брат Сагио, возможно, примет в этом участие. Поблизости не было ни
вооруженных людей, ни гивистамов, чтобы защитить его. Его жизнь была в их
руках и в ничьих больше. Что бы он ни думал о тех, кто взял его в плен, он
вынужден был признать тот риск, на который они пошли, позволив ему
вернуться сюда, к его близким. Это предполагало доверие... или отвагу. И
то, и другое было характерными чертами людей.
Перед тем как начать говорить, перед тем как поставить на карту свою
жизнь, он должен был быть абсолютно уверен во всем. Таково было его
предназначение, и он должен был его исполнить.
Пока же он расслабился в компании брата, погрузившись в воспоминания
о более простых временах, о тех днях, когда он был полностью уверен во
всем, когда Назначение было оправданием всему. В отличие от нынешнего
времени, прежние убеждения уже не казались ему столь грандиозными.
Как ему убедить Сагио и своих друзей в том, что они не ашреганы, а
лишь жертвы обмана амплитуров? У него не было с собой тех проклятых
изображений, не было схем и диаграмм, не было средств для проведения
тестов над своими недовольными компаньонами. Только его собственная
репутация и сила характера, и этого, он был уверен, вполне достаточно.
Он знал, что ему не стоило делать. Он находился в безопасности среди
тех, кто восхищался им и уважал его. На основе существующих правил он мог
бы, сославшись на усталость от боев, переехать в другие колонии, где нет
сражений. На Коссууте будут только рады заполучить его инструктором. Он
мог бы попытаться забыть о том, что видел, о том, что узнал, вернуться
домой и прожить остаток жизни среди знакомого окружения, среди друзей. Его
вторжение в ход событий в любом случае ничего не изменит в тысячелетнем
конфликте. Даже если он и человек, он ничем не был обязан этим незнакомым
существам.
Но он не мог отмахнуться от ответственности, которая на него давила,
- ответственности за неродившихся. Если его друзья не подвергнутся
лечению, их отпрыски унаследуют те физические уродства и те внутренние
изменения, которые были привнесены амплитурами. Ребенка, который родится
от них, уже невозможно будет убедить в его человеческом происхождении.
Какой бы ни была его собственная судьба, он не представил, как он может
помочь, у кого не будет уже никакого выбора.
Он начнет с Сагио. Это решение, по крайней мере, легко принять. Его
брат хотя бы выслушает то, что другим покажется бредом сумасшедшего. Если
повезет, он сумеет кое-что разъяснить и другим, пока его не увезут на
лечение.
13
Не только друзья и коллеги Раньи с вниманием слушали его рассказы о
том, как он сумел в одиночку выжить в джунглях Эйрросада. Амплитуры
уделили немалое внимание изучению результатов исследований своих новых
бойцов. Среди них история Раньи вызвала немалое ликование и...
любопытство.
Безусловно, его опыт подтверждал лишь генетическую жизнестойкость той
линии, которую они пытались развить. И конечно, подобный поступок не мог
пройти незамеченным. Поздравления были наготове... как и краткое изложение
происшедшего.
- Идут Учителя!
Раньи, Сагио и несколько его друзей отдыхали в полевом бараке, куда с
этим сообщением ворвался Турмаст. Пока не было принято решение о
последующих боевых операциях, им не оставалось ничего иного, как
упражняться и попытаться не ослабеть во влажном климате. Они ожидали
приказа выступать.
Раньи в молчании воспринял это заявление. Предстоящая встреча не
вызвала у него ни паники, ни неловкости. Он был несколько удивлен, потому
что не ожидал, что встреча произойдет так быстро, но ощущал необыкновенное
спокойствие. Ему не придется искать ответов на некоторые свои вопросы:
ответы сами придут к нему.
Его будущее, как и внутреннее Я будут определены во время встречи с
Учителями. Впервые он шел на встречу с ними с ощущениями иными, чем
почитание и восторг. Каким ни был исход, он уже не мог относиться к ним,
как к неким альтруистам, мечтающим донести миру некую великую истину. На
место его былой невинности гивистамы и массуды внесли чисто человеческие
сомнения.
Амплитуры уверяют, что не читают мысли, а просто предлагают. А что,
если он ответит неправильно? Какого сорта предложение последует? Он был
слишком уставшим, чтобы придавать этому значение.
Ашреганские и криголитские офицеры лихорадочно искали мундиры,
которые вообще-то имели значение лишь для них. Хотя сами амплитуры во
время церемоний не особенно большое значение придавали внешнему облику,
сражавшиеся на их стороне союзники придерживались иного взгляда. К северу
от центрального диска приземления срочно собрался многонациональный
комитет по организации встречи.
Подошел тяжело вооруженный транспорт, а участники церемонии
продолжали прибывать, в свежих мундирах, чтобы пополнить ряды
импровизированной почетной охраны. Ряды офицеров охватило настроение
волнения и неуверенности.
Все это не тревожило Учителей. Их было двое: это впечатляло, потому
что на Эйрросаде присутствовало четверо. Никто из собравшихся ашреганов и
криголитов не представлял, какие именно обстоятельства привели Учителей на
передовые позиции.
Оба амплитура на четырех коренастых ногах приблизились к
региональному командиру. Щупальца на концах их лап описывали в воздухе
фигуры, понятные лишь им одним.
Раньи как унифер находился в первых рядах офицеров. Он в молчании
наблюдал, пока региональный командир обменивался репликами с Учителями. В
эскорте амплитуров находились два высоких угловатых копави. Раньи ни разу
не видел вблизи представителей этого мира и сосредоточил на них свое
внимание. Они выглядели слишком хрупкими, чтобы справиться с
длинноствольными карабинами, которые несли с собой.
Затем он увидел, как учителя направились к ряду, в котором он стоял.
Попытки каким-то образом отвлечь внимание от происходящего оказались
тщетными.
Друзья, стоявшие рядом, в ожидании обменивались репликами. Сагио
распирало от гордости. Кажется, его брат более взбудоражен происходящим,
чем он сам, молча думал Раньи.
Времени для дальнейших размышлений больше не было. Отростки с черными
шариками на концах направились в его сторону. Зрачки, словно сделанные из
плавленного золота, сфокусировались на нем. Возвращая взгляд, он сделал
все от него зависящее, чтобы разум его оказался совершенно пустым.
Несмотря ни на что, он ощутил страх. В конце концов, это были Учителя.
Он почувствовал, что от них исходит тепло и дружелюбие. Его мозг как
будто оказался обернутым надежным умственным одеялом. Неужели подобные
существа могут нести ответственность за те отвратительные деяния, в
которых их обвиняют представители Узора? Они, казалось бы, воплощают само
сочувствие и понимание. В них были доброта и свет. Он решил не думать -
только реагировать.
Базовый командир, дородный ашреган с несоответствующе грустным
выражением лица заговорил.
- А это славный Раньи-аар с Коссуута, который, как вы слышали, совсем
недавно к нам вернулся, проведя многие месяцы в джунглях неподалеку от
вражеских расположений.
- Удивительный эпизод. - Один из амплитуров, вместо того, чтобы
передавать свои мысли, использовал рогоподобное отверстие для рта и издал
мягкие звуки ашреганов. Использование родного языка собеседника было
изъявлением особой чести для Раньи.
- Вы всем нам доставили удовольствие. - Глазные отростки зависли на
расстоянии ладони от лица Раньи.
Одновременно он ощутил в мозгу характерное подергивание, означавшее,
что один из амплитуров, или они оба обращались непосредственно к нему.
Несмотря ни на что, он напрягся. Но учитель не отдернулся в сторону.
Щупальца не сжались, конечности не задрожали, что означало бы контакт с
умственным защитным механизмом зрелой человеческой нервной системы.
Значит, он все же не человек, как на том настаивали ученые Узора. Вот
и повод для размышления. Как многое из того, что ему говорили на Омафиле
было чепухой или пропагандой? Если бы он был человеком, то их мысленный
контакт заставил бы Учителя испытать боль и откатиться назад. Вместо этого
черные глаза на отеках продолжали незаметно колебаться и рассматривали его
с нескрываемым удовольствием.
Ласковое умственное прикосновение передало восхищение его подвигами и
радость по поводу его возвращения, как и беспокойство по поводу его
здоровья. В нем не было ничего враждебного, ничего угрожающего. Бояться
было нечего.
Последовавшее за тем было своего рода запоздалой мыслью, случайной
непоследовательностью. По чьему-то молчаливому предложению, линия, в
которой стоял Раньи, сделала шаг вперед, чтобы каждый из присутствующих
получил личное одобрение - Раньи прищурил глаза от солнечного света и на
эту долю секунды заколебался. Ни его брат, ни его товарищи не
заколебались. Только Раньи: он сделал это специально, как будто
споткнувшись, чтобы секундой позже присоединиться к дружному продвижению
вперед всех остальных.
Улыбка неловкости замерла у него на лице. Потому что теперь он знал,
что из всех присутствующих лишь он один мог воспротивиться предложению,
мог бы остаться на своем месте. В какую-то долю секунды вместо предложения
он ощутил приказ, а вместо просьбы - рывок. Каким малым ни было это
открытие, оно его смутило.
И испугало. Была ли его заминка отмечена и была ли понята ее причина?
Туманные глаза перед ним были непроницаемыми, выражение расплывчатого лица
ничего не говорило.
Амплитуры никак не дали ему понять, что произошло что бы то ни было
странное или что они ожидали нечто подобное. Чувствительные щупальца
приблизились к нему и обняли его. Он недвижно стоял в этом дружеском
объятии, улыбающийся, пока его не отпустили. Не говоря ни слова, Учитель
убрал щупальца и в молчании последовал со вторым амплитуром вдоль линии
воинов. Раньи же попытался проанализировать происшедшее столкновение так,
как мог.
Впервые за все время, что ему приходилось общаться с Учителями,
вместо предложения он ощутил нечто иное. Это было сродни рывку, импульсу.
Узнав его, он мог ему и сопротивляться, хотя на этот раз повиновался
команде из страха быть разоблаченным. У его друзей, понял он, такого
выбора не было.
Как много подобных "предложений" он и его друзья в течение всей их
жизни уже были вынуждены выполнить? На этот раз он сумел распознать это и
противостоять ему. Но все равно он отреагировал по-иному, чем человек. Так
кто же он? Во что превратили его гивистамы-хирурги?
У него было мало времени для размышления, потому что амплитуры
вернулись и встали прямо перед ним.
На этот раз оскорбительное, настоятельное испытание было адресовано
лишь ему одному. У него не было возможности скрыть свое сопротивление в
массе. Он ожидал, пытаясь подавить свою неловкость.
Ему было "предложено" вновь рассказать Учителям и соратникам о своих
подвигах, чтобы и те и другие могли бы извлечь из его опыта что-либо
полезное. В иных обстоятельствах Раньи бы возразил. Но сейчас он знал, что
его не просят, ему велят.
Хоть он и знал, что может отказаться, но подчинялся с видимым
энтузиазмом, повернувшись лицом к ряду молчаливых солдат. У себя на
затылке он ощущал взгляд черно-золотых глаз, которые неотрывно изучали
его. Он попытался не обращать внимания на это ощущение и в который раз
рассказал своим товарищам череду выдуманных историй о своем пребывании на
