непрестанной войной с сомнениями. Будешь обижаться на свое несходство с
остальными. Приятно дать почувствовать другим хотя бы вкус этого отличия.
"Почему я?" - вот что будет твоим первым вопросом без ответа.
"А я о чем себя спрашиваю? - подумал Стилгар. Кислая улыбка тронула
его губы. - Почему я?"
По-новому видя теперь близнецов, он уяснил себе, почему они так
бесшабашно рискуют своими незрелыми телами. Ганима однажды сказала ему -
как отрезала - когда он бранил ее за то, что она полезла по западной круче
к вершине над съетчем Табр: "Почему я должна бояться смерти? Я уже
побывала в ней - много раз".
"Да как я осмеливаюсь учить таких детей? - подивился Стилгар. - Как
кто-либо посмеет?"
Как ни странно, мысли Джессики развивались в схожем русле, когда она
беседовала со своей внучкой. Она думала о том, как должно быть трудно жить
со зрелым умом в незрелом теле. Тело должно еще только научиться тому, что
ум уже познал и умеет - идет подгонка реакций и рефлексов. Пусть доступен
им древний комплекс Бене Джессерит прана-бинду, но даже и тут их ум
обгонит тело. Гурни будет чрезвычайно трудно выполнить ее распоряжения.
- Вон Стилгар - наблюдает за нами из той ниши, - сказала Ганима.
Джессика не обернулась. Но ее поразило то, что расслышала она в
голосе Ганимы. Ганима любит старого Свободного любовью детей к родителям.
Даже когда она говорит о нем небрежно или поддразнивает его, она его
любит. Осознание этого заставило Джессику увидеть старого наиба в новом
свете - внезапно оформившееся в ясную форму понимание открыло ей, что
общего у Стилгара и близнецов. Новый Арракис не очень-то устраивает
Стилгара, поняла Джессика. И не больше этот новый мир устраивает ее
внуков.
Незваная и непрошеная, всплыла в мозгу Джессики старая присказка Бене
Джессерит: "Заподозрить, что ты смертен, есть начало ужаса; неопровержимо
уяснить, что ты смертен - познать окончание ужаса".
Да, смерть не станет тяжелым ярмом для Стилгара и близнецов, но жизнь
их - это медленное пламя. Все они находят свой мир плохо подходящим и
жаждут иных путей, где познание изменений не сулит угрозы. Они - дети
Абрахама, большему научившиеся от парящего над пустыней ястреба, чем из
любой писаной книги.
Лито поразил Джессику не далее, как сегодня утром, когда они стояли у
струящегося над съетчем канала.
- Вода - как капкан для нас, бабушка, - сказал он. - Лучше бы нам
жить далекой отсюда пылью, потому что тогда ветер мог бы вознести нас выше
высочайших круч Защитной стены.
Хоть Джессике и не впервой было встречаться со зрелостью, находившей
себе окольный путь через уста этих детей, при этом замечании она
смешалась, хоть и сумела проговорить:
- Такое мог бы сказать твой отец.
А Лито, подбросив в воздух горсть песка и, наблюдая за падением
песчинок, ответил:
- Да, мог бы. Но мой отец не учитывал в то время, как быстро вода
заставляет все возвращаться в ту землю, из которой она выходит.
И сейчас, стоя в съетче рядом с Ганимой, Джессика заново пережила
шок, испытанный ею при этих словах. Она обернулась, взглянула на плавно
текущую толпу, скользнула острым взглядом по затененным очертаниям
Стилгара в нише. Стилгар - не из ручных Свободных, обученных лишь таскать
веточки для гнезда. Он до сих пор ястреб. Думая о красном цвете, он думает
не о цветах, а о крови.
- Ты внезапно так притихла, - сказала Ганима. - Что-нибудь не так?
Джессика покачала головой.
- Всего лишь то, что Лито сказал мне нынче утром.
- Когда вы ходили на посадки? Что он сказал?
Джессика подумала о занятном выражении взрослой мудрости, появившейся
утром на лице Лито. Точно такое же выражение приобрело сейчас лицо Ганимы.
- Он припоминал то время, когда Гурни от контрабандистов вернулся под
знамена Арракиса, - ответила Джессика.
- Значит, вы говорили о Стилгаре, - сказала Ганима.
Джессика не спросила, откуда такое прозрение. Близнецы, казалось,
способны были по собственному желанию воспроизводить ход мыслей друг
друга.
- Да, говорили, - ответила Джессика. - Стилгару не нравится, как
Гурни величает Лито, но присутствие Гурни принуждает и всех Свободных к
уважению Гурни постоянно говорит: "Мой Герцог..."
- Понимаю, - заметила Ганима. - И, конечно, Лито указал, что ОН еще
не Герцог Стилгара.
- Верно.
- Ты, конечно, знаешь, что Лито с тобой делал, - сказала Ганима.
- Не уверена, что знаю, - призналась Джессика, и это признание
показалось ей особенно неловким, потому что ей и в голову не приходило,
будто в поведении Лито с ней было что то умышленное.
- Он старался вызвать тебя на воспоминания о нашем отце, - сказала
Ганима. - Лито всегда жаждет узнать нашего отца с точек зрения других
людей, его знавших.
- Но... Разве у Лито нет...
- О да, он может вслушиваться во ВНУТРЕННЮЮ ЖИЗНЬ. Разумеются. Но это
не то же самое. Вы, конечно, говорили о нем. О нашем отце, я имею в виду.
Вы говорили о нем как о своем сыне.
- Да, - Джессика как обрубила. Ей не нравилось ощущение, что эти
близнецы вертят ею, как хотят, открывают ее память для наблюдения,
дотрагиваются до любого переживания, вызывающего их интерес. Может, Ганима
занимается этим прямо сейчас!
- Лито сказал что-то, задевшее тебя, - сказала Ганима.
Необходимость подавить гнев словно сокрушила Джессику:
- Да... Сказал.
- Тебе не нравится то, что он знает нашего отца так, как знала его
наша мать, а нашу мать - так, как знал ее наш отец, - сказала Ганима. -
Тебе не нравится, что это означает то, что мы можем знать о тебе.
- Я прежде никогда на деле не задумывалась над этим с такой стороны,
- натянутым голосом ответила Джессика.
- Да, обычно знание чувственных вещей как раз и смущает, - сказала
Ганима. - Тебе трудно думать о нас иначе, как о детях. Но нет ничего, чем
бы занимались вместе наши родители, на людях или в уединении, что не было
бы нам ведомо.
На краткий миг Джессика пережила то же чувство, что и утром у канала,
но теперь это чувство относилось к Ганиме.
- Он, вероятно, говорил о "мужской чувственности" твоего Герцога, -
сказала Ганима. - Порой не мешало бы надевать узду на язык Лито!
"Разве нет ничего святого для этих близнецов?" Джессика испытала
сначала потрясение, затем ярость, затем отвращение. Как они осмеливаются
говорить о чувственности ЕЕ Лито? Разумеется, любящие друг друга мужчина и
женщина разделяют и свои телесные наслаждения! Это прекрасно и интимно, и
не для того, чтобы выставлять напоказ в нечаянном разговоре между взрослым
и ребенком.
ВЗРОСЛЫЙ РЕБЕНОК!
Джессика вдруг осознала, что ни у Лито, ни у Ганимы это не было
нечаянным.
Поскольку Джессика сохраняла молчание, Ганима сказал:
- Мы оскорбили тебя. Извиняюсь за нас обоих. Зная Лито, я знаю, что
он не подумает об извинениях. Порой, следуя по следу особенного запаха, он
забывает, как мы отличаемся... От тебя например.
Джессика подумала: "И вот почему, конечно, вы оба это проделываете.
Вы учите МЕНЯ!" А затем подивилась: "Кого еще они учат? Стилгара?
Данкана?"
- Лито старается увидеть вещи такими, как видишь их ты, - сказала
Ганима. - Воспоминаний недостаточно. Именно тогда чаще всего и терпишь
неудачу, когда пытаешь самое неподатливое.
Джессика вздохнула.
Ганима коснулась руки своей бабушки:
- Твой сын оставил несказанным многое, что все же должно быть
сказанным, даже для тебя. Прости нас, но он любил тебя. Разве ты этого не
знаешь?
Джессика отвернулась, чтобы скрыть блеснувшие на глазах слезы.
- Он знал о твоих слезах, - сказала Ганима. - Точно так же, как знал
о страхах Стилгара. Дорогой Стил. Наш отец был его "Звериным Врачом", а
сам Стил - не более, чем зеленой улиткой, прячущейся в своей скорлупе - и
стала стала напевать песенку, из которой взяла эти слова. Напевная речь
бескомпромиссно вонзалась в сознание Джессики.
"О, Врач наш Звериный,
К зеленой улитке,
К ее робкому чуду,
Втайне ждущему смерти,
Божеством ты подходишь!
И улиткам известно,
Что им смерть Бог приносит,
Что есть боль в исцеленьи,
Что из пламени двери
У высокого рая.
О, Врач наш звериный,
Человеку-улитке
Виден глаз твой, смотрящий
Внутрь моей скорлупы!
Почему, Муад Диб? Почему?
- К несчастью, отец оставил многих людей - улиток в нашем мироздании,
- сказала Ганима.
21
Предположение, что люди существуют внутри по сути
своей непостоянного мироздания, принимаемое как
операционное исходное, требует от разума стать полностью
осознающим себя инструментом равновесия. Но разум не может
влиять подобным образом без задействования всего
организма. Такой организм может быть распознан по его
жгучему, направляющему поведению. Так и с обществом,
рассматриваемым как организм. Но здесь мы сталкиваемся с
инерцией прежнего. Общества склонны быть подстрекаемы
древними, непроизвольными импульсами. Они требуют
постоянства. Всякая попытка воочию показать им
непостоянство мироздания пробуждает структуры отрицания,
страха, гнева и отчаяния. Тогда как же мы объясним
приемлемость предвидения? Очень просто: обнародующий свои
пророческие видения будет радостно приветствоваться
человечеством, даже предсказывая кошмарнейшие события,
постольку, поскольку он говорит об их абсолютном
(постоянном) осуществлении.
Харк ал-Ада. Книга Лито.
- Это как схватка в темноте, - сказала Алия.
Она широкими сердитыми шагами мерила Палату Собраний, переходя от
высоких серебряных занавесей, смягчавших свет утреннего солнца в восточных
окнах, к диванам, расставленным под изукрашенными стенными панелями в
другом конце помещения. Ее сандалии пересекали циновки из волокон спайса,
паркетные полы, плитки из гигантских кусков граната - и опять по циновкам.
Наконец, она остановилась перед Ирулэн и Айдахо, сидевшими напротив друг
друга на диванах, обитых серым китовым мехом.
Айдахо сопротивлялся возвращению из Табра, но приказания Алии были
вне прекословия. Похищение Джессики было сейчас даже еще важнее, чем
когда-либо, но оно должно подождать. Требуется ментатское восприятие
Айдахо.
- Эти вещи скроены по тому же образцу, - сказала Алия. - Попахивает
далеко идущим заговором.
- Может и нет, - рискнула заметить Ирулэн, но вопросительно
посмотрела на Айдахо.
На лице Алии проступила неприкрытая язвительная насмешка. Как может
Ирулэн быть такой наивной? Если только не... Алия устремила на принцессу
острый и вопрошающий взор. На Ирулэн была простая черная мантия из абы,
хорошо подчеркивающая тени в ее глазах пряного и густого голубого цвета.
Ее светлые волосы были заплетены в спадавшую по шее тугую косу, осеняя
обретенные за годы в Арракисе худобу и жесткость черт лица. До сих пор в
ней сохранялось высокомерие, усвоенное ею при дворе ее отца, Шаддама IV, и
