восьмого - и отправился "ужинать"...
В день ему полагался стакан теплого лимонного сока,
тарелка овощного супа и две чашки чая. И, конечно, массаж,
ванны... А на третий день прибавилось "остеопатическое
лечение и растяжение". Вяло, безропотно (он тут совсем
раскис - думал только, чего бы съесть) он толкнул дверь
процедурной; за ней наверняка ждет очередной здоровяк с
волосатыми ручищами. И застыл на пороге. У койки стояла
Патриция - девушка, с которой он встретился в первый день.
- Не может быть! - сказал Бонд. - На такой тяжелой
работе - и слабая женщина?
- Женщин на нашей работе двадцать процентов, - ответила
она сухо: надоели вечные мужские комментарии! -
Раздевайтесь. Очень скоро Бонд убедился, что сил у девушки
хоть отбавляй - у него только суставы похрустывали. Она
управилась с ним, тренированным, мощным, играючи.
- А теперь полчаса порастягивайтесь, - сказала она под
конец.
Бонд взял одежду, вышел вслед за девушкой в коридор и
едва не столкнулся с кем- то. Граф Липпе! Бонда он будто и
не заметил, а Патриции улыбнулся и сказал с легким поклоном:
- Иду к вам на заклание. Может, сегодня будете чуточку
понежнее? - Глаза у него искрились.
- Разденьтесь пока, пожалуйста, - сказала Патриция. - Я
сейчас вернусь, только отведу мистера Бонда на растяжение.
- И она пошла по коридору, Бонд - следом.
Заведя его в небольшую комнатку, она велела положить
одежду на стул и отодвинула пластиковую занавеску. За
занавеской оказался хирургический стол, обитый кожей,
поблескивающий алюминием, - зрелище не из приятных. Бонд с
подозрением оглядел медицинское чудище. На полу -
электрический мотор с табличкой "Механическое растяжное
устройство "Геркулес", сам же стол разделен натри секции с
ремнями, каждая соединена с мотором отдельным приводом.
Возле приподнятого подголовника - круговая шкала тяги,
размеченная до двухсот единиц. Начиная со ста пятидесяти
цифры красные. К подголовнику приделаны рукоятки; кожа на
них в темных пятнах, наверное, от пота.
- Ложитесь лицом вниз, - девушка держала ремни наготове.
- И что будет?
- Потянет немного спину, - нетерпеливо пояснила она. -
Это очень полезно и совсем не больно, даже наоборот,
приятно, многие засыпают.
- Ну уж я не засну! - уверил Бонд. - А сильно будет
тянуть? И почему цифры красные? Не разорвет?
- Что вы!.. Сильно тянуть, конечно, опасно, но мы-то с
вами начнем всего-навсего с отметки девяносто. Минут через
пятнадцать я зайду и прибавлю до ста двадцати. А теперь
ложитесь. Меня ждет больной.
Бонд неохотно улегся, голова его утонула в мягкой кожаной
подушке и он пробормотал:
- Разорвет - подам на вас в суд.
Заурчал мотор. Ремни то натягивало, то отпускало - Бонда
словно мял великан в огромных, но нежных лапищах.
- Ведь хорошо, правда?
- Хорошо.
Он слышал, как за Патрицией захлопнулась дверь. Под
щекой его мягкая подушка, спину приятно потягивает, мотор
гудит мирно, усыпляюще. А он-то, дурак, боялся!
Минут через пятнадцать снова хлопнула дверь, отодвинули
занавеску:
- Ну, как вы тут?
- Отлично.
Девушка потянулась к переключателю. Бонд поднял голову:
стрелка подползала к ста двадцати. Потянуло сильнее, мотор
загудел громче.
- Еще пятнадцать минут, - сказала Патриция.
- Ладно, - неуверенно ответил он, примериваясь к
окрепшему великану. Задернули занавеску, и хлопка двери он
уже не различил в шуме мотора... И скоро привык к новому
ритму.
Еще через пять минут щеку вдруг обдуло ветерком, и Бонд
приоткрыл глаза. К переключателю тянулась мужская рука.
Жмет на рычажок... И тут рвануло, дернуло так, что он
завопил от боли, его словно вздернули на "дыбу". Рука
выпустила рычажок: мелькнула маленькая красная молния с
двумя вертикальными черточками. И в ухо ему шепнули:
- В другой раз, милейший, не будешь вмешиваться не в свое
дело.
Ревел и рычал мотор, ремни рвали тело; Бонд слабо стонал,
пот капал с кожаных подушек на пол.
А потом наступила ночь.
III
МЕСТЬ
Хорошо, что тело не помнит боли. Иное дело приятные
воспоминания - запах, вкус, поцелуй... Их сладость не
забывается. Бонд медленно приходил в себя и удивлялся, что
боли нет. То есть, конечно, болела спина, каждый позвонок -
точно отколотили палкой - но это боль изведанная, знакомая,
ее можно превозмочь. Ревущий же смерч, крутивший его,
глушивший сознание, стих. Что же именно чувствовал он,
Бонд, в тех мучительных объятиях? Помнилось лишь, что был
он ничтожней пучка травы в тигриной пасти...
- А теперь расскажите, как это случилось, - попросила
Патриция. - Случайно задели переключатель? Вы нас так
напугали! Никогда ничего подобного не было, в принципе
устройство совершенно безопасно.
- Понимаете, мне захотелось устроиться поудобнее, я
потянулся и, кажется, задел за что-то рукой. Больше ничего
не помню. Мне повезло, что вы быстро вернулись. - Он
честно смотрел ей в глаза.
- Теперь все позади. У вас, слава Богу, серьезных
повреждений нет, еще два дня, и будете как огурчик.
И действительно, через два дня Бонд вернулся в тихий
мирок "природного метода". И сразу же холодно и энергично
принялся наводить справки о графе Липпе - как сделал бы во
время войны, выслеживая вражеского агента в Стокгольме или
Лиссабоне. Он стал разговорчив и любопытен. Болтал с
Патрицией: "А этот Липпе что, серьезно болен? Ах, он
худеет! Наверное, принимает специальные ванны? Говорите, в
турецкой бане... Нет, я там еще не был, обязательно схожу".
С массажистом: "Что-то этот силач давно не показывается,
граф - как его, Риппе, Хиппе? Да-да, Липпе. В полдень,
говорите? А что, пожалуй, это удобно... Я от вас еще в
турецкую баню зайду, погреюсь". Так он невинно беседовал и
постепенно выстраивал план, по которому они с Липпе
останутся с глазу на глаз в звуконепроницаемой процедурной.
Одновременно, по скудным сведениям, Бонд пытался
представить, что это за человек. Хотел ли он только
припугнуть Бонда на "дыбе" или - ведь Липпе не знал, чем
закончится пытка - убить? Но зачем? Что за тайну он
бережет? Ясно одно - тайна есть, и нешуточная...
Сообщать о происшествии в Штаб Бонд не собирался.
Покушение в санатории "Лесной"! Глупо, смешно. Он, умелый
солдат, выставляется дурачком. Туза Управления разведки и
контрразведки поят теплым соком да овощным супчиком, потом
привязывают к какой-то "дыбе", чуть-чуть сдвигают рычажок -
и герой сотен сражений вопит от боли и просит пощады! Нет,
он отомстит Липпе сам.
К четырнадцатому, последнему дню у Бонда все было
продумано: где, когда и как.
В десять утра, после прощального обследования у мистера
Джошуа Вейна (диагноз: давление в норме, лишний вес
сброшен, позвоночник подлечен), Бонд спустился на последнюю
процедуру.
Он лежал на столе массажиста лицом вниз и поджидал
жертву. Наконец, мимо прошлепали босыми ногами и сказали
громко, уверенно:
- Доброе утро, Бересфорд. Баня готова? Сделай сегодня
погорячей.
- Слушаюсь, сэр. - Слышен печатный шаг Бересфорда,
старшего массажиста, и прежнее шлепанье; идут по коридору к
дальней комнате, электрической турецкой бане. Хлопнула
дверь. Через несколько минут хлопнула еще раз - Бересфорд
проводил графа Липпе, возвращается. Прошло двадцать минут.
Двадцать пять. Бонд слез со стола.
- Довольно, Сэм, спасибо, - сказал он. - Я еще душ
приму. А ты иди обедай. Не волнуйся, я сам справлюсь.
Бонд обмотался вокруг пояса полотенцем и вышел в коридор.
Массажисты закончили работу и заторопились в столовую.
По-унтерски командует Бересфорд: "Билл, закрой окна! Лен,
после обеда принесешь из прачечной полотенца. Тед! Ушел
уже? Тогда ты, Сэм, - присмотри за графом Липпе, он в
турецкой бане".
Целую неделю Бонд слушал эти команды и примечал, кто
уходит на обед пораньше, а кто работает добросовестно, до
конца. Теперь он ответил из душевой басом Сэма:
- Присмотрю, сэр.
Печатный шаг по линолеуму, короткая пауза - Бересфорд в
самом конце коридора, его не слышно - и, наконец, далекий
скрип двери. Тихо, только гудят вентиляторы. Теперь в
процедурных никого. Джеймс Бонд и граф Липпе одни. Бонд
выждал минуту, затем вышел из душевой, тихонько открыл дверь
в турецкую баню. Он заходил сюда дважды - осмотреться, и с
тех пор ничего не изменилось.
Стены выкрашены белым, посредине ванна - огромный короб
из металла и светлого пластика. Боковая грань открывается
наподобие дверцы, пациент забирается внутрь, садится, голову
высовывает в отделанную поролоном дыру в верхней грани.
Внутри короба тело греют несколько рядов электрических
лампочек; на задней грани - температурная шкала.
Липпе сидел спиной к двери. Заслышав шаги, он проворчал:
- Черт возьми, Бересфорд... Семь потов уже сошло.
- Сами просили погорячей, сэр, - подражая голосу
Бересфорда, откликнулся Бонд.
- Не пререкайся, черт тебя возьми! Выпусти сейчас же.
- Мне кажется, сэр, вы недооцениваете благотворное
влияние жара на организм...
- Не болтай. Выпусти, говорят тебе.
Бонд посмотрел на шкалу: стрелка показывает 120. На
сколько же поставить? Максимальная отметка - двести
градусов. Так он, пожалуй, изжарится заживо. А нужно лишь
наказать, не больше. Наверное, 180 будет в самый раз. Он
повернул переключатель.
- С полчасика вам будет по-настоящему жарко, сэр. А
загоришься - подавай в суд, - добавил он своим настоящим
голосом и двинулся к двери.
- Тысяча фунтов, и квиты, - тихо, с ноткой отчаяния
предложил граф. Скрипнула дверь. - Десять тысяч. Ладно,
пятьдесят!
Бонд плотно прикрыл за собой дверь и быстро зашагал по
коридору. Сзади приглушенно позвали на помощь. Ничего,
помучается недельку в больнице - вылечат. Но вот что не
ясно: пятьдесят тысяч предлагает либо миллионер, либо тот,
кого ждет неотложное, важное дело. Чтобы просто избавиться
от боли, столько не отдашь.
Джеймс Бонд был прав. Они с Липпе схватились, как глупые
дети, - и выверенный до последней секунды заговор против
западных держав сбился с ритма.
IV
"СПЕКТР"
Бульвар Османа - улица длинная и скучная, но, пожалуй,
самая благопристойная в Париже. Здесь много жилых домов - и
репутация обитателей безупречна - две церкви, небольшой
музейчик, и, что вполне уместно, конторы разнообразных
благотворительных организаций. Под номером 136-бис,
например, располагается, как написано на скромно
поблескивающей медной табличке. Международная Ассоциация
Сопротивления (МАС). Если вы заинтересуетесь Ассоциацией
(вы, скажем, неисправимый идеалист или, наоборот, торговец
конторской мебелью), нажмите звонок, и вам откроет самый
обычный французский консьерж. Если дело у вас серьезное,
вас впустят в довольно пыльный вестибюль, поднимут в
причудливом, с виду ненадежном лифте-клетке и подведут к
высоким двойным дверям. За ними окажется большая
обшарпанная комната с грязноватыми светлыми стенами: с
десяток дешевых столов, за которыми пишут или печатают,
папки для "входящего- исходящего", старинные телефоны, каких
много в этой части Парижа, картотеки с выдвинутыми ящичками
- обстановка самая типичная. Наблюдательный человек,
однако, отметит, что все служащие ровесники - всем лет
тридцать-сорок - и нет среди них ни одной женщины, хотя в
любой конторе, как правило, имеются секретарши.
Встретят вас слегка настороженно, ведь в такие конторы
нередко захаживают сумасшедшие и бездельники, но быстро
сообразят, что вы - человек серьезный, и станут любезны,
услужливы. Цели нашей Ассоциации? Наша цель, мсье,
сохранить идеалы борцов военного Сопротивления. Нет-нет, мы
вне политики. На какие средства существуем? На посильные
взносы членов Ассоциации и других сочувствующих лиц. Ах,
ваш родственник входил в группу Сопротивления? Конечно,
поищем, мсье. Как его имя? Эй, Жюль! Другой служащий,
Жюль, подойдет к картотеке и через несколько минут сообщит:
такой-то погиб 21 октября 1943 года во время бомбежки
