Кровь текла из десятка ран, заливала его глаза, которые так
похожи на твои глаза, Мела. И когда он упал, один из них стал
бить его сапогами...
- А где был ты, Фарзой? - спросил Мела.
Фарзой оскалился.
- Я прятался в кустах, пока они не ушли, бросив
изуродованное тело. Сунься я тогда в драку, меня постигла бы та
же участь. Их было бы слишком много и для пятерых, а нас было
всего двое. Я вышел из своего укрытия только после того, как
опасность миновала. Твой отец был еще жив, и он успел простить
меня.
- Ты предал его, а потом стал вымогать прощения, - сказал
Мела спокойно.
- Будь ты на месте Арванда, ты бы меня проклял, - так же
спокойно отозвался Фарзой.
- Нет, - сказал Мела. - Я бы тоже простил тебя.
- Почему?
- Потому что на самом деле это не имеет значения.
- А что имеет значение? Скажи мне, Мела!
- Ты сам, - в упор произнес Мела. - Только ты сам.
Фарзой помолчал, а потом заговорил совсем другим тоном:
- Я пришел проститься с тобой. Я ухожу.
- Помоги мне встать, - сказал Мела, и старик, нагнувшись,
подхватил его. Мела улыбнулся. - Прощай, Фарзой, - сказал он. -
Ты учил меня держать меч и лук. Я никогда не забуду, что стоял
по правую руку от тебя. Не будь слишком жесток к себе. Не карай
себя так, как хотел покарать меня. Элизабет велика.
Фарзой долго смотрел на него.
- Прощай, - вымолвил он наконец, резко повернулся и исчез в
темноте.
Огонек неожиданно вынырнул из-за кустов в двух шагах от
Мелы, и неверный свет запрыгал по деревенской площади, по
колодцу, по обнаженному мечу Эогана. Мела повернулся на свет и
встретился глазами с женщиной.
- Фейнне, - сказал Мела, вытирая кровь с подбородка.
Она улыбнулась ему. Впервые за всю его жизнь. А потом
бросилась к нему навстречу, споткнулась и все-таки выронила
лампу. Огонек погас, и звон разбитых черепков стих.
Они стояли во мраке безлунной ночи, и им казалось, что они
слышат, как на Элизабетинские болота входит молчаливая осень.
И вместе с осенью на эти земли пришел долгожданный мир.
Грубая шершавая ладонь провела по его лицу.
Аэйт застонал.
Кто-то подхватил его поудобнее, поднял на руки и удивленно
пробасил над самым ухом:
- Ты с кем это подрался, конопатый?
Как сквозь туман, Аэйт увидел уродливую рожу великана.
- А, - обрадовался Пузан, - и нечего прикидываться, что
помираешь. Живой, я же вижу.
Аэйт еле заметно дернул ртом и привалился растрепанными
белыми волосами к голой пузановой груди. Пузан посопел над ним,
потоптался и поволок прочь.
Великан обнаружил его по чистой случайности на болоте,
недалеко от того места, где некогда стоял замок Торфинна. Он
собирался натаскать мха, чтобы законопатить в хибаре дыры ввиду
надвигающейся зимы. И даже мешок с собой специально взял.
Господин Синяка совсем захандрили и перестали интересоваться
ремонтом, но это вовсе не означало, что следует наплевательски
относиться к предстоящему наступлению холодов. Сами же потом
спасибо скажут, если не будет свистать во все щели.
Он споткнулся о серую болотную кочку, выругался и хотел
было пройти мимо - Пузан не любил эти места по вполне понятной
причине - как вдруг кочка слабо пошевелилась и оказалась
мальчиком, лежащим среди жидкой грязи и пучков желтой травы.
Сам того не зная, Аэйт проделал путь, которым за много лет
до него, задыхаясь и плача, бежала из Ахена Анна-Стина Вальхейм.
Болото приняло его, и он исчез из глаз своих преследователей.
Прошло несколько часов, прежде чем Бьярни отказался от
намерения растерзать мальчишку и тем самым избавить себя от
смертельной опасности.
Аэйт лежал лицом вниз, длинные волосы пропитались грязью.
Осторожно взяв его за плечи, Пузан перевернул свою находку на
спину, и на великана уставились распухшие глаза, разбитые скулы,
окровавленный рот. Пузан пришел в ужас. Только этого ему и не
хватало. Если парень умрет и господин Синяка об этом проведают,
хозяйская меланхолия достигнет крайних пределов, что, в свою
очередь, сделает пузанову жизнь, и без того трудную, и вовсе
невыносимой.
Пузан обхватил его поудобнее и, шлепая по лужам, потащился
по болоту, туда, где на горизонте поднималась сопка.
Через некоторое время Аэйт тихонько сказал:
- Пусти меня. Я могу сам.
Великан бережно поставил его на ноги. Пошатнувшись, Аэйт
прислонился к великаньему боку, постоял так немного потом
осторожно вздохнул. В груди болело.
Великан звучно шмыгнул носом.
- Дойдешь ли? - с сомнением спросил он. - До сопки еще вон
сколько...
Не отвечая, Аэйт двинулся вперед. Шаг за шагом он
поднимался по склону, и ларсова хибара приближалась к нему,
словно толчками.
Несмотря на то, что он никогда прежде здесь не бывал, его не
оставляло странное чувство, будто он, наконец, вернулся домой,
будто добрался до цели долгого пути. И каким-то образом он знал,
что это действительно так.
Он прошел по двору, мимо брошенных ведер, кострища и
пятна разлитой недавно краски, переступил порог, не пригибая
головы под низкой притолокой, и остановился, прислонившись к
косяку спиной.
Он увидел окно.
Тесное помещение - и ослепительно синее, залитое солнцем
маленькое окно.
И тонкий силуэт человека, сидящего с ногами на подоконнике.
Тот медленно обернулся, и Аэйт сразу почувствовал на себе
его пристальный взгляд.
Синяка мерил его глазами так, словно видел впервые и никак
не мог определить, кто это появился вдруг перед ним.
Неожиданно он показался Аэйту незнакомым и чужим. Аэйт
думал, что хорошо знает это смуглое лицо, и эти глаза с
пушистыми ресницами, и застенчивую улыбку. Он любил этого
человека и шел к нему в смутной надежде избавиться от
одиночества, от страха, от тоски по брату. Но в Синяке произошли
перемены, и Аэйт с размаху ударился об это открытие, как о
барьер, и замер в дверях. Он не сразу понял, что именно так его
испугало.
Синяка сидел, поджав под себя одну ногу и свесив другую, и
Аэйт видел, что он босой. На нем была рваная стеганка без
рукавов. За его спиной легкий сквознячок шевелил выцветшие, но
идеально чистые ситцевые занавески.
Нет, человек, лениво развалившийся на подоконнике, вовсе не
был той страшной серебряной тенью, окруженной тусклым
пламенем, которая когда-то встала перед ним из травы. Он был все
тем же оборванцем и казался все таким же бездомным, несмотря
на то, что теперь у него была хибара, и великан бдительно следит,
чтоб господин Синяка был надлежащим образом накормлен и
обогрет.
Он молчал, без улыбки разглядывая своего гостя, и не двигался
с места. Синие глаза казались усталыми, больными, очень старыми.
Они словно видели что-то, еще скрытое от Аэйта.
Из последних сил Аэйт шел к своему последнему другу, и
неожиданно для себя оказался лицом к лицу с великим магом,
власть которого не была ограничена ничем. Не играло никакой
роли, как он выглядел, кем казался и какими вещами себя окружил.
Полуразвалившаяся хибара вместо дворца, солдатские обноски
вместо пурпурной мантии, уродливый тролль вместо блестящей
свиты - все это не имело значения.
Он не обременял себя всей той мишурой, которой любят
забивать свои жилища чародеи. Магические кристаллы,
курильницы, черепа, древние манускрипты - их не было и в помине.
Для того, чтобы призвать темные силы, ему не требовалось сыпать
волшебные порошки в чашу, где сам собой горит разноцветный
огонь, потому что он был Силой сам по себе - и темной, и светлой.
Мир, заключенный в раму окна, был всего лишь спинкой его трона.
Аэйт задохнулся, словно его ударили в грудь. Вот теперь ему
стало по-настоящему страшно. Он хотел бы убежать, но уже не
смел. Как обратиться к нему, что сказать? Ингольв называл
Торфинна "ваша милость"...
Синяка поднял руку, отбрасывая со лба прядь темных,
вьющихся волос, и перед глазами Аэйта мелькнуло выжженное чуть
пониже локтя клеймо: сова на колесе. И словно этот знак давнего
рабства мог что-то значить теперь, страх отпустил. Аэйт шагнул
вперед и хрипло сказал:
- Синяка...
- Входи, Аэйт, - ровным, неживым голосом отозвался Синяка. -
Входи, не бойся. Я знаю, зачем ты пришел.
Аэйт жадно ел, нависая над глиняной плошкой длинными
волосами. Обжигая пальцы, он вытаскивал большие куски рыбы и
грыз их прямо с костями. Синяка задумчиво поглядывал на него
сбоку. Во дворе Пузан разводил костер, готовясь согреть воду в
большом чане.
Аэйт обтер рот ладонью, повозил пальцы в траве и со вздохом
потянулся, подставляя теплому, влажному ветру лицо.
- Наелся? - спросил Синяка негромко.
- Спасибо, Синяка.
- Пузана благодари, - сказал Синяка и еле заметно улыбнулся.
- Это он у нас тут хозяйничает. Брат-кормилец третьей гильдии.
Пузан побагровел от смущения. Аэйт усмехнулся и тут же
поморщился: болели рассеченные камнем губы.
- Почему ты один? - спросил Синяка. - Где Мела?
Аэйт вздрогнул.
- Что мучаете парня? - вступился Пузан. - Он вон еле живой, в
чем только душа держится... Дали бы хоть дух перевести...
Синяка замолчал. Аэйт потрогал ссадину на левой щеке и
тихонько сказал:
- Я не знаю, где сейчас Мела, Синяк. Я его оставил на берегу
реки, потому что...
- Когда ты его оставлял, он был жив? - Вопрос прозвучал
спокойно.
- Да...
Казалось, такой ответ полностью удовлетворил Синяку и, не
задерживаясь больше на этой теме, он без перерыва перешел к
следующей:
- Где Вальхейм?
Аэйт заплакал. Слезы больно разъедали ранку на щеке, и он
был даже рад этому. Синяка сидел неподвижно и смотрел на него
усталым взглядом.
Синяка хорошо понимал, что означают эти слезы, но не
испытывал ничего, кроме странного удовлетворения. Все правильно,
думал он, слушая, как тихо всхлипывает Аэйт, и не отвечая на
взгляды расстроенного великана. Он надеялся еще раз увидеть
капитана, но в этом ему было отказано. Неведомая сила, которая
бросила его в эту мясорубку под названием "жизнь", сейчас
отнимала у него одну радость за другой.
"Он одинок, устал и скоро его не будет..."
"Как я умру, Асантао?"
"Я не могу увидеть твою смерть. Я просто вижу мир без тебя".
Аэйт плакал, и Синяка завидовал ему. Наконец он вздохнул и
заставил себя сказать:
- Не плачь, Аэйт. Это все уже не имеет значения.
И маленькое измученное существо прижалось к нему
благодарно, и тогда Синяка провел рукой по грязным белым
волосам.
- Не плачь, - повторил он.
Пузан, ворча себе под нос, прикатил бочку, в которой
собирался заквасить на зиму капусту, и с плеском вылил в нее
ведро горячей воды.
- Ингольв тосковал по Ахену... - сказал Аэйт. - Синяка, откуда
он тебя знает? Когда я назвал твое имя, он весь побелел. Кто он
такой?
- Просто человек, - сказал Синяка. И нехотя пояснил: - Когда-
то он был моим командиром. Много лет назад. Когда Завоеватели
подошли к городу, доблестное командование послало на смерть
пятьдесят человек. Мы защищали форт, прикрывая отступление
основных частей. Нас осталось тогда двое - Вальхейм и я...
- Я видел форт, - сказал Аэйт. - А это было страшно?
Синяка посмотрел на него долгим взглядом, и Аэйту
показалось, что на него повеяло холодом, точно распахнулась
дверь по ту сторону земного бытия.
- Не помню, - сказал, наконец, Синяка.
Аэйт поежился. Синяка заметил это и улыбнулся. От его
улыбки проницательного Пузана мороз пробрал по коже. Он в
сердцах плюхнул в бочку еще одно ведро воды, стараясь
произвести как можно больше шума.
Аэйт спросил:
- Как Ингольв оказался в Кочующем Замке?
- А... - Синяка снова улыбнулся. - Очень просто. Торфинн
спас ему жизнь. С причудами был старик...
- Да уж... - буркнул Пузан.
Синяка спросил:
- Как погиб Вальхейм?
- Его убил Косматый Бьярни, - ответил Аэйт.
