- Никогда, - прошептал он и перешел на крик: - Я никогда не забываю
тех, кто находится в розыске!
- Я вас понял, Жавер.
- Кто, кто?
- Вымышленный полицейский из книги под названием "Отверженные". Он
потратил полжизни, охотясь за человеком, которого никто уже не разыскивал.
- Настоящий служака. Хотел бы я иметь его в своем управлении!
- Обычно о нем отзываются невысоко.
- Но он в моем вкусе! - Айрин стал медленно ударять кулаком о ладонь,
бормоча: - Они должны быть наказаны, должны быть наказаны! - затем, метнув
на меня гневный взор, заорал: - Убирайтесь отсюда! Живо!
Я с радостью выполнил приказ и пошел прочь. Пройдя квартал, я
обернулся: он все еще сидел на том же месте у пристани, задумчиво ударяя
кулаком в ладонь.
Я думал, что никогда больше не увижу его, но ошибся. Мне пришлось
встретиться с инспектором Айрином еще раз. Однажды поздно вечером, дней
через десять, он позвонил мне на квартиру и попросил - нет, приказал -
немедленно явиться с моим черным ящичком, и я подчинился, хотя уже
приготовился ко сну: Айрин был не из тех, кого можно легко ослушаться.
Когда я подошел к большому темному зданию Дворца правосудия, он уже ждал в
подъезде. Не сказав ни слова, он кивнул мне на машину, мы уселись и
поехали в полном молчании в тихий, малонаселенный район. Было около
полуночи.
Мы остановились на освещенном углу одной из улиц, и Айрин сказал:
- С тех пор как мы виделись в последний раз, я много размышлял и
провел некоторые изыскания. - Он показал на почтовый ящик около фонаря в
дюжине футов от нас. - Это один их трех почтовых ящиков в городе
Сан-Франциско, которые находятся на одном и том же месте в течение почти
девяноста лет. Разумеется, сами ящики могли смениться, но место - то же
самое. А теперь мы отправим несколько писем.
Инспектор вынул из кармана пальто небольшую пачку конвертов,
написанных пером и чернилами, с наклеенными марками. Он показал мне
верхний конверт, засунув остальные обратно в карман:
- Видите, кому они адресованы?
- Начальнику полиции.
- Совершенно верно: начальнику сан-францисской полиции в 1885 году!
Это его имя, его адрес и тот вид марок, который был тогда в ходу. Сейчас я
подойду к почтовому ящику и буду держать конверт у щели. Вы сфокусируете
ваш аппарат на конверте, включите поток в момент, когда я буду опускать
конверт в щель, и он упадет в почтовый ящик, висевший здесь и 1885 году!
Я в восхищении покачал головой: это было очень изобретательно и
остроумно!
- А что говорится в письме?
Он усмехнулся зловещей, дьявольской усмешкой.
- Я вам скажу, о чем там говорится! Каждую свободную минуту с тех
пор, как мы виделись с вами последний раз, я тратил на чтение старых газет
в библиотеке. В декабре 1884 года произошло ограбление, похищено несколько
тысяч долларов, и после этого в течение многих месяцев в газетах не было
ни слова о том, что преступление раскрыто. - Он поднял конверт кверху. -
Так вот, в этом письме я советую начальнику полиции заняться одним
человеком, работающим в ресторане Хэринга, человеком с необычайно длинным
и худым лицом. Если они обыщут его комнату, то, возможно, найдут там
несколько тысяч долларов, объяснить происхождение которых он не сможет. И
что у него - это абсолютно точно! - не будет алиби на время совершения
грабежа в 1884 году! - Инспектор улыбнулся, если только это можно было
назвать улыбкой. - Этого для них вполне достаточно, чтобы отправить его в
Сан-Квентинскую тюрьму и считать дело закрытым; в те времена не
церемонились с преступниками!
У меня отвисла челюсть.
- Но ведь он же не виновен в этом грабеже!
- Он виновен в другом - почти таком же! И он должен бить наказан; я
не позволю ему скрыться, даже в 1885 год!
- А другие письма?
- Можете догадаться сами. В каждом говорится об одном из тех, кому вы
дали удрать, и каждое адресовано полиции в соответствующее место и время.
И вы поможете мне отправить все эти письма - одно за другим. А если
откажетесь, я вас уничтожу, профессор, обещаю вам твердо! - От открыл
дверцу, выбрался из машины и пошел к углу, даже не оглянувшись.
Кое-кто наверняка скажет, что мне следовало отказаться применить свой
аппарат независимо от последствий. Что ж, может быть, и так. Но я не
отказался. Инспектор говорил правду, когда угрожал мне, - я это знал и не
хотел разрушать свою карьеру, нынешнюю и будущую. Я сделал лучшее, что
мог: просил и умолял. Когда я вышел из машины с моим аппаратом, инспектор
ждал у почтового ящика.
- Пожалуйста, не принуждайте меня! - воскликнул я. - В этом нет
необходимости! Вы ведь никому не рассказывали о своем плане, не так ли?
- Конечно нет, меня бы подняла на смех вся полиция!
- Тогда забудьте об этом! Зачем преследовать несчастных людей? Не так
уж они и виновны. Будьте гуманны! Простите их! Ваши взгляды противоречат
современным представлениям о реабилитации преступников!
- Надеюсь, вы кончили, профессор? Так вот, знайте: ничто в мире не
заставит меня переменить свое решение. А теперь включайте ваш ящик, будь
он проклят!
Я безнадежно пожал плечами и стал подкручивать стрелки на циферблате.
Я глубоко убежден, что самый загадочный случай за всю историю
сан-францисского Бюро розыска пропавших никогда не будет раскрыт. Только
мы двое - я и инспектор Айрин - знаем ответ, но никогда ничего не
расскажем. Какое-то время имелся ключ к разгадке, и кто-нибудь мог на него
случайно наткнуться, но я его обнаружил. Ключ этот находился в отделе
редких фотографий публичной библиотеки; там хранились сотни снимков
старого Сан-Франциско, и я все их просмотрел, пока не нашел нужный. Затем
я украл этот снимок; одним преступлением больше или меньше - для меня это
уже не имело значения.
Время от времени я достаю эту фотографию и рассматриваю группу людей
в форме, выстроившихся в ряд перед сан-францисским полицейским участком.
Снимок напоминает мне старинную кинокомедию, все они одеты в длинные
форменные пальто до колен, на головах у них высокие фетровые шлемы с
загнутыми вниз полями. Почти у всех обвисшие усы, и каждый держит на плече
длинную трость так, словно собирается обрушить ее на чью-то голову. С
первого взгляда эти люди похожи на каменные изваяния, но посмотрите на их
лица внимательней, и вы измените мнение.
Особенно тщательно вглядитесь в лицо человека с сержантскими
нашивками, что стоит в самом конце шеренги. На этом лице застыло выражение
лютой ярости, и оно смотрит (или мы это только кажется?) прямо на меня.
Это - неукротимое в своем бешенстве лицо Мартина О.Айрина из
сан-францисской полиции; он находится в прошлом, к которому действительно
принадлежит, в прошлом, куда я отправил его с помощью моего маленького
черного ящичка, - в 1893 году.
БОЮСЬ...
Я боюсь, я очень боюсь, и не столько за себя - мне, в конце концов,
уже шестьдесят шесть, и голова у меня седая, - я боюсь за вас, за всех,
кто еще далеко не прожил положенного ему срока. Боюсь, потому что в мире с
недавних пор начались, по-моему, тревожные происшествия. Их отмечают то
тут, то там, о них толкуют между прочим - потолкуют, отмахнутся и
позабудут. А я-таки убежден - отмахиваться нельзя, и если вовремя не
осознать, что все это значит, мир погрузится в беспросветный кошмар. Прав
ли я - судите сами.
Однажды вечером - дело было прошлой зимой - я вернулся домой из
шахматного клуба, членом которого состою. Я вдовец, живу один в уютной
трехкомнатной квартирке окнами на Пятую авеню. Было еще довольно рано - я
включил лампу над своим любимым креслом и взялся за недочитанный детектив;
потом я включил еще и приемник и не обратил, к сожалению, внимания, на
какую он был настроен волну.
Лампы прогрелись, и звуки аккордеона - сначала слабенькие, затем все
громче - полились из динамика. Читать под такую музыку - одно
удовольствие, и я раскрыл свой томик на заложенной странице и углубился в
него...
Тут я хочу быть предельно точным в деталях; я не заявляю, нет, будто
очень вслушивался в передачу. Но знаю твердо, что в один прекрасный момент
музыка оборвалась и публика зааплодировала. Тогда мужской голос -
чувствовалось, что аплодисменты ему приятны, - произнес с довольным
смешком: "Ну ладно, будет вам, будет", - но хлопки продолжались еще секунд
десять. Он еще раз понимающе хмыкнул, потом повторил уже тверже: "Ладно,
будет", - и аплодисменты стихли. "Перед вами выступал Алек такой-то и
такой-то", - сказал радиоголос, и я опять уткнулся в свою книжку.
Но ненадолго - голос, принадлежавший, видимо, человеку средних лет,
привлек мое внимание снова; может, тон его изменился, потому что речь
зашла о новом исполнителе: "А теперь выступает мисс Рут Грили из Трентона,
штат Нью-Джерси. Мисс Грили - пианистка, я угадал?.." Девичий голосок,
застенчивый, едва различимый, ответил: "Вы угадали, Мейджер Бауэс..."
Мужчина - теперь я наконец-то узнал его уверенный монотонный говорок -
спросил: "И что же вы нам сыграете?" "Голубку", - ответила девушка. И
мужчина повторил за ней, объявляя номер:
- "Голубка"!..
Пауза, вступительный аккорд фортепьяно - я продолжал читать. Она
играла, я слушал в пол-уха, но все же заметил, что играет она неважно,
сбивается с ритма - может, от волнения. И тут мое внимание сосредоточилось
нацело и бесповоротно: из приемника прозвучал гонг. Девушка взяла
неуверенно еще несколько нот. Гонг, дребезжа, ударил опять, музыка
оборвалась, по аудитории прокатился беспокойный шумок. "Ну ладно, ладно",
- произнес знакомый голос, и мне стало ясно, что этого-то я и ждал, я
знал, что это будет сказано. Публика успокоилась, и голос начал было:
- Ну, а теперь...
Радио смолкло. Какое-то мгновение - ни звука, только слабый гул. А
потом началась совершенно иная программа: выступление Бинга Кросби вместе
с сыном, последние такты "Песни Сэма", которую я очень люблю. И я опять
вернулся к чтению, чуть-чуть недоумевая, что там приключилось с той,
предыдущей программой, но в сущности я не слишком-то задумывался об этом,
покуда не дочитал свою книжку и не начал готовиться ко сну.
И вот тогда, раздеваясь у себя в комнате, я припомнил, что Мейджер
Бауэс давным-давно мертв. Годы прошли, лет пять, не меньше, с тех пор как
этот сухой смешок и знакомые "Ну ладно, ладно" звучали в последний раз в
гостиных по всей Америке...
Ну что остается делать, если происходит нечто абсолютно невозможное?
Разве что друзьям рассказывать, - меня и так не однажды спрашивали, не
слышал ли я на днях Мака с Мораном, пару комиков, популярную лет двадцать
пять назад, или, скажем, Флойда Гиббонса, диктора довоенных времен. Были и
другие шуточки насчет моего дешевенького приемника.
Но один человек - в четверг на следующей неделе - выслушал мой
рассказ с полной серьезностью, а когда я кончил, поведал мне свою историю,
не менее странную. Человек он был умный и рассудительный, и, слушая его, я
испытал не испуг еще, а просто недоумение: между этой историей и странным
поведением моего радио была, казалось, известная общность, связующее
звено. От дел я давно уже удалился, времени свободного мне не занимать, и
вот на следующий же день я не поленился сесть в поезд и съездить в
Коннектикут с единственной целью получить подтверждение тому, что услышал,
из первых рук. Я записал все подробно, и в моем досье эта история выглядит
теперь так:
СЛУЧАЙ 2. Луис Трекнер, 44 года, торговец углем и дровами, близ
