюду собирались стражники, вызывая хмурые
недоуменные взгляды новообращенных. Видя, что стражники вооружены до
зубов, вновь прибывающие быстро улавливали общее настроение и тоже
начинали двигаться незаметно, будто украдкой.
Повсюду слышались разговоры о прожигателе камня:
- Он говорил, что пламя было сине-зеленым и пахло адом.
- Эльпа глупец. Говорит, что скорее покончит с собой, чем примет
глаза от тлейлаксу.
- Мне не нравятся разговоры об этих глазах!
- Муад Диб проходил мимо и окликнул меня по имени.
- Как Он видит без глаз?
- Ты слышал, многие уходят? Все в страхе. Наибы говорят, что
соберутся в съетче Макаб на Большой Совет.
- А что они сделали с панегиристом?
- Я видел, как его провели в комнату, где совещаются наибы. Ты только
представь себе: Корба - пленник!
Чани проснулась рано, разбуженная тишиной в крепости. Проснувшись,
она увидела, что рядом сидит Пол. Его глазницы были обращены куда-то
вдаль, за пределы их спальни. Ожоги вокруг пустых глазниц были залечены.
Инъекции и мази заживили плоть, но Чани чувствовала, что радиация проникла
глубже.
Она ощутила сильный голод. Рядом с постелью стояла еда - спайсовый
хлеб, сыр.
Пол жестом указал на пищу.
- Любимая, ты должна много есть! Поверь мне!
Чани едва сдержала дрожь, когда он обратил на нее свои пустые
глазницы. Она уже перестала спрашивать у него объяснения. Он отвечал так
странно: "Я крещен в песке, и это стоило мне гибкости и веры. Кто теперь
будет торговать верой? А кто - покупать?"
Что он хотел сказать этими словами? Он отказался даже обсуждать глаза
тлейлаксу, хотя, не считаясь с расходами, купил их для всех, кто разделил
его несчастье.
Удовлетворив голод, Чани выскользнула из постели, оглянулась на Пола
и заметила, как он устал. Угрюмые морщины окружают его рот. Темные волосы
взлохматились после сна, который не принес облегчения. Он казался таким
опустошенным и далеким. Она заставила себя отвернуться, прошептав:
- Любимый... любимый...
Он наклонился к ней, уложил на кровать и поцеловал в щеку.
- Скоро мы вернемся в нашу пустыню, - прошептал он. - Осталось
сделать немногое.
Она вздрогнула от чувства бесповоротности в его голосе.
Он обнял ее еще крепче и пробормотал:
- Не бойся меня, моя Сихайя. Забудь загадку и прими любовь. В любви
нет загадки. Любовь приходит от жизни. Ты чувствуешь это?
- Да.
Она прижала ладонь к его груди, считая удары сердца. Его любовь
взывала к ее душе, душе Свободной. Его магнетическая власть окутала ее.
- Обещаю тебе, любимая, - сказал он, - наш сын будет править такой
Империей, в сравнении с которой моя теперешняя - ничто. Такое величие,
такие достижения искусства...
- Мы сейчас здесь! - возразила она, сдерживая сухие рыдания. - И... я
чувствую, что у нас осталось так мало... времени.
- Перед нами вечность, любимая.
- У тебя, может быть, и вечность. У меня не только "сейчас".
- Но "сейчас" это и есть вечность. - Он провел рукой по ее волосам.
Она прижалась к нему, коснулась губами шеи. От легкого давления в ее
чреве зашевелился ребенок, и она ощутила его движения.
Пол тоже почувствовал это. Он положил руку ей на живот и сказал:
- Маленький правитель Вселенной, подожди своего часа. Это мгновение
принадлежит мне.
Она удивилась, почему он всегда говорит о жизни в ней в единственном
числе. Сказали ли ему врачи? Она порылась в памяти, удивляясь тому, что
это обстоятельство никогда не обсуждалось ими. Он, конечно, знает, что она
носит двоих. Она поколебалась, надо ли говорить об этом. Он должен знать.
Он знает все. Его руки, его рот - все в нем знает ее.
Она сказала:
- Да, любимый. Это вечность... она реальна.
И плотно закрыла глаза, чтобы при виде его пустых глазниц ее душа не
переселилась из рая в ад.
Когда они начали одеваться, она сказала:
- Если бы только люди знали силу твоей любви...
Но его настроение уже изменилось.
- Нельзя строить политику на любви, - сказал он. - Людей не
устраивает любовь, она слишком беспорядочна, они предпочитают деспотизм.
Слишком большая свобода порождает хаос. Мы не можем допустить этого. А как
сделать, чтобы деспотизм внушал любовь?
- Ты не деспот, - возразила она, завязывая шарф. - Твои законы
справедливы.
- Ах, законы, - повторил он. Потом подошел к окну отдернул занавеси,
будто бы собираясь выглянуть наружу. - Что такое законы? Контроль? Закон
процеживает хаос, и что же после этого остается? Ясность? Закон - наш
высший идеал и основа нашей природы. Не нужно слишком пристально
вглядываться в закон. Сделай это, и увидишь рационализированные
интерпретации, узаконенную софистику. Убеждения, основанные на прецеденте.
Найдешь ясность, которая по сути всего лишь другое наименование смерти.
Чани плотно сжала рот. Она не могла отрицать его мудрость и
проницательность, но такие настроения пугали ее. Он погрузился в себя, и
она чувствовала его внутреннюю борьбу. Как будто он взял изречение
Свободных "Никогда не прощать, ничего не забывать" и погрузился в него
целиком.
Она подошла к нему вплотную. Вечерний закат причудливо разукрасил
небо золотом и багрянцем. Холодный верховой ветер, несущий с собой фонтаны
пыли, разбивался о Защитную стену.
Пол почувствовал рядом с собой тепло Чани. Мгновенно он набросил
покрывало забытья на свое видение. Просто стоял, ни о чем не думая, но
время отказывалось остановиться. Он вдохнул тьму, беззвездную, бесследную.
Слепота поглотила его, осталось лишь удивление перед звуками,
составляющими Вселенную. Все вокруг него опиралось на единственное чувство
- слух и оживало лишь тогда, когда он касался осязаемых предметов -
занавеси, руки Чани... Он поймал себя на том, что вслушивается в дыхание
Чани.
"В чем же вина того, что только вероятно?" - спросил он себя. Его
мозг нес в себе огромное количество воспоминаний о несбывшемся. Ведь
каждое мгновение реальности имеет бесчисленные проекции, мгновения,
которым не суждено осуществиться. Он помнил это несбывшееся прошлое, и
тяжесть воспоминания угрожала поглотить его настоящее.
Чани опиралась на его руку.
Он чувствовал ее тело - мертвое тело, уносимое водоворотом Времени.
Воспоминание о вечности захватило его целиком. Видеть Вечность - значит
быть открытым для ее капризов, быть угнетенным ее бесконечными
измерениями. Личное бессмертие оракула требовало расплаты: прошлое и
будущее совмещались во времени.
Снова из темной ямы поднялось видение. Оно было его глазами. Оно
двигало его мышцами. Оно вело его в следующий момент, в следующий час, в
следующий день... пока он не почувствует, что он здесь!
- Пора идти, - сказала Чани. - Скоро Совет...
- Алия займет мое место.
- Она знает, что надо делать?
- Знает.
День Алии начинался со смены караула во дворце, под ее окнами.
Сегодня она увидела там смятение, услышала многоголосый неразборчивый гул.
Картина прояснилась, когда она разглядела узника, которого привела охрана.
Это был панегирист Корба.
Она проделала утренний туалет, изредка подходя к окну и разглядывая
Корбу. Она пыталась вспомнить его как грубого бородатого командира третьей
волны в битве под Арракином. Это ей не удавалось. Корба стал теперь
круглым толстяком, одетым в дорогой костюм из паратского шелка. Видны были
тщательно отглаженные бриджи и нижнее платье, все в золоте и
драгоценностях. Пурпурный пояс опоясывал талию. Рукава, просовывающиеся в
специальные прорези верхнего платья, ниспадали вниз пышными складками
темно-зеленого и черного бархата.
Несколько наибов вышли взглянуть на обращение со Свободным. Их
появление вызвало шум, так как Корба начал кричать, что он невиновен. Алия
всматривалась в лица Свободных, пытаясь вспомнить, какими они были раньше.
Настоящее заслоняло прошлое. Все они стали гедонистами, позволявшими себе
удовольствия, какие обычный человек даже не мог бы себе представить.
Она видела, что их беспокойные взгляды часто останавливаются на
дверях зала, где должен был происходить Совет. Они думали о слепом, но
видящем Муад Дибе, о новом проявлении его чудесной силы. По их закону
слепой должен быть оставлен в пустыне, где свою воду он отдаст Шаи-Хулуду.
Но безглазый Муад Диб видел. Им не нравилось, здание, они чувствовали себя
в нем, как в ловушке. Дай им пещеру в скале, там они вздохнут свободно, но
не здесь, где их ждет новый Муад Диб.
Собираясь идти на Совет, Алия заметила на столе письмо - последнее
письмо от матери. Несмотря на особое уважение, которым пользовался Келадан
как место рождения Пола, леди Джессика подчеркивала свое нежелание
превращать планету в место паломничества.
"Несомненно, мой сын - эпохальная фигура в истории, - писала она, -
но это не повод для вторжения толпы..."
Алия коснулась письма, испытывая странное чувство взаимного контакта.
Эту бумагу держала в руках ее мать. Такое архаическое изобретение, как
переписка, содержит в себе нечто глубоко личное. Письмо не может заменить
ни один другой текст. Написанное на боевом языке Атридесов, письмо
Джессики представило собой почти непроницаемое средство сохранения тайны
переписки.
Мысль о матери, как всегда, вызвала у Алии внутреннюю расплывчатость.
Спайсовое изменение, смешавшее души матери и дочери, заставляло ее иногда
думать о Поле, как о сыне, которому она дала жизнь. Это же единство
представляло ей собственного отца, как возлюбленного. Призрачные тени,
люди, вероятности беспорядочно метались в ее сознании.
По пути в комнату, где ее ждала охрана из амазонок, Алия перечитала
письмо.
"Вы породили гибельный парадокс, - писала леди Джессика. -
Правительство не может быть религиозным и в то же время деспотичным.
Религиозный опыт требует самопроизвольности, закон же исключает ее. Вы не
умеете управлять, не опираясь на закон, и ваши законы постепенно вытесняют
мораль, совесть и даже религию. Я предвижу день, когда место веры займут
ее символы и на смену молитве придет ритуал. А между тем правительство
есть интеллектуальный механизм, подверженный сомнениям, ищущий ответа на
