социального угнетения - изменяет полностью взаимоотношения людей.
- Я удивлен. Не забудьте, что самые жестокие войны в истории
последовали после открытия Америки и вторично после заселения планет
Солнечной системы.
- Но теперь будет не так. Человечество устало от войн. Оно нуждается
в чем-то новом, более значительном.
- Оно нуждается в боге, - сказал Торнтон с пуританской страстностью.
- Последние два столетия показали, как бог наказывает забывших его людей.
Они не спасутся, улетев к звездам.
Лоренцен покраснел.
- Не понимаю, почему вы всегда смущаетесь, когда я говорю о религии,
- сказал Торнтон. - Я хотел бы обсудить это на разумной основе, как
остальные темы.
- Мы никогда не придем к согласию, - пробормотал Лоренцен. -
Напрасная трата времени.
- Вы хотите сказать, что не будете слушать. Что ж, - Торнтон пожал
плечами, - я не очень верю в эту колонизацию, но любопытно было бы
посмотреть, что из этого выйдет.
- Я думаю... я думаю, что бы ни случилось, ваш марсианский дом будет
избавлен от последствий, - проговорил Лоренцен.
- Нет. Не обязательно. Господь может и нас наказать. Но мы выживем.
Мы живучий народ.
Лоренцен вынужден был признать его правду. Соглашаетесь вы с
сектантами или нет, невозможно отрицать, что они боролись за свою мечту,
как герои. Они колонизовали огромную бесплодную изношенную планету и
заставили ее расцвести; их поющие псалмы батальоны сокрушили империю
Монгку и победили Венеру. Верующие - как бы их ни называли: христиане,
сионисты, коммунисты или представители любой другой веры, потрясавшей
историю, - верующие обладали особым ценным качеством. Но разумный человек
не мог понять их веры. Если он понимал ее, то уже не был разумным.
Он посмотрел на мешковатые фигуры рорванцев. Какие мечты скрываются в
этих нечеловеческих черепах? За что они смогли бы раболепствовать и
убивать, обманывать и умирать?
За свою планету?
10
Мигель Фернандес родился в Латинской Америке, в области, известной
под названием Уругвай. Семья его была древней и богатой, и он был одним из
тех немногих, кто никогда не голодал. У него были книги, музыка, театры,
лодки, лошади; он играл в поло за свой континент в мировых первенствах и
переплыл на яхте Атлантику. Он проделал большую стратографическую работу
на Луне и Венере, смеялся со множеством друзей, любил многих женщин и ушел
к звездам с песней.
Он умер на Троасе. Это произошло с жестокой быстротой. Через две
недели открытые прерии кончились, начался медленный подъем к тусклым
голубым очертаниям гор, возвышавшимся на горизонте. Это была земля высоких
грубых трав, больших групп деревьев, холодных рек с быстрым течением;
всегда дул ветер, а в небе видно было множество летающих животных.
Продвижение вперед замедлилось, так как рорванцы кружили, отыскивая
пологие склоны, но тем не менее в день проходили около тридцати
километров. Эвери сказал, что спрашивал, сколько им еще придется идти, но
не понял ответа.
Отряд растянулся цепочкой среди разбросанных валунов. Вокруг все было
полно жизнью: тетраптерусы размахивали всеми своими четырьмя крыльями,
маленькие зверьки убегали в испуге, останавливались и смотрели на
путешественников немигающими глазами. Лоренцен шел впереди рядом с Аласву;
пытаясь пополнить свой рорванский словарь, он указывал на разные предметы.
Увидев маленькое разноцветное животное на скале - что-то вроде большой
ящерицы, указал на него.
- Воланзу - сказал рорванец. Благодаря практике Лоренцен научился
различать отдельные фонемы; раньше все они звучали для него одинаково.
- Нет, - астроному казалось странным, что Эвери все еще не знал слов
"да" и "нет"; может быть, язык рорванцев не обозначал эти понятия. Однако
"нет" он сказал по-английски. - Я знаю это слово, оно означает "камень". А
я имею в виду эту ящерицу. - Он подошел ближе к животному и указал на
него. Оно выгнуло спину и засвистело на него. Двойное солнце ярко
отражалось в его переливчатой чешуе.
Аласву колебался. "Шанарран", - сказал он наконец, вглядевшись
получше. Лоренцен занес это слово в блокнот и пошел дальше.
Через минуту он услышал крик Фернандеса. Он обернулся. Геолог упал,
ящерица вцепилась ему в ногу.
- Что за черт!...
Он побежал обратно, вскарабкался на скалу и успел увидеть, как
Торнтон схватил ящерицу за тело, бросил ее на землю и раздавил ей голову
сапогом.
Все столпились вокруг Фернандеса. Он смотрел на них полными боли
глазами.
- Hace frio... <холодно (исп.)> - Торнтон разрезал штанину, и они
увидели следы укуса и пурпурный цвет вокруг него.
- Яд, быстро аптечку первой помощи! - выкрикнул марсианин.
- Вот... - Эвери мягко отстранил Торнтона и склонился над
Фернандесом. Как психолог он был знаком и с медициной. Нож его сверкнул,
разрезав тело.
Фернандес дышал с трудом.
- Я не могу дышать... Madre de Dios... <Божья матерь (исп.)> я не
могу дышать...
Эвери хотел прижаться ртом к ране, но выпрямился.
- Нет смысла высасывать, уже добралось до груди.
Голос его был тусклым.
Рорванцы беспомощно толпились вокруг, глядя так, будто хотели
что-нибудь сделать, но не знали что. Глаза Фернандеса закатились, он
перестал дышать.
- Ему парализовало органы дыхания - искусственное дыхание... -
Гуммус-луджиль взял руку уругвайца в свои огромные лапы.
- Нет, - Эвери держал его пульс. - Бесполезно. Сердце остановилось.
Лоренцен стоял очень тихо. Он никогда раньше не видел умирающих. В
этой картине не было ничего величественного. Фернандес лежал, нелепо
свернувшись, лицо его посинело, маленькая струйка слюны все еще стекала из
уголка рта. Ветер прорвался между людьми и взъерошил его волосы. Смерть -
непривлекательное зрелище.
- Вызываю лагерь. - Гуммус-луджиль схватился за рацию. - Ради бога,
вызываю лагерь. У них есть средства оживления.
- Не для этого яда, - сказал Эвери. - Пахнет, как синильная кислота.
А скорость!... Боже, она у него во всей крови.
Они долго стояли молча. Гуммус-луджиль вызвал Гамильтона и доложил о
случившемся. Капитан застонал.
- Бедный маленький дьявол! Нет, бесполезно, нет смысла везти его в
лагерь. - Ответ пришел по радио в виде точек и тире. Рорванцы смотрели,
выражения их лиц были непонятно. Может, они считали это каким-то ритуалом
- люди разговаривают со своим богом?
- Скажите, что рорванцы собираются продолжить путь и я хочу идти с
ними.
Пришел ответ.
- Похороните его и сделайте опознавательный знак. Не думаю, что в
этих обстоятельствах следует считаться с его религией. Кто-нибудь из вас
хочет вернуться в лагерь? Вертолет готов... Нет? Хорошо. Тогда идите
дальше и ради любви всех людей будьте в следующий раз осторожнее!
Потребовалось немало времени, чтобы выкопать могилу теми
инструментами, которые были у них с собой. Рорванцы помогали, а потом
принесли груду обломков, чтобы образовать могильный холм. Эвери взглянул
на Торнтона.
- Не скажете ли несколько слов? - очень мягко спросил он.
- Если хотите, - ответил марсианин. - Он был не моей веры, вы знаете,
и здесь никого из его религии. Поэтому я просто скажу, что он был хорошим
человеком.
Было ли это лицемерием, размышлял Лоренцен. Торнтон, для которого
Фернандес был папистом; Гуммус-луджиль, проклинавший его за шумливость;
фон Остен, называвший его слабаком и дураком; Эвери, для которого
Фернандес был еще одним поводом для беспокойства; он сам, никогда не
сближавшийся с этим человеком; даже рорванцы - они все стояли вокруг
могилы. Больше ничего они не могли сделать для мертвого под этими скалами,
хотели ли они сделать больше, когда он жил?
Когда они кончили, было уже слишком поздно пускаться в путь. Они
собрали сухие ветви и траву для костра, поужинали и сидели молча.
Джугац и Эвери начали свои лингвистические занятия; фон Остен угрюмо
свернулся и уснул; Торнтон читал библию в тусклом свете костра; остальные
рорванцы шепотом переговаривались друг с другом. Костер громко стрелял, за
освещенным кругом виднелась залитая лунным сиянием земля, ветер свистел в
деревьях. Тут и там в темноте раздавались крики животных. Это была не
земная ночь - люди никогда не знали такой ночи, не знали этого холодного
звездного неба с огромным полукругом - созвездием, не слышали таких
звуков. Далеко до дома, долго придется блуждать душе Мигеля Фернандеса,
пока она доберется до зеленых долин Земли.
Лоренцен почти бессознательно бормотал слова древней песни и смотрел
на смутно вырисовывающийся красноватый от костра могильный холм. Тень и
свет колебались на нем, казалось, он шевелится, будто человек, лежащий под
ним, слишком любил жизнь, чтобы успокоиться.
Подошел Гуммус-луджиль и тяжело опустился рядом с ним.
- Одного нет, - пробормотал он. Колеблющийся свет озарил резкие черты
его лица. - Сколько еще погибнет?
- Гамильтон опасался как раз подобных вещей, - сказал Лоренцен. - Не
землетрясений, не чудовищ, не большеголовых спрутов, а змей, микробов и
ядовитых растений. Он был прав.
- Существо с цианидом в пасти - что за метаболизм должен у него быть?
У него не может быть такая, как у нас кровь. - Инженер вздрогнул. -
Холодная ночь.
- Это можно преодолеть, - сказал Лоренцен. - Если больше опасаться
нечего, тогда еще неплохо.
- О, конечно, конечно. Я бывал в переделках и похуже. Тут эта
проклятая внезапность. Вы ведь тоже едва не дотронулись до нее. Я видел.
- Да... - Лоренцен почувствовал озноб при этой мысли. Только сейчас
до него дошло. Аласву не предупредил его. Он заставил себя успокоиться и
последовательно обдумать все происходившее. Рорванец Аласву не оттащил его
от ядовитой ящерицы.
Он посмотрел на маленькую группу туземцев у костра. Они сидели в
тени, только их глаза сверкали во тьме. О чем они думали? Что готовили для
этих пришельцев со звезд?
Он хотел сказать Эвери... нет, пока не нужно. Возможно это
случайность. Может быть, эти ящерицы редки, может, эта группа рорванцев
никогда не видела их раньше. Аласву сам был в нескольких сантиметров от
нее. Туземцы не могут быть так глупы, чтобы надеяться обставить убийство
всех людей как несчастный случай!
Но "Да Гама" никогда не вернулся назад. Он с усилием повел плечами.
Он устал, возбужден, его подозрения ребяческие, и он знал, что Эвери так
их и воспримет. А если он расскажет фон Остену, немец захочет расстрелять
рорванцев на месте. Гуммус-луджиль и Торнтон... нет, не сейчас, вначале он
должен убедиться сам, прежде чем выставлять себя на посмешище.
Он посмотрел в темноту на западе. Они шли туда, в горы, в каньоны и
ущелья, где на узких скользких тропах могло все случиться. И они не могут
повернуть назад, хотя не имеют ни малейшего представления о том, что их
ожидает.
11
Местность быстро поднималась, пока они не начали пробираться через
путаницу скалистых холмов, среди огромных зарослей кустарника, через
журчащие речки, чья холодная вода кусала их ноги, как зубами. Трудно было
идти за рорванцами; их легкие фигуры быстро передвигались по неровной
местности; у Лоренцена пересыхало горло, когда он, тяжело дыша, торопился
за ними.
Однажды вечером, через неделю после смерти Фернандеса, Гамильтон
спросил по радио:
- Что за чертовщина с вашими проводниками? Вы вновь свернули
севернее. Почему они не ведут вас прямо?
Гуммус-луджиль удивился, но передал вопрос Эвери.
